Джеймс Уилсон - Игра с тенью

• Название: Игра с тенью
• Автор: Джеймс Уилсон
• Издательство: ACT, Астрель-СПб
• Жанр: Триллер
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-038745-8, 5-9725-0544-4

Блестяще стилизованный викторианский триллер.

Уолтер и Мэриан, герои романа Уилки Коллинза «Женщина в белом», неожиданно получают заказ на написание биографии известного английского художника Уильяма Тернера. Его жизнь была полна домыслов и неясностей, и вот уже исследование жизни и творчества художника превращается в опасное и драматическое расследование.

Кто скрывает правду о Тернере: менее удачливые художники, покровители или женщины сомнительной репутации, которых он посещал инкогнито? Почему он так любил рисовать лица утопленниц? Кто он — гений или злодей?

Поиски истины разъедают души и разбивают судьбы Уолтера и Мэриан. Их добрые отношения разрушены, дома пусты, а жизнь — в опасности.

---

— Он вечно играл с нами, детьми, — продолжила она. — Делал для нас домики из деревянных кирпичей, а мы потом разваливали их. Или позволял нам закручивать и раскручивать галстук вокруг его шеи, будто он был майским деревом.[6]

Уолтер рассмеялся:

— А потом вы поддерживали знакомство?

— Разумеется. На протяжении нескольких лет мы виделись даже чаще, чем раньше, потому что он построил для себя с отцом домик в Туикенхэме — не помню, когда точно, наверное, году в тринадцатом или четырнадцатом. Там теперь живет мисс Флетчер. Тогда мы стали вроде соседей, встречались либо у нас, либо у него и устраивали пикники на реке. — Она инстинктивно протянула руку к мужу и улыбнулась ему, хотя он не мог видеть, как она склонила голову и глаза ее засветились нежностью воспоминаний. — Чарльз там был, и его брат Том, который стал хирургом, и я, и мои сестры, и наш отец, и певица мисс Фелпс, и Бен Фишер, который уехал в Индию, и Сэм Фишер, который пошел в армию, и мистер Максвелл…

— Хм-м, — громко сказал ее муж, и мы все вздрогнули, потому что (за исключением того момента, когда он поднял руку за бокалом) он был бесстрастен, как статуя, и это был почти первый изданный им звук.

— Мой муж не одобрял мистера Максвелла, — сказала миссис Беннетт с веселым смешком, в котором тем не менее чувствовались грусть и сожаление.

— А почему… — начала я, но она заставила меня замолчать, кивнув в сторону мистера Беннетта, словно бы говоря: «Подождите, и он сам вам расскажет».

Так и вышло. Через несколько секунд он сказал торжественным хриплым голосом:

— Не то чтобы я его не одобрял, дорогая. Просто он меня вгонял в уныние своими разговорами о камнях и костях.

— Он был геологом? — сказал Уолтер.

Старик кивнул.

— Каждому поколению достается свое испытание. У моего это была геология.

— Не у всего твоего поколения, дорогой, — сказала его жена с усталой улыбкой, по которой было ясно, что спор был старый и возникал у них уже не раз. Потом, явно стремясь увести нить разговора от этой темы, она поспешила сказать, не давая ему времени ответить: — Для Тернера она точно не была испытанием, мистер Хартрайт. Мистер Максвелл говорил мне, что Тернер сам мог бы стать геологом, до того хорошо он все понимал.

— Тернеру не приходилось, как мне, сидеть рядом с умирающей, — проговорил мистер Беннетт внезапно, и страсть в глубине его голоса странно контрастировала с его небрежным выговором, — и пытаться убедить ее, что Бог все еще любит ее и мертвого младенца у нее на груди, хотя столько свидетельств говорят об обратном. Если Он лгал нам о возрасте Своего мира, как нам верить в Его обещание искупления?

В его тоне было что-то жалобное, даже отчаянное, будто это он был озадачен и надеялся, что мы разрешим его сомнения. Но чем может незнакомый мирянин утешить священника, разум которого стал полем битвы, истерзанным непрерывным наступлением и отступлением веры и сомнения так, что каждый аргументи контраргумент наверняка казался утомительно знакомым? Несколько минут все молчали, но потом Уолтер осторожно спросил:

— Значит, Тернера не очень интересовала религия?

Мистер Беннетт покачал головой:

— Он был язычник!

— Он ходил с нами в церковь, когда останавливался у нас, — мягко напомнила ему жена, но старик только сильнее тряхнул головой и раздраженно фыркнул. — Я никогда не обсуждала с ним теологию, — сказала миссис Беннетт с некоторым жаром, — но никто его не чувствовал страдания ближних сильнее, чем он, и никто так не старался следовать Господней заповеди любить ближнего своего, как самого себя.

Это, похоже, заставило ее мужа лишиться дара речи от удивления; во всяком случае, он не произнес ни звука, но продолжал трясти головой с такой силой, что я испугалась, как бы она у него не закружилась и он не потерял сознание.

— Думаю, многие удивились бы вашим словам, — мягко сказал Уолтер. — Многие считают его холодным, злым и…

Миссис Беннетт покраснела и вспыхнула: на ее друга напали, и она должна была броситься на защиту, пусть даже при этом придется вести себя невежливо и прервать Уолтера.

