Пьер Лоти - Горький мед любви

• Название: Горький мед любви
• Автор: Пьер Лоти
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8189-0934-9

Две романтические истории в одной книге. Они пропитаны пряным ароматом дальних стран, теплых морей и беззаботностью аборигенов. Почти невыносимая роскошь природы, экзотические нравы, прекрасные юные девушки очаровывают и французского солдата Жана Пейраля, и английского морского офицера Гарри Гранта. Их жизнь вдали от родины напоминает долгий сказочный сон, а узы любви и колдовства не отпускают на свободу. Как долго продлится этот сон…

---

И зачастую черные люди из племени кассонкеев с презрением отворачивались от коварной соплеменницы и с улыбкой, сопровождаемой каким-то неуловимым выражением сжатых губ, произносили слово «кеффир» (изменница), «руми» на языке Алжира и «гяур» на языке Востока. Тогда Фату съеживалась, грустная и униженная… Но, несмотря на это, она предпочитала оставаться «keffir», лишь бы Жан продолжал любить ее…

…Бедный Жан, спи крепко на своем воздушном ложе, пусть этот тяжелый дневной сон без грез продлится как можно дольше — печален момент твоего пробуждения!.. Отчего пробуждение после полуденного отдыха сопровождается такой неумолимой ясностью сознания, влекущей за собою вереницу ужасных мгновений?.. В голове теснятся такие печальные, смутные мысли, то разорванные, то путаные, полные таинственности и окутывающие прошлое… Затем всплывают более ясные, но еще более удручающие — воспоминания былого счастья, далекого детства вспыхивают одновременно с осознанием невозвратности. Видится родное селение, Севенны в летние сумерки, а кругом стрекочут африканские цикады… Вспоминается горький час разлуки; мгновенно предстает ужасная правда жизни, как призрак, восставший из могилы; с неумолимой ясностью проступают все изъяны, отрицательные стороны добра…

В эти мгновения Жану казалось, что он замечает роковую быстротечность времени, за которой в обычном настроении не поспевал утомленный мозг… Он просыпался, разбуженный тряской, происходившей от слабой пульсации его собственных артерий в такт с ходом времени на громадных часах вечности, и следил, с какой головокружительной быстротой уносит время мгновения его жизни… Тогда он вскакивал, окончательно пробудившись, с безумным желанием покинуть эту страну и в бессильной ярости от того, сколько еще лет осталось до отъезда.

Фату-гей смутно чувствовала опасность такого пробуждения, грозившего отнять у нее белого человека. Она караулила этот опасный момент и, когда печальные и безумные глаза Жана открывались, немедленно подползала на коленях, чтобы чем-нибудь ему услужить, или же обвивала его шею своими тонкими руками:

— Что с тобой, белый? — говорила она томным нежным голосом, сладким, как звуки гитары.

…Впрочем, подобные настроения Жана были мимолетны. Оправившись ото сна, он снова впадал в апатию.

II

Прическа Фату была делом крайне важным и сложным; она причесывалась раз в неделю, и на это уходил весь день. Она с утра отправлялась в негритянский город Гет-н’дар, где в конусообразной хижине, сооруженной из соломы и хвороста, жила знаменитая парикмахерша благородных нубиек. Фату проводила там несколько часов, лежа на песке, отдавшись в руки мастерицы.

Парикмахерша сначала распускала волосы, снимала все бусинки и разделяла густую шевелюру на пряди, а затем начинала снова воздвигать изумительное сооружение из волос, перемешивая их с кораллами, монетками, медными блестками и булавками с зелеными камнями и янтарем. Эти булавки с янтарем величиною в яблоко — наследие матери — она тайком захватила с собою на чужбину.

Сложное всего было причесать затылок Фату. Необходимо было разделить спутанные волосы на отдельные локоны и тщательно уложить их подобно черной бахроме.

Каждый локон наматывали на длинную соломинку и покрывали густым слоем камеди, а чтобы клей высох, соломинки оставались в волосах до следующего дня. Фату, чрезвычайно заботившаяся о своей прическе, возвращалась домой со всеми этими приспособлениями и походила на дикобраза. Зато наутро, когда соломинки вынимали, получалось необычайно эффектно!..

Поверх прически, согласно моде кассонкеев, набрасывалось легкое голубое покрывало, прозрачное, как паутина; и прическа эта держалась в продолжение целой недели.

Фату-гей носила на ногах изящные кожаные сандалии, крепящиеся ремнями к большому пальцу, по примеру древних котурнов. Нижнюю часть ее тела облегал узкий передник, унаследованный от египтянок времен фараонов, а на верхнюю накидывался «бубу» — большой четырехугольник с отверстием для головы, спускающийся ниже колен.

Фату носила тяжелые серебряные браслеты на руках и ногах, а еще ароматные бусы, так называемые «сумаре». Доходы Жана не позволяли ему приобретать более дорогие — из золота и янтаря.

Сумаре — это косы, сплетенные из нанизанных в несколько рядов черных зерен, которые вызревают на берегах Гамбии и распространяют сильный приятный запах sui generis, один из самых приятных запахов в Сенегамбии.

Фату была очаровательна со своей прической, делавшей ее похожей на индийское божество, убранное перед священным празднеством. Она была совсем не похожа на тот тип африканки, с плоским лицом и толстыми губами, который во Франции считают характерным для всей черной расы. Фату была типичной представительницей племени кассонкеев: у нее был маленький нос, прямой и тонкий, с изящными, несколько узкими ноздрями, крайне выразительный, красивой формы рот и чудесные зубы, а также огромные глаза с синеватыми белками, полные то странной серьезности, то лукавства.

III

Фату никогда ничего не делала. В ее лице Жан приобрел самую настоящую одалиску. Она заботливо поддерживала чистоту своих передников и исправляла недочеты своих «бубу», и всегда была одета безупречно чисто, похожая на черную кошечку в легких белоснежных одеждах.

Делалось это отчасти из любви к чистоте, отчасти же из боязни внушить отвращение Жану, это она быстро сообразила. Помимо же забот о своей наружности Фату была совершенно неспособна к какой-либо деятельности.

С тех пор как старики Пейраль оказались не в состоянии посылать сыну деньги, когда-то понемногу скопленные для него, судя по письмам старухи Франсуазы, дела их шли все хуже и хуже. Им самим пришлось просить спаги о посильной помощи, и ему стало трудно содержать Фату.

К счастью, маленькая Фату была нетребовательна и обходилась ему недорого.

Во всем Судане положение женщины крайне унизительно. Зачастую ее, подобно скотине, продают по цене, соответствующей ее внешним достоинствам и возрасту.

Однажды Жан спросил у своего приятеля Ниаора:

— А что ты сделал со своей женой — этой красавицей Нокудункуле?

И Ниаор, улыбаясь, ответил:

— Нокудункуле была болтлива, и я ее продал. На вырученные деньги я купил тридцать штук овец — эти, по крайней мере, всегда молчат.

На долю женщин выпадает самая бессмысленная в мире работа — толочь просо для кус-кус.

С утра до вечера по всей Нубии, от Тимбукту до берегов Гвинеи, в соломенных хижинах под лучами палящего солнца раздается непрерывный стук пестиков в деревянных ступах. Тысячи украшенных браслетами рук толкут просо, и крикливая болтовня и перебранка обезьяньих голосов негритянок сопровождается стуком деревянных пестиков. Этот характерный шум издали возвещает идущему в пустыне о близости африканского поселка.

Продукт, получающийся в результате этой неустанной работы, над которой надрываются целые поколения женщин, — грубая просяная мука, из которой варится безвкусный кисель, называемый кус-кус. Он составляет основную пищу черной расы.

Фату как-то удалось избежать этого извечного труда женщин ее племени; каждый вечер отправлялась она к Кура-н’дией, старой поэтессе короля Эль-Гади. Там за ничтожную месячную плату она получала право садиться вместе с маленькими рабынями старой фаворитки вокруг больших сосудов из тыквы с дымящимся кускусом и наедалась до отвала, соответственно аппетиту шестнадцатилетнего подростка.

С высоты тара, возлежа на тонких соломенных циновках, старая фаворитка с холодным достоинством во взоре созерцала всю эту компанию.

А между тем было интересно поглядеть на забавные сценки, происходившие во время этой трапезы: голые маленькие создания, лежа на животе вокруг громадных сосудов, все одновременно запускали туда пальцы. Публика кричала, гримасничала, острила, не уступая в наивности уистити. Сюда же являлись и непрошеные гости — рогатые бараны, кошки, украдкой запускавшие в кушанье свои мягкие лапы, забегали желтые псы и совали туда же свои острые мордочки. А над всем этим царил заразительный смех, и сверкали ряды ослепительно белых зубов.

После вечернего сигнала в ожидании Жана Фату всегда умывалась и переодевалась. Теперь из-под высокой прически, как у египетской богини, выглядывало серьезное, даже немного печальное личико — Фату совершенно преображалась.

Уныние царило по вечерам в этом тихом отдаленном квартале.

Жан, по обыкновению, сидел, облокотясь о подоконник большого окна, в своей белой просторной комнате. Легкий морской ветерок колыхал священные пергаменты, развешенные на потолке руками Фату, — они охраняли их супружеский сон. Перед ним расстилалась безбрежная равнина Сенегамбии — громадная плоская возвышенность, а на горизонте, где начиналась пустыня, уже сгущались сумерки.