Эдуард Овечкин - Акулы из стали (сборник)

• Название: Акулы из стали (сборник)
• Автор: Эдуард Овечкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-099675-9

Проза Овечкина хороша и тем, что в ней есть, и тем, чего в ней нет. Она прямой потомок прозы Конецкого и Покровского, у неё прочные здоровые корни. Она читается в радость и печалит без уныния, как тексты Венички Ерофеева. Её строчками движет лучшее, что мы дали миру вообще и литературе в частности, – русский реализм. У которого, как мы знаем, нет запретных тем и красок, зауми и показного блеска, а есть события, люди и рассказчик.

---

По дороге купили бутылку пива и прополоскали ей обильно зубы, чтоб, значит, и пахнуть, как панки. На одежду пивом побрызгали для аутентичности аутфита.

Подходим к Дому культуры рыбаков, руки в карманах, в зубах беломорины фабрики имени Урицкого, матюгаемся, плюёмся, как верблюды, – в общем, всё по системе Станиславского.

И замечаем неожиданно, что вокруг нас абсолютно нормальные люди: в костюмах, платьях, на крайний случай в свитерах, и все шепчутся и на нас культурно так пальцами показывают – смотрите, панки пришли. Я ещё никогда в жизни так сильно себя дураком не чувствовал, – и девчонки вон красивые стоят, а мы – как два упыря из канализации. Пока свет не выключили, не очень уютно было – из образа уже не выйдешь, будь он неладен, этот Станиславский! А потом нормально – у нас даже пара дам автографы взять пытались, так мы похожи на панков или там рок-звёзд были.

Так что хочу сказать, не сомневайтесь – нормально мы там высшие образования свои получали, как положено студентам: с пьянками, вакханалиями и прочими приятными моментами бурной юности. Только в отличие от студентов мы ещё параллельно вырабатывали и ту штуку, которую все называют «флотской смекалкой» и не совсем понимают, откуда она берётся вдруг у бывших школьников.

Медленный газ

Встречаете же вы в жизни таких людей, которых в простонародье называют «тормозами»? Вот не то, что подвис человек на секунду-другую, как бывает, я думаю, со всеми. Типа: «Ну я знаю, что дважды два – четыре, а вдруг пять или восемь, например?..» А потом отвис такой: «Тьфу ты, ну конечно же, четыре!» А таких, настоящих, что тормозят постоянно или, как ещё говорят, «находятся на втором канале»?

Я когда увидел Пашу в первый раз, подумал, что просто он такой позитивный человек: маленький, квадратненький, с торчащими розовыми ушами, толстыми короткими пальчиками, увенчанными круглыми ногтями, маленькими глазками, но позитивный. Ну а как ещё можно было представить, если в момент всеобщего угрюмства ста человек один стоит и улыбается? Нас только зачислили в военное училище, заставили всех подстричься почти налысо, забрали нашу гражданскую одежду, выдали тельники, прогары, робу, пилотку, гюйс и выгнали на улицу на построение всей нашей новой ротой.

Момент этот, конечно, шокирующий. Все сразу потеряли признаки внешней идентификации: кто-то только что ходил в бананах и футболке с Цоем, кто-то в джинсах и красной рубашке, а кто-то и вовсе в брюках и чёрных туфлях с белыми носками; у всех разные причёски и взгляды разноцветных глаз, а тут раз – и все одинаковые! Нет, потом идентификационные признаки вернутся: кто-то храпит, кто-то чавкает, кто-то не выговаривает звук «л» (и так ржачно, когда они вдвоём начинают спорить, кто же из них не выговаривает больше: «Ну, скажи уыковые уапти» – «Ну, уыковые уапти, и что!» – «Да то, что ты, уошара, даже уыковые уапти сказать не можешь!»). А кто-то и вовсе жадный гондон, но это потом, а сейчас-то все как двое из ларца, одинаковы с лица, только не двое. И ещё новая военная форма – она ужасно воняет! Юфтью с прогаров, мануфактурной краской, хлопком и ещё хрен знает чем, но это хрен знает что крайне ядовитое и резкое, даже вороны на ветках тополей отсели от нас подальше, чтоб у них головы не кружились. Ну, вот кто в такой момент будет улыбаться, когда впору зареветь? А Паша – улыбался. Вот, думаю, как сильно, наверное, человек мечтал об этом дне, что даже весь этот метафизический акт перерождения из человека в личинку военного моряка не выбил его из колеи!

Это уже позже стало понятно, что Паша улыбается почти всегда, потому что он просто тормоз. Историй про него масса, но все же не расскажешь, поэтому расскажу самые характерные, чтоб вы понимали всю, так сказать, глубину.

Стою это я, значит, как-то дневальным по роте. На втором курсе дело было, ближе к концу. Время послеобеденное, и поэтому в общежитии нашем на четвёртом этаже – никого. Все же на самоподготовке должны до ужина сидеть в учебном корпусе в своих классах и самоподготавливаться. А при этом их ещё периодически проверяют командиры взводов, старшины рот, командиры рот, дежурный по факультету, дежурный по училищу и представители строевой части на предмет того, как они там самоподготавливаются: с должным ли старанием и в тетрадках, или опять самолётики бумажные, бляди такие, в окно пуляют и смесь для детского питания «Малыш» через бумажные трубочки сосут? Стою, руки в карманах (готовлюсь же уже начинать борзеть на третьем курсе), чешу… э… штык-нож на поясе, как в роту заходит Пашечка с книжечкой и тетрадкой в руке.