— Они бы так не думали, если бы знали его, как я, — сказала она. — Иногда он казался грубоватым и подозрительным, правда, — это недостаток его трудного детства и воспитания. Но стоило заглянуть внутрь, и вы видели самое верное и любящее сердце, какое только билось в человеческой груди.

Она помедлила, стараясь припомнить какой-нибудь красноречивый случай или характеристику, которые бы подтвердили ее слова. Наконец она вспомнила и выпалила:

— Другой, например, забросил бы нас ради более модных знакомств, как только разбогател и стал популярен, разве не так? Я уверен, вы знаете достаточно подобных людей. Но Тернер был не таков — его чувства к нам были подобны чувствам сына по отношению к отцу, брата — к сестрам, и они не изменились. В день, когда умер мой отец, мистер Хартрайт, — она говорила все громче и более возбужденно, будто это был окончательный ход, который докажет ее правоту и развеет все сомнения, — Тернер плакал как дитя. Он бросился ко мне в объятия и воскликнул, рыдая: «О, Эми, у меня уже больше никогда не будет такого друга!»

Мне подумалось, что, если Тернер был таким образцом доблести, какой она описывала, он мог бы выказать больше сочувствия ее потере и меньше — своей собственной, но Уолтер просто кивнул и спросил:

— Так вы никогда не считали его мрачным и немногословным?

— Даже добрейшие души могут иногда казаться мрачными, мистер Хартрайт, — ответила она, взглянув на мистера Беннетта. — Я видела Тернера мрачным, особенно в его последние годы. Я помню, пару раз я заставала его в печали и спрашивала, в чем дело, а он отвечал (тут она заговорила нарочито низким голосом с заметным акцентом кокни): «Я только что расстался с одним из своих детей, Эми», — он имел в виду, что продал картину. Но лучше всего я помню его здесь, на реке, в ялике, или за обедом вместе с нами на берегу, или — она указала на сияющий парк, который простирался вдоль берега, пока не исчезал за легкой муслиновой дымкой у излучины реки, — лежащим вон там на соломе. Нет! Никогда! Он всегда пел или шутил — хотя часто его шутки никто не мог понять. Если он умолкал, то потому, что наблюдал за отражением света на воде и пытался нарисовать его или бился над стихотворением.

— Стихотворением! — удивленно повторил Уолтер.

— О да, он любил поэзию.

Она замешкалась и, слегка покраснев, продолжила:

— Однажды после пикника я нашла обрывок одного из его стихов на дне лодки, и — я знаю, надо было отдать его ему, но помните, я была так юна! — оставила его себе.

Она пошарила за воротником платья, вытянула маленький золотой медальон на цепочке и открыла его.

— Я до сих пор его ношу, — сказала она, доставая крошечный комок свернутой бумаги и протягивая его Уолтеру. — Вот.

Это простое действие словно разрушило чары, привязавшие ее к прошлому, и вернуло к заботам настоящего, так что она тронула меня за плечо и сказала:

— Я плохая хозяйка, мисс Халкомб, — и, подняв голову, добавила добродушно: — И плохая жена, дорогой, я знаю. Мы немедленно примемся за еду.

Она протянула мне тарелку, которую уже давно приготовила, и быстро наполнила еще одну.

— Мистер Хартрайт, не могли бы вы передать это моему мужу?

Но Уолтер был все еще увлечен чтением и будто не слышал ее; а когда она повторила вопрос, он сказал:

— Вы не возражаете, если я это перепишу?

— Нет, вовсе нет, — сказала миссис Беннетт. — Но мой муж, боюсь, умрет от голода.

— Давай-ка я этим займусь, — сказала я (поскольку Уолтер сидел в центре лодки, и передавать что-либо взад-вперед можно было только через него), — а ты снова вернешься к официантским обязанностям.

Так что он передал листок бумаги мне, и я переписала в его записную книжку следующие строки:

чист и ясен

за лугами сладкими лугами окаймленными деревьями лугами и благословенными золотыми землями,

Где все еще бродят тени Поупа и Томсона;

И могучая мастерская Альбиона окутана чорным дымом до сих пор трудится,

Окутанная черным дымом, пока наконец

Он не бросает хрупкие лодки Надежды и Красоты, Надежды и Радости

В бушующее море, где кровавое солнце, заливая кровью облака,

Говорит Предупреждает о надвигающемся шторме

Когда я закончила, Уолтер и мистер Беннетт с аппетитом ели; миссис Беннетт же, проглотив пару кусочков, снова забыла о еде и рассказывала про Тернера и мисс Фелпс. Я пропустила большую часть истории, но суть, кажется, была в споре об отражении света от плывущих предметов, который Тернер попытался разрешить, бросив в воду листок салата. Стоя на берегу, он потерял равновесие и сам упал в воду, отчаянно хлопая руками, как птица крыльями, и пытаясь удержаться, так что мисс Фелпс (тут миссис Беннетт начала хихикать от собственной истории, от чего предостерегают все книги по этикету) воскликнула: «Ах, уточка Тернер!»