Фридрих Незнанский - Чужие деньги

• Название: Чужие деньги
• Автор: Фридрих Незнанский
• Издательство: Эксмо, Олимп
• Жанр: Детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-12155-2 (Эксмо), 5-7390-1626-6 (Олимп)

Эта книга от начала до конца придумана автором. Конечно, в ней использованы некоторые подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако события, место действия и персонажи безусловно вымышлены. Совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

Турецкому снова досталось опасное и запутанное дело: убийство американского журналиста русского происхождения Питера Зернова, главного редактора международного журнала, выходящего в России под названием «Мир и страна». Если обычно следователю трудно найти подозреваемого, то здесь подозреваемых слишком много. Но особенные причины для ненависти есть у «Золотой сотни» — ста самых богатых людей России, чьи фамилии посмел опубликовать в своем журнале Зернов. Ведь он с цифрами в руках сумел доказать, что капиталы, на которые «Золотая сотня» шикует в нищей стране, — на самом деле всего лишь чужие деньги.

---

По-моему, — поднял руку Тимоти, когда Зерноу сложил, комкая, испечатанные на машинке листки, а Баннер, пожевав отвислыми губами, подал сигнал к обсуждению, — в рассказе интересно то, что к нравственному становлению героя приводит мелочь — нелегальный поход в кино.

— Это не мелочь, Тимоти, — отозвался Баннер. — Это ситуация нравственного выбора, с которой человек сталкивается на протяжении всей жизни…

— Я не совсем то хотел сказать. — Тимоти протолкался к Зерноу после выступления.

— А что же?

— Если хочешь, постараюсь объяснить.

Ясным весенним днем они шли, беседуя обо всяких мелочах, а мелочи, как обнаружилось, дело серьезное. У Зерноу были рыжеватые вьющиеся волосы, длинный подбородок и крупный, словно вырубленный из дерева нос, слишком непреклонный для полудетского лица. Питер был похож на шотландского дворянина из исторического романа и не похож ни на одного из знакомых Тимоти.

— Ты где-нибудь печатал свои рассказы? — спросил Тимоти, хотя знал, что нет, не печатал.

— Нет. И не собираюсь. Этим летом я сдаю экзамены в Беркли[2]. Если удастся поступить, буду учиться по специальности «политическая экономия».

— Почему? А литература?

— Ты ведь тоже не собираешься становиться писателем.

— Я — другое дело. Но у тебя талант!

— Что же из того, что Талант? Я его не хороню. Возможно, когда-нибудь снова начну писать, обогащенный новым опытом. Но сейчас политэкономия важнее.

— Для кого? Для чего важнее?

— Для моей родины.

— По-твоему, Америка больше нуждается в специалистах по политэкономии, чем в великих писателях?

— Не Америке… Моей второй родине, России.

Вообразите себе: конец семидесятых. Разгар «холодной войны». О «русской угрозе» не пишут разве что в малочисленных газетах левого толка. И тут, на заурядной американской улице, заурядный парень со среднезападным выговором объявляет Россию своей второй родиной! В устах Питера это звучало так естественно, что даже не позволяло им возмутиться или восхититься.

— Я знаю, что ты можешь сказать о России. Но политическая система — это еще не вся страна. Я должен изучать политическую систему и страну, чтобы узнать, чем здесь можно помочь. А литература… В России было столько по-настоящему великих писателей, что я понимаю, насколько малозначителен мой талант.

— У тебя есть их книги? Дай почитать! Тем более дипломату надо знать иностранные языки…

3

Галю Романову все ее подруги и знакомые студенты Ростовского юридического университета считали целеустремленной и ужасно пробивной. А главное качество, которое неизменно приписывалось ей, — трудолюбие. Слыша такие отзывы, Галя мысленно хохотала. Никто не знал, что больше всего на свете завзятая отличница любила лениться. Ей совершенно не хотелось вскакивать в предрассветную рань и, придав себе строгий вид, бежать сломя голову на лекции или на практику, а также засиживаться за учебниками до поздней ночи. Спору нет, существуют на свете искренние любители ранних подъемов и ледяного душа, но Галя к таким чудакам не принадлежит. Что до нее, она предпочла бы поспать эдак часиков десять, а потом поваляться в теплой постели еще часок, а после, непричесанной, в ночной рубашке, отправиться на кухню и навернуть прямо из кастрюли еще теплого, сваренного накануне мамой сытного украинского борща, с пропитанной розовым свекольным отваром картошечкой, с перцем, с лавровым листом и всем прочим, что полагается. Борщ приобретает подлинный вкус только после того, как отстоится, уж вы поверьте! Но, к ее величайшей досаде, единственным, что Галя могла себе позволить из этого списка невинных радостей, был борщ. Причем не в кастрюле, а в неглубокой тарелке: с наследственной предрасположенностью Романовых к полноте необходимо следить за весом! И сразу, непосредственно от обеденного стола, с легким, как полагается, чувством голода в неуспокоенном желудке Галя переходила к столу письменному, заваленному конспектами, учебниками, монографиями и рефератами. Потому что она умела быть к себе безжалостна в тех частых случаях, когда природная уютная лень вступала в противоречие с мечтой. А мечта ее требовала нешуточных усилий: Галя твердо намеревалась стать следователем. Работа неженская, но на этом нелегком пути Гале служила путеводной звездой покойная тетя, полковник Александра Ивановна Романова, многолетняя начальница МУРа. Была бы тетя жива, непременно помогла бы племяннице в чужой неприветливой Москве, поселила бы к себе, поддержала бы добрым советом… Но нет больше на свете веселой и строгой Шурочки Романовой[3]. Придется Гале действовать на свой страх и риск.

