Питер Бенчли - Остров

• Название: Остров
• Автор: Питер Бенчли
• Жанр: Триллер

Увеселительная морская прогулка отца и сына превращается в кровавую трагедию. Но в этом виновны не акулы, столь любимые великолепным мастером триллера Питером Бенчли. Нет, здесь действует другой хищник, с невероятной жестокостью и изощренным коварством сражающийся за свое сомнительное право на существование в современном мире.

---

– С тобой все в порядке? – спросил Мейнард. Юстин не ответил.

– Хиссонер, – обратился Hay к пожилому мужчине, – скажи ему.

Мужчина положил руку на голову Юстина и сказал:

– Время жить и время умирать. Господин умирает, и сыну переходит его имя. Человек может умереть, но имя его продолжает жить. Человек может умереть, но о делах его поют вечно. Ты станешь свидетелем обряда ухода, а когда с этим будет покончено, твое имя будет отражать былую славу. Ты будешь зваться Мейнард Тюэ-Барб[10].

Hay поднял руки:

– Мейнард Тюэ-Барб!

– Тюэ-Барб, Тюэ-Барб, Тюэ-Барб... – пронеслось среди присутствующих, после чего они радостно зашумели.

Этот шум, казалось, разбудил Юстина. Он взглянул на отца, затем на Hay, и сказал тихо:

– Не убивайте его... пожалуйста.

– Тихо! – сказал Hay. Он наклонился, схватил Юстина в охапку и закинул его себе на плечо.

– Он еще не мужчина, – заметил Хиссонер.

– Скоро станет. – Hay обратился к женщине. – Гуди Санден, как бы ты предпочла, чтобы это было сделано?

– Я не хочу умирать! – крикнул Мейнард. Подняв глаза, он увидел сына, покачивающегося на плече высокого мужчины. Юстин смотрел на него со слезами на глазах.

Женщина пьяно пробормотала:

– Задуши его!

– Нет! – Hay рассмеялся. – Я не буду душить человека благородного происхождения.

– Тогда я сама его задушу. Дайте мне бечевку. А в порядке одолжения я съем его глаза, когда они вылезут наружу.

– А я говорю, он не должен быть задушен. Он не сможет лицезреть смерть без глаз. Он должен видеть свою судьбу. Разложи костер у него на животе, и посмотрим, что он за мужчина.

Женщина возразила:

– Он вышиб глаз у Роша.

– Да, но Рош не был благородных кровей. Мешанина из португальца и самбо.

– Если он такой благородный, тогда оставьте его мне. Мне нужны его услуги.

– Для развлечений существуют педики. Ты можешь пользоваться их услугами.

– Педики! – Женщина плюнула на песок. – Этот может дать мне то, чего и Рош не мог, – сына благородной крови.

Улыбка Hay поблекла.

– Он должен умереть, – он взглянул, ища поддержки, на Хиссонера.

– Такова традиция, – кивнул Хиссонер.

Женщина выхватила кинжал у Hay из-за пояса и, нырнув у него за спиной, встала около Мейнарда, держа нож над его животом.

– Закон говорит, что решение принимать мне. Я его принимаю. – Ее рука опустилась.

Мейнард закрыл глаза, ожидая боли, которую он не мог себе вообразить.

Одним движением женщина рассекла купальные трусы Мейнарда от талии до паха. Она схватила его половые органы.

– Это будет моим! – Она вызывающе засверкала глазами, глядя на Hay и Хиссонера. – Я осную род, о котором будут петь в будущем. Это мое право.

Собравшиеся молчали.

Мейнард слышал в ушах биение крови. Боль приходила и уходила волнами. Он видел руку женщины, но ее крепкую хватку он не ощущал – жгучая боль в ушах и бедрах перекрывала все другие ощущения.

Первым заговорил Хиссонер.

– Закон. Это ее право.

– Но традиции... – начал Hay.

– Традиции – это обычай, а Закон – это правила. Закон говорит, что она имеет право решать.

– Но решать означает...

– ... это не означает убить, если разобраться по сути. Hay был недоволен. Одной рукой он снял Юстина с плеча и опустил его на песок. Он сказал женщине:

– Он может жить, но только пока ты не зачнешь ребенка. Он твой. Если он хоть однажды нарушит Закон, проклятие ляжет на тебя. Этими самыми руками, – он поднял руки к лицу женщины, – я вырву тебе матку и брошу ее в море.

Осмелев от выпитого рома и своей победы, женщина встряхнула органы Мейнарда.

– А если это плохо мне послужит, я брошу это в море, – она рассмеялась, и толпа отозвалась волной облегченного смеха.

– Ты умрешь плохо, – сказал Hay Мейнарду. – Что ты делаешь в жизни?

– Я пишу.

– Писец? Тогда, вероятно, ты будешь делать двойную работу. У нас не было писца со времен Эсквемелина.

– Эсквемелин? Вы знаете про Эсквемелина?

Хиссонер перебил его, предостерегающе грозя ему пальцем:

– Ты должен знать, что ты во власти женщины. Поступай правильно со вдовой. Так говорил Ездра.

– Снимите его, – сказал Hay и повернулся, чтобы уйти. Юстин не пошел за ним. Он остался рядом с отцом, в то время как двое мужчин обрезали веревки и опустили Мейнарда на песок.

С края поляны Hay позвал:

– Пошли, парень! Он больше не отец тебе. Он теперь лишь катамит при этой карге.

Уже едва сознавая, что происходит вокруг, Мейнард все же почувствовал, что Юстин колеблется, и понял его.

– Иди, – прошептал он. – Делай что угодно. Смирись с этим. Главное, оставайся живым. – Мейнард боролся с наплывавшим на него туманом, пока не увидел, что Юстин повиновался. Затем сознание покинуло его.

* * *

Он не знал, сколько времени он проспал, так как сон его был беспокойным и сопровождался ужасающими в своем реализме кошмарами. Иногда ему становилось невыносимо жарко, и он чувствовал, как его лицо обтирают мокрой тряпкой, пропитанной уксусом, иногда он замерзал, и его накрывали шершавой грубой тканью, покалывавшей его обнаженное тело.

Он проснулся ночью, лежа на сплетенной из травы циновке. Он находился в хижине, сделанной из травы и глины, в виде полушария восемь на восемь футов. Когда он попытался пошевелиться, то почувствовал, что ему что-то мешает, и увидел, что его руки и ноги покрыты растительными припарками. Резкая боль превратилась в ноющую.

Женщина сидела рядом, скрестив ноги, на грязном полу, и что-то перемешивала в чаше. Черный плащ она сменила на серое пончо, отмыла лицо от угольной пыли и постригла свои сальные волосы. Оставался только мягкий коричневато-светлый пушок длиной дюйма два. Мейнард не мог определить ее возраст. Ее угловатое лицо потрескалось от соленого воздуха и солнца. Пальцы двигались напряженно, аритмично, суставы распухли. Но во влажном климате артритом болеют даже очень молодые люди. Ее грудь – насколько он мог рассмотреть ее контур под пончо – была высокой и крепкой, а ноги – стройными. Приняв во внимание то, что из-за погоды и скверных условий, в которых она жила, она могла выглядеть старше своих лет, он предположил, что ей вполне может быть лет тридцать-тридцать пять.

Хижина освещалась карманным фонариком в резиновом корпусе, торчавшим между двумя кирпичами на полу.

Указав на фонарик, он спросил:

– Откуда это взялось?

– Добыча. Рош взял ее. Это была богатая добыча. Целых два ящика баллончиков от насекомых. Персики. И орехи тоже. И ром! Он гудел всю неделю. И все остальные тоже.

– А что происходит, когда батарейки кончаются?

– Кончаются, и все. Как и все остальное. Появляются другие. – Она подвинула ему еду. – Ешь.

Это был кусок рыбы, соленой и высушенной, но все равно скользкой.

– Ты не готовишь пищу?

– Ты с ума сошел. Думаешь, мне охота остаться без языка?

– Не понимаю.

– Огонь опасен. Разложив костер из сырого дерева днем, ты заслуживаешь побоев. Если ты разожжешь его ночью, тебе отрежут язык.

– Почему огонь опасен?

– Ты настолько же невежественный, сколь и трусливый. Они нас заметят.

– Кто они?

– Они, – ответила она. – Другие.

Мейнард поднес кусок рыбы ко рту. Задержав дыхание, он попытался его разжевать, но тот был как резина, песок хрустел на зубах. Он вытащил кусок изо рта и уронил его на пол.

– Я не очень голоден.

– Я так и думала, – сказала она. – Я позабочусь об этом позже.

Мейнард лег и подвигал руками и ногами. Боль утихала.

– Что здесь? – Он похлопал по одной из припарок.

– Таволга.

Таволга, подумал Мейнард. Где он читал о таволге? Моррисон, Эрнл Брэдфорд, Гомер? Нигде, но Гомер пробудил какие-то воспоминания. Таволга – это кустарник, кору которого древние греки использовали как болеутоляющее. В наши дни экстракт ее коры называют салициловой кислотой. Аспирин. Откуда она узнала о таволге?

Он поинтересовался, как можно осторожнее:

– Здесь... религиозный приют?

– Что?

– Вы все здесь вообще... ну, ты понимаешь... члены какой-то секты?

– Что?

Мейнард отбросил нерешительность.

– Что это за место, черт побери?

– Ты еще не очухался от боли.

– Кто эти люди?

– Это место – наш дом, – сказала она так, будто бы объясняла что-то маленькому ребенку. – Эти люди – это мои люди.

– Сколько времени вы здесь живете?

– Мы всегда здесь жили.

Он посмотрел ей в глаза, надеясь найти хотя бы намек на ложь или шутку.

Она ему улыбнулась – ей нечего было скрывать.

– Ты здесь родилась? Она поколебалась.

– Я всегда была здесь.

– Сколько тебе лет?

– Я была женщиной сто раз, – сказала она. – Мы это отпраздновали.

– Что ты имеешь...? – Мейнард остановился. Вероятно, она имела в виду менструальные циклы. Сто циклов, сто месяцев – немногим больше восьми лет. Впервые у нее это было, скажем, в двенадцать. Так ей, наверное, лет двадцать...