Алексей Миллер - Россия — Украина: Как пишется история

• Название: Россия — Украина: Как пишется история
• Автор: Алексей Миллер
• Издательство: РГГУ
• Жанр: Культурология
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-7281-1159-7

Книга известных историков Георгия Касьянова (Киев) и Алексея Миллера (Москва) посвящена анализу политического воздействия на то, как пишется в XXI в. история российско-украинских отношений. Статьи и публичные лекции обоих авторов дополняют главный структурный элемент книги — их диалоги. Рассматривая широкий спектр тем, от Богдана Хмельницкого до Второй мировой войны, впервые российский и украинский историки не столько спорят друг с другом, сколько совместно отстаивают принципы исторического цеха от политических манипуляций с обеих сторон.

Для специалистов, студентов и самой широкой читающей публики.

---

Если есть альтернативы, раз еще нет сформировавшихся наций, а они только формируются, то тогда полезно смотреть, кто и как участвует в этом процессе, какие акторы. Их очень много, и далеко не все из них сами себя определяют как великорусов, малороссов и т. д. Национальный нарратив всегда рассказывает эту историю как историю главного актора — нации, которая «становится» и сама себя осознает. А можно на это посмотреть иначе: есть пространство империи, даже нескольких соседних империй, и в нем взаимодействуют разные акторы, причем не только «русские» и «украинцы», и в их взаимодействии определяется, как пойдут процессы формирования наций на этом пространстве.

Касьянов: Я бы хотел здесь прокомментировать очень важный пункт: в национальном нарративе при формальном присутствии динамики, согласно которой нация развивается от меньшего осознания себя к большему, есть определенный трюк. Дело в том, что в национальном нарративе за всеми рассуждениями о так называемом формировании нации стоит одна очень важная идея — о том, что нация существует трансцендентно, что она просто присутствует, и ее задача состоит не в том, чтобы формироваться от меньшего к большему, а в том, чтобы осознавать себя от меньшего к большему. То есть здесь речь идет о том, чтобы нация «пробуждалась», чтобы она «возрождалась». Она есть, просто она сама себя не знает, не помнит. Но присутствует она все время, практически вне времени. Поэтому, когда мы говорим о том, что в рамках национального нарратива говорят о становлении нации, то это не столько вопрос о ее физическом присутствии, сколько вопрос о расширении ее самосознания в процессе ее борьбы за существование и, разумеется, освобождение.

Миллер: Еще одна очень характерная черта национальных нарративов — это восприятие национального строительства по принципу «теории чайника». Мы поставили чайник на плиту, он становился горячее и горячее, потом закипел, потом крышку сорвало — нация вырвалась наружу, все хорошо. Что, конечно, тоже совершенно не соответствует действительности. Эти приливы национального чувства, эмоции и т. д., они эпизодичны. Могут быть моменты мобилизации и откаты. Могут быть какие-то очень важные внешние события, которые многое определяют, вот мы говорим о Первой мировой войне как о ключевом событии. И очень важно понимать, что особенно в украинском случае все эти процессы, касающиеся украинцев или тех, чьи потомки станут украинцами, происходят в силовом поле взаимодействия разных акторов.

У нас есть история Гетманщины, мы уже об этом говорили. Лидеры и элиты Гетманщины мечутся, и понятно, что более оформленные государственные акторы — Москва, Речь Посполитая — очень сильно влияют на то, что происходит. Затем, в результате восстания 1648 г. и последующих событий, левобережная территория Слобожанщины и Гетманщины фактически оказалась отрезанной от поляков. И что происходит дальше? Это очень интересный момент, потому что XVIII в. видит постепенную инкорпорацию элиты Гетманщины в имперское русское дворянство.

Касьянов: Русское в каком смысле?

Миллер: Вот я это и хотел подчеркнуть, что эта инкорпорация не только статусная, но и культурная.

Касьянов: Так ты же сказал, что русских нет, а теперь говоришь про русское дворянство.

Миллер: Я употребляю это слово именно в том смысле, в котором оно употреблялось в XVIII—XIX вв., а оно было. Сказав «русское», я имею в виду не великорусское, а именно ту русскую общность, которая великороссов и малороссов объединяет.

Касьянов: Оно относилось к определенному социальному слою.

Миллер: Конечно! Но оно определяло и некий культурный стандарт. Русский — это православный, говорящий по-русски, и этому элита Гетманщины постепенно все больше и больше соответствует.

Касьянов: Русский — это православный, говорящий по-французски.

Миллер: Ну, это уже совсем сливки, верхушка дворянства. Даже когда он говорил по-французски, он знал… нет, даже не обязательно он знал русский, но знал, что русский — это «его» язык.

Касьянов: Если мы посмотрим на проекты реформ начала XIX в., то мы увидим, что Уставную грамоту Новосильцов и команда пишут по-французски, отложив перевод «на потом», но уже над ним думая. В процессе этих размышлений П. А. Вяземский придумал переводить nationalité как народность. А «Русскую правду» декабрист Пестель пишет по-русски, но все время просит своих коллег по заговору смотреть, правильно ли он по-русски написал, потому что думает он по-французски. Но они понимают, что, раз они пишут для России, они должны написать по-русски.