– Есть кто? – улыбается мне Паша, имея в виду, есть ли кто из начальства.

– Я есть, – говорю.

– Не, тебя-то я вижу, а из начальства-то есть кто?

– Паша, да я понял, что ты хочешь у меня спросить, ещё до того, как ты рот открыл. Вот я тебе и отвечаю: какого ты в роту-то припёрся? Я ж не должен тебя пускать.

– Эдик, да я на пару минут буквально, надо ручку взять!

Ну вот как можно так бездарно врать, скажите на милость? Но дело уже к смене с вахты, махнул я на него рукой, иди мол, друг мой ситный. И Паша юрк к себе в каюту и дверь, слышу, сука, на замок закрыл. И аккурат, как только замок щёлкнул, в роту заходит наш командир.

– Так! – поднимает руку командир. – Я шёл за ним от самого учебного корпуса, поэтому даже не начинай мне пиздеть, что его тут нет! Я специально стоял на два пролёта ниже и ждал, пока он зайдёт! Где он?

А общежитие наше представляло из себя длинный и абсолютно ровный коридор с каютами по обе его стороны, то есть как бы не увидеть куда пошёл Паша, было даже в теории невозможно. Но я всё-таки попытался.

– Туда куда-то пошёл! – бодро доложил я и мотнул головой вправо.

– В нору в свою, значит, уполз… Понятно!

И командир решительным шагом марширует к Пашиной каюте, радостно напевая: «Молодцов, Молодцов, насую тебе я в жопу огурцов!»

Толкает дверь его каюты и удивлённо смотрит на меня, типа «он что, вообще охуел, ещё и дверь закрыл, несмотря на строгий запрет?». Я в удивлении развожу руками во все стороны и старательно делаю вид, что не понимаю, как можно быть таким нахалом.

– Молодцов! – орёт командир с заметно ухудшившимся настроением. – Ну-ка, открой дверь!

Тишина.

– МАЛАДЦОВ! – тарабанит командир в дверь каюты кулаком. – Открывай! Блядь! Двери!

Тишина.

Командир смотрит на меня ненавидящим взглядом. Я киваю головой, что он там, ну а куда ему деться с четвёртого этажа пятиэтажного здания?

– Молодцов! – командир стучит в дверь ногами. – Открывай по-хорошему! Последний шанс тебе даю остаться в живых!!!

Тишина.

Командир подходит ко мне, снимает фуражку, аккуратно ставит её на тумбочку, смотрит на меня снизу вверх (а он у нас м-а-аленький был с большо-о-о-ой бородой):

– Снимай, – говорит, – бескозырку.

Чо, думаю, бить, что ли, будет? Ну, снимаю, кладу рядом с его фуражкой на тумбочку.

– Топор есть? – спрашивает командир.

– Никак нет!

– Ну, пошли тогда так двери вышибать, раз нет.

Дверь попалась крепкая. Уж как мы только её не били. И каблуками под замок (как в кино), и плечами, и вместе ногами – грохот стоял, мама дорогая! С первого этажа прибежал дежурный спросить, всё ли у нас в порядке и не надо ли вызвать пожарный расчёт или санитаров. Потом вышибали дверь втроём, уже с ним. Орали, конечно, перманентно слова «Паша», «сука» и «открой». Ну, вышибли, само собой, в итоге эту дверь.

Когда пыль от штукатурки немного улеглась, то мы наблюдали такую картину: каюта три на три метра, пять аккуратно заправленных кроватей, перед окном стоит стол, за столом сидит Паша и что-то пишет в тетрадку.

Командир покашлял – ноль реакции. Дежурный по факультету покашлял – ноль реакции. Я покашлял уже так, на всякий случай.

Командир сходил, надел фуражку, вернулся и, подойдя к Паше, рявкнул:

– Курсант Молодцов!

– Ой, – медленно повернул на командира свои голубые глазки Паша, – тащ командир! А я и не заметил, как вы вошли, так заучился!

Дежурный по факультету заржал и ушёл. Я очень старался не заржать. Командиру было не смешно:

– Молодцов. Ты когда в увольнении был последний раз?

– Недели две назад.

– Хорошо сходил?

– Нормально.

– Так вот, Паша, хорошенько воскреси в памяти все детали этого последнего твоего увольнения в этом учебном году!

– Ну… я, это, пошёл сначала…

– Не надо, Молодцов! Это было фигуральное выражение, которое должно было тебе намекнуть, что ты лишён всех увольнений до самого летнего отпуска!

– А я думал, вам интересно.

– Ну… блядь.

Командир закатил глаза под козырёк фуражки, развернулся кругом на каблуках и выскочил из каюты, по дороге успев наградить меня нарядом вне очереди.

Это не самый яркий случай, но очень показательный для того, чтобы вы понимали всю глубину и длину волн Пашиного Космоса.

Морковь

Вы же помните, те из вас, кто достаточно взрослый, чтобы это помнить, засилье всяких сект, групп и кружков по саморазвитию никчемной личности человека в середине девяностых? Чумак с Кашпировским – это была только вершина айсберга, а основная масса его скрывалась от глаз в подворотнях, тёмных аллеях и скверах, жутко подсвеченных жёлтыми пятнами фонарей. Только, бывало, заманишь туда принцессу хитростью и витиеватыми речами в надежде посадить её на коленки и погладить спину, как обязательно к тебе подшмыгнёт какая-то тёмная личность, укутанная в плащ и запах нечищенных зубов, и прошепчет: