Павло Загребельный - Ярослав Мудрый

• Название: Ярослав Мудрый
• Автор: Павло Загребельный
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2015

Библиотека проекта «История Российского Государства» — это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.

Время правления Ярослава Мудрого, сына крестителя Руси князя Владимира Святославича, называют «золотым веком» Киевской Руси: При Ярославле Владимировиче была восстановлена территориальная целостность государства, прекращены междоусобицы, шло мощное строительство во всех городах. Вошла в историю работа князя «Русская Правда», ставшая первым известным сводом законов на Руси.

---

— Была царицей и не хочу быть рабыней никому на земле, лить богу одному!

— Ты княгиня! — закричал маленький князь так, как он кричал только на Будия — Воистину ты царица всем царицам, мама!

И он с отчаяния выбрался на руках из нагретой постели — руки у него были удивительно сильными для его восьми лет, силой он мог сравняться чуть ли не со взрослым мужчиной, толчок рук был таким неожиданным для него самого, что он сел и протянул ноги, как это делают все здоровые люди, а потом подвинулся на край ложа и уже не мог удержаться, уже ноги сами скользнули по мягкому меху, уже отброшено легкое одеяло из беличьих шкурок, и впервые в своей жизни князь Ярослав без посторонней помощи сам встал на ноги и стоял, удивленно стоял, не падая, хотя все в нем колотилось и клокотало от страха и напряжения, все напряглось в нем, вот-вот разорвется, и он умрет, но ничего противоестественного не произошло, удивительная сила удерживала его на ногах, князь Владимир смотрел на своего сына с нескрываемым страхом, Рогнеда тоже оглянулась, увидела Ярослава на ногах, вскрикнула, бросилась к сыну, обняла его за плечи, чтобы не дать упасть, но он продолжал стоять, даже смог попытаться отстранить от себя мать, но сделал это для приличия, у него не было сил ни на что больше, кроме этого первого в жизни стояния на собственных ногах, он не мог промолвить слово, да где там слово — хотя бы звука выдавить из себя не смог бы.

Князь Владимир еще немного постоял остолбенело, потом грузно повернулся и понуро двинулся из палаты.

А Ярослав с тех пор начал понемногу ходить, поддерживаемый и напутствуемый веселым пестуном, но старался делать это тайком, чтобы никто не видел, потому что походка у него была утиной, ноги расходились в разные стороны, все качалось перед глазами, и если бы не его невероятное упорство, то вряд ли смог бы он научиться как следует ступать по земле, но Ярослав обладал неисчерпаемым зарядом настойчивости, которая передалась ему то ли от многочисленных наставников, то ли от отца, который в государственных делах не знал ни удержу, ни отдыха, то ли от матери с ее неистребимой ненавистью к князю Владимиру.

Так с тех пор и запомнил Ярослав: нужно быть упрямым во всяком деле — ив ненависти, и в любви, и даже во всякой мелочи.

…Князь Ярослав сидел над красивым озером — синеватая полоска среди старых белых берез, сидел уже давно, не замечая, что его сапоги из добротного тима, украшенные по швам и на каблуках самоцветами, глубоко увязли в мягкий дерн и в ямки набежала вода; мягкая кожа размокла, ноги князя, собственно, купались в воде, но он этого не замечал, а может, так было еще и лучше, потому что холод в ногах отвлекал от тяжких дум, которыми переполнена была голова князя.

Равнодушно всматривался он в тихую гладь маленького озера, видел в ней свое отражение — крепкая голова на широких плечах, тяжелых, будто каменных, некрасивое суровое лицо с большим мясистым носом, глубоко скрытые мохнатыми бровями глаза с острым взглядом. Видел себя и не видел, потому что не любил таких смотрин, знал о непривлекательности своей внешности, о своих холодных глазах, о каменной суровости своего лица.

У воев и книжников холодные глаза. А он был книжник еще с тех лет, когда неподвижно лежал в материнских покоях, он прятался от веселых, беззаботных, здоровых людей со своим несчастьем за книги, читал о страданиях, о великомучениках, о подвигах, о великих деяниях, великих страстях и великих изменах — и этого было достаточно для него.

Книжные знания возвышали его над братьями и сестрами, над отцом и всеми окружающими людьми. У него всегда было вдоволь времени для усвоения книжных премудростей, а потом настал день, когда Ярослав почувствовал свое превосходство не только над такими, как сам, а даже над теми, которые казались некогда более высокими, недостижимыми, и тогда впервые зашевелилась в душе червячком соблазнительная мысль о том, что только он со временем должен господствовать на этой большой земле. В подобной мысли утверждал его и новый Бог, взятый князем Владимиром у ромеев, — Бог Христос, — жестокий ко всем непослушным, ленивым, бездарным, бессильным.

«Человек, имеющий уважение, а разума не имеющий, равен скоту, который приготовлен на убой».[9]

Такой Бог вельми понравился Ярославу. Он не напоминал равнодушных в своей доброте ко всем без исключения славянских перунов, стрибогов, ярил и велесов. Молча грелись себе на солнышке, терпеливо переносили пронзительные осенние дожди, насупленно встречали холодные вьюги длинных зим, а вокруг люд пил меды, смеялся, плакал, рожал, умирал, сеял жито и просо, ходил на охоту, и все это в каком-то заведенном с давней древности круговороте, с бесплодной мыслью, без вознесения духа.

А тем временем миром завладел новый всемогущий Бог — Христос. В нем молодой князь сразу увидел все то, к чему должен был стремиться в гордыне своего духа.

«Нет между Богами, как ты, Господи, и нет дел, как твои».

Издалека послышались тревожные восклицания, между деревьями на бешеном скаку приближались всадники на добротных конях, звенели сбруя и оружие. Увидев князя, всадники остановили коней и задержались на расстоянии плотной подвижной толпой, от нее отделился один, на белом высоком коне, в красивой одежде, он смело погнал к Ярославу, осадил коня перед самым князем, крикнул, разгоряченный быстрой ездой:

— Насилу нашли тебя, княже!

Светлоусый красавец с красными сочными губами сверкнул зубами, похожими на заморский жемчуг, похлопал широкой холеной ладонью по крутой шее коня. Коснятин, сын Добрыни, отцовского уя. Он доводился Ярославу дядькой, если в точности разобраться. Был немного старше по возрасту, а главное — превосходил хитростью.

— Да у тебя ноги в воде! — обеспокоенно крикнул Коснятин, видимо, стремясь хоть чем-нибудь покончить с молчаливой насупленностью князя.

— Мои ноги, — сурово ответил Ярослав.

— Застудишься, вода уже холодная, — немного сдержаннее сказал Коснятин, который понял, что Ярославу не по душе крик и толчея.

— Ежели князь захочет, то может и во льду сидеть, — снова оборвал его Ярослав. — Поезжайте с Богом, а я еще посижу.

— Спугнули такого оленя, — вздохнул Коснятин.

— Спугните еще. Поезжай.

— Хорошо, князь. Но как же ты? Мы вернемся за тобой.

— Возвращайтесь.

Коснятин тихо отъехал от князя и только тогда пустил своего коня в намет Ярослав видел, как он взмахнул рукой, как всадники торопились друг перед другом, стараясь угнаться за новгородским посадником, стараясь оказаться как можно ближе к нему; охотники создавали подвижную, живую цепь, между деревьями красиво очерчивались проносящиеся фигуры коней, сверкало оружие, живописно мелькала дорогая одежда. Видение исчезло, князь остался один.

«Доколе мне слагать советы в душе моей, скорбь в сердце моем день и ночь? Доколе врагу моему возноситься надо мною?».

Коснятин был сыном Добрыни, того самого Добрыни, который бросил Рогнеду к ногам молодого тогда князя Владимира и подговорил его поглумиться над ней. Так еще с детских лет Добрыня причислялся к врагам князя. А поскольку не застал его в живых в Новгороде, вражду свою должен был перенести на сына Добрыни Коснятина. А тот унаследовал от отца пренебрежение к роду Владимира, хотя и скрывал это за показной внимательностью и заботливостью, более всего — за хитростью.

Добрыни были обижены князем Владимиром и обмануты. Потому что сначала Владимир в знак благодарности к своему близкому, родному брату матери своей Малуши, провозгласил того князем в Новгороде, но со временем, когда пришлось ему рассовывать своих сыновей, напложенных от бесчисленных жен, он забыл о своем обещании Добрыне и наименовал князем в Новгороде своего старшего сына Вышеслава. Действовал тогда Владимир быстро и хитро. Самому старшему сыну от Рогнеды Изяславу, который имел бы право сесть на отцов стол в Киеве, подарил Полоцк, якобы для того, чтобы задобрить Рогнеду, на самом же деле — отнял у Изяслава все надежды на возвращение в Киев, ибо Полоцк был провозглашен княжеством самостоятельным, не зависимым от власти Великого князя. Другим сыновьям своим Владимир без устали напоминал, что они — всего лишь его послушные люди, и, чтобы показать свою неограниченную власть над ними, раздавал им уделы без видимой целесообразности, по простой прихоти. Второго после Изяслава — Мстислава загнал в Тмутаракань, тогда как побочного сына от Ярополковой гречанки, Святополка, посадил в близком от Киева Турове; хотя Ярослав был сыном от Рогнеды, а Святослав от Мальфреди-чешки, но не Ярослава послал отец в близкие Деревья, а Святослава, Ярослава же, видимо, испугавшись его книжной мудрости, загнал в Ростово-Суздальскую землю, за леса и за реки, туда, где чудь и меря, туда, где бродяги, бежавшие из всех княжеств, скрывались от бояр, от преследования и злой доли.