Что, на мой взгляд, важно во взаимоотношениях Москвы и Гетманата? Что происходит очень важный процесс. Это не только процесс подавления слабого сильным, но и процесс взаимовлияния и взаимопроникновения. В эмиграции, в 1920-е годы, знаменитый лингвист Н. С. Трубецкой будет убеждать Д. Дорошенко, что не надо отказываться от русского языка и от русской культуры. Он будет использовать натянутый, но все же не лишенный резона аргумент: зачем вы будете отказываться от той культуры, которую сами создали? Та культура, которую мы знаем как русскую в XIX в., действительно создана совместными усилиями великорусских и малорусских элит, а Трубецкой, чтобы сделать этот тезис еще более «привлекательным» для украинского оппонента, станет утверждать, что при доминирующей роли малороссов в XVIII в. Что касается церкви, то мы знаем, что малороссы доминировали среди иерархов в XVIII в., да и в культуре их влияние сильно. То есть весь этот русский язык, от которого потом надо было освобождать украинский, в том числе этими малороссами и создается, и Гоголь тут далеко не пионер.

И когда этот процесс постепенного устранения автономии Гетманщины идет в XVIII в., он сопровождается процессом инкорпорации элиты Гетманщины в имперскую элиту, причем не как иностранного, чужого элемента, как это было в случае с лояльным династии, но чуждым русскости балтийским дворянством, а именно как части русского имперского дворянства. То есть этот мотив близости и родства был важен. Иначе не закрыли бы глаза на массовый мухлеж с бумагами, которым сопровождалось получение казацкой старшиной дворянского статуса.

Но и слово «имперский» здесь очень важно, потому что именно империя, а не Великороссия открывала те возможности, которые для элиты Гетманщины были весьма притягательны,— карьеры (военная и чиновничья), грандиозность Петербурга как имперской столицы и т. д. С управлением Великороссией великорусское дворянство само бы вполне управилось, а вот в управлении империей места всем хватало. И именно империя так грандиозно раздвигает свои границы в конце XVIII в. и на юг, и на запад от Гетманщины, победами над Османской империей и разделами Польши. И без этого контекста мы никогда не поймем, почему элита Гетманщины так спокойно в целом снесла ликвидацию автономии.

Касьянов: У меня есть ремарка и потом более широкий комментарий того, о чем ты сказал. Ремарка заключается в том, что я хотел бы напомнить о книге Дэвида Сондерса, которая называется «Украинское влияние на русскую культуру». Речь идет как раз о XVIII в. Сондерс, английский исследователь, который не принадлежит к национальному украинскому нарративу…

Миллер: Он отчасти принадлежит в том смысле, что он эту риторику потихонечку впитал.

Касьянов: Но здесь есть некоторая конвенциональность, когда слово «украинский» употребляется в отношении тех групп, которые себя украинцами в то время еще не называли, но поскольку они стали украинцами, то мы их называем реверсивно…

Миллер: Они не называли себя украинцами, ими стали их дети и внуки.

Касьянов: Речь идет о тех, кто уже называл себя украинцами, то и своих предков они тоже стали называть украинцами. Стандартная процедура для любой национальной истории: французы называют французами тех, кто в XII в. и не помышлял о том, что они станут французами. Это ремарка.

Миллер: Ты прав. Но если мы хотим попытаться описать ту ситуацию, когда разные варианты формирования наций оставались открытыми (а это характерно для всего имперского периода), то такая «рецессия» просто закрывает нам эту возможность, даже как исследователям. А уж «нормальный» читатель, если он читает об украинцах и русских в XVIII в., то наверняка воспринимает это через призму своего современного разумения. Я подробно об этом писал в своей книжке «Украинский вопрос» (извините за саморекламу) со всеми необходимыми оговорками, чтобы никого не обидеть. И здесь стараюсь снова это подчеркнуть, потому что это одно из ключевых «слепых» мест и в украинской, и в российской историографии.

Касьянов: Мне кажется очень важной тема внешних влияний. Если исходить из понимания того, что в XVIII и в значительной части XIX в. не было украинцев и русских в нынешнем, современном смысле, видимо, не было и поляков, то можно ставить вопрос о том, что такое внешнее влияние в то время. Это внешнее национальное влияние? Видимо, нет. Внешнее культурное, но оно не национальное в современном смысле этого слова. Я не буду говорить о каких-то стандартных вещах, таких как Просвещение, романтизм, Французская революция и т. д. Любой национализм в этом случае выглядит как целый набор заимствований и реакций на другой национализм. При этом оба, как правило, находятся в состоянии формирования, они не присутствуют в «готовом виде». Но здесь я хотел бы сфокусироваться на другом. Внешний актор в национальном нарративе представлен в двух видах: первое — как нечто мешающее «нормальному» развитию нации — это враги, это тот, кто организует систему репрессий, кто «мешает» и т. д. Если мы говорим об украинском национальном нарративе, то это империя, Российская империя, и дальше, если мы пойдем на следующий уровень, то это русская нация, которая душит украинцев по канонам ХХ в. — разумеется, в данном случае речь идет об украинцах в империи Романовых. В империи Габсбургов у украинцев есть еще один «другой» — это конкурирующие с ними поляки (при этом Россию тоже не забывают). Это первый момент. Второй: если мы признаем тезис о том, что внешний актор играет очень большую роль…