С улыбкой и жалостью Галя вспоминает маму, нагруженную сумками, содержавшими всякие необходимые в Москве предметы, а именно: шерстяные носки, чулки, платки, вязаные шапки, рейтузы, банки с разнообразными домашними вареньями и соленьями. Словно вихрь пронесясь по платформе вокзала Ростова-на-Дону, мама протаранила кучку пассажиров и провожающих и, пока Галя вручала проводнице билет, ворвалась в купе, мигом вытащила из железного ящика под нижней полкой свернутые рулоном матрасы с затиснутыми в сердцевине подушками и любовно пристроила туда сумки. Но и после этого все медлила, то суетливо поглядывала на часы и бормотала «Ухожу, ухожу, а то, не дай боже, уеду», то действительно выходила в коридор, но тут же возвращалась под предлогом каких-то напутствий, которые забыла дать в дорогу дочери.

— Ты ж, Галечка, только голодом себя не мори, — упрашивала мама, загородив пышными, туго обтянутыми трикотажем формами дверной проем купе, — ты ж только ешь, умоляю тебя, а то фигура фигурой, а наживешь язву, будешь же ж совсем дохлая. И носочки под сапожки обязательно поддевай, там же ж в той Москве морозы лютые, а носочки тепленькие, из козьей шерсти, баба Маня нарочно для тебя свою козу обскубла и носочки связала. И скажи тете Наде, пусть следит, чтоб ты обедала как следует, кушала первое и второе, я ж ей напишу и спрошу, как ты кушаешь…

Вещи, действительно необходимые Гале — те, которые она отбирала сама, — уместились в небольшой кожаный рюкзак. Галя стеснялась этих навязанных ей хозяйственных клетчатых сумищ, заполненных какой-то чепухой, и этих громогласных наставлений, и того, что соседи, по виду настоящие москвичи, не в состоянии войти в купе из-за мамы, которая закупоривает собою, вход, и раздраженно твердила:. «Мам, ну иди, что ты, в самом деле, поезд вот-вот тронется!» Но когда поезд на самом деле тронулся и она с той обостренностью чувств, которая дается лишь расставанием, увидела со стороны эту разлаписто бредущую по платформе коренастую простоватую женщину, такую одинокую без дочери и сумок, у Гали перехватило горло. Какой бы ни была эта женщина нелепой и смешной, но она единственная любила Галю, заботилась о ней, нежила, ласкала, готова была жизнь за нее отдать. Но все это было в Ростове-на-Дону… Галя уезжала в холодный неуютный мир, где ее никто не ждал.

Первой эту истину со всей откровенностью докатала Надежда Павловна, подруга маминых девичьих лет: у Гали, разумеется, язык не повернулся бы назвать эту худощавую молодящуюся платиновую блондинку тетей Надей. «Какая ты красавица, Галина, вылитая мать в юности!» — рассеянно сказала Надежда Павловна, но Галя ей не поверила, потому что в зеркале за ее спиной отражалась круглолицая брюнетка с испуганным выражением похожих на темные вишни глаз, в неуместно провинциальной курточке, обтягивающей слишком мощные округлые плечи. Покончив с комплиментами, Надежда Павловна перешла к деловым вопросам. Да, конечно, она получила письмо от Галиной мамы, да, конечно, она готова сдавать ей квартиру… Триста долларов в месяц Галю устроит? Галя мигом пересчитала в уме доллары на рубли, и ее маленький пухлый рот непроизвольно сложился в букву «О». Она еще не была уверена, что ее, несмотря на обещания, возьмут работать в МУР, а требовать зарплату, которая покрывала бы расходы на квартиру, — форменная наглость.

— Из уважения к твоей маме, — смягчилась Надежда Павловна, — я могла бы снизить до двухсот восьмидесяти. Но не ниже. Пойми, у меня тоже есть семья, я не имею права входить в убыток.

— Я подумаю, — убито промямлила Галя, — я подумаю.

— Думай, моя дорогая, только не слишком долго. У нас есть другие кандидаты в квартиранты.

Таким образом, подхватив мамины сумки, которые сделались еще тяжелее от рухнувшего на плечи груза забот, Галя прямиком от Надежды Павловны поехала в МУР. И, надо сказать, тут встреча выдалась не в пример сердечнее. В ней не искали сходства с мамой, которую никто не знал, и с тетей, которую знали слишком хорошо. Галин красный диплом и характеристики произвели благоприятное впечатление, а что до остального, то человек познается в деле.

— Ну вот что, Галина, — снизошел до нее сам генерал Грязнов, занимающий ту же должность, которую в течение долгих лет украшала собой Шурочка Романова, — работать придется сразу. И много.