Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

• Название: Планета матери моей (Трилогия)
• Автор: Джамиль Алибеков
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-265-00764-4

Мудрость народа, его лучшие жизнелюбивые черты воплощены в образе матери главного героя трилогии Джамиля Алибекова «Планета матери моей», женщины необыкновенно доброй и чуткой. Таким же она воспитала и своего сына Замина. Он борется против чуждой ему морали — стяжательской и накопительской.

---

Прощаясь, я пробормотал, что буду надеяться на помощь. Он прервал меня энергичным недовольным жестом:

— Нет, не ждите постоянных указок от меня, от другого, от третьего! И на послабление не рассчитывайте. Вашей настоящей опорой может стать только районный актив, если вы сумеете его сколотить вокруг райкома. Ориентируйтесь на собственную совесть, на немеркнущие идеалы нашей партии. — Он вернулся к столу и несколькими быстрыми штрихами начертил на листке бумаги две пирамиды: одну конусом кверху, другую в перевернутом виде. — Взгляните, товарищ Вагабзаде, на рисунок. Нет, нет, я не собираюсь экзаменовать вас по геометрии! Предположим, что это символическое изображение народа и руководителя. Если партийный работник в своей деятельности будет ориентироваться на первую фигуру, то есть, поднимаясь по служебной лестнице, стремиться к узкой вершине, он рискует слишком далеко удалиться от основной массы и остаться в окружении лишь ограниченного круга лиц. Но есть иной путь. От нескольких первоначальных помощников все более и более расширять общение с народом, заряжаясь его силой и мудростью. И даже если споткнешься, множество рук протянутся поддержать тебя и удержать на достигнутой высоте… Впрочем, — он усмехнулся, — говорить о падении вам пока рановато.

— Мне оно мерещится уже и сейчас, — вырвалось у меня. Я хотел поправить неловкость. Чтобы не прослыть трусом, как-то иначе закончить разговор, но тщетно ворошил мозг в поисках подходящей фразы.

Секретарь сам вывел меня из затруднения:

— А я вот верю в вас! И знаете почему? Именно из-за тяжести задач, которые стоят перед вами. Вам придется пустить в дело всю свою энергию. Немедленно, без раскачки! Если бы недуги, поразившие Эргюнеш, ограничивались одним районом — это было бы еще полбеды! Все первое послевоенное десятилетие мы прожили в своеобразном опьянении от сознания победы в тяжелейшей из войн. Потеряли бдительность, слишком понадеялись на свою силу… Приходится теперь в этом сознаться.

Меня поразил не столько смысл слов, сколько то несомненное волнение, с которым они были произнесены. Он нервно свернул листок с изображением двух пирамидок, придвинул стул вплотную ко мне. Голова его была опущена. Голос звучал глухо:

— Лицо врага изменилось. Часто он даже не вовне, а внутри нас самих, ибо, если быть честным до конца, мы тоже замечаем в себе симптомы перерождения, тягу к спокойной, самодовольной жизни. Болезнь распространяется, товарищ Вагабзаде! Как ядовитые плевки, она заражает молодежь. Некоторые положительно сделались пленниками понятий престижа, обставили себя, как крепостью, множеством лишних, бессовестно дорогих вещей! Но и это не главное. Изменился сам душевный настрой. Ужасы и лишения минувшей войны возродили понятие «черного дня», поселили инстинктивную боязнь его. Отсюда безрассудная жажда накопительства. В тридцатые годы мы были намного беднее, но нас не покидал оптимизм. Завтрашний день означал для нас лучший день! Война больно ударила по многим иллюзиям. Слабые потеряли веру в будущее. Они не враги, но уже и не помощники нам. С этим непростым явлением вы тоже столкнетесь в районе. Конечно, мы несколько запоздали. До сих пор многое не изучено и не названо вслух. Но долг каждого из нас, партийных работников, помешать углублению недуга. Сколько хватит сил… — Внезапно он переменил тон, поднял голову, прямо посмотрел мне в глаза. Усмехнулся уголками губ. — Вот и планируйте время своего «падения», хорошенько поразмыслив обо всем этом.

Мы оба принужденно засмеялись. Бумажной трубочкой он ритмично постукивал по столу, словно ожидая от меня еще каких-то слов.

— Последние годы я отдалился от районной жизни, — сознался наконец я. — Забыл даже имена земляков. В родном селении появились приезжие. Вы говорите, люди там изменились? Какого же мне придерживаться ориентира? Кому доверять? Кого сразу взять под сомнение?

Бумажная трубочка от сильного нажима пальцев согнулась пополам.

— Предвзято подходить не надо ни к кому. Это первое и самое главное условие. Потеряешь веру в людей — не сможешь работать! Лучше ошибайся, разочаровывайся, негодуй. Но сохраняй открытую душу. Вот тебе мое напутствие, товарищ Вагабзаде!

Он поднялся с места, прошелся по кабинету, сильно потер руку об руку, словно этим жестом смывая налет тревоги и усталости от нашего разговора. Черты его разгладились. Прищуренные глаза распахнулись шире. Он протянул руку:

— Успеха во всем!

…Пленум райкома партии шел своим чередом. Уже обсудили решение Бюро ЦК относительно неполадок в работе Эргюнешской партийной организации и перешли к организационным вопросам.

Когда прозвучала моя фамилия, в зале, как я уже говорил, раздались перешептывания, все головы повернулись в мою сторону. Личность нового первого секретаря живо интересовала собравшихся. Я поднялся к столу президиума, стараясь держаться прямо, не кособочиться и не хромать.

— Товарищ Вагабзаде родом из здешних мест. Многие, вероятно, его знают. Он окончил Бакинский политехнический институт, по профессии инженер-механик. Работал на транспорте. В последние годы находился на ответственной профсоюзной работе.

Волнение мое понемногу улеглось. Мою биографию можно было пересказать и попроще. Но, видимо, не было уверенности, что слова «водитель грузовика» не вызовут насмешливого отношения в зале: мол, если понадобился шофер, зачем привозить его из столицы? Шоферов и дома развелось видимо-невидимо; кинь наудачу камень — и угодишь в шофера!

Я невнимательно вслушивался в лестные эпитеты, которые щедро прибавлялись к моему имени. Стоя на возвышении, обводил взглядом зал.

И вдруг… неужели она?

В восьмом ряду, позади пустого стула, с которого я только что поднялся, сидела учительница Мензер. Мы давно не встречались, но она мало изменилась. Ее яркая красота сверкала даже в этом переполненном зале, при однообразном желтоватом свете электрических ламп. Лицо округлилось, а глаза, которые упорно смотрели в сторону, показались не такими доверчиво распахнутыми, как прежде. Впрочем, это могло быть обманчивым впечатлением. Держалась она спокойно, как человек, привыкший к длительным совещаниям. Чуть подавшись вперед, внимательно слушала ораторов, и если наши взгляды все-таки на мгновение перекрещивались, ничто в выражении ее черт не менялось.

Рядом с Мензер сидела молодая миловидная девушка, краснощекая, с быстрыми веселыми глазами. Она то и дело подталкивала Мензер, пытаясь обратить ее внимание именно на меня, что-то шептала с обрадованным, но одновременно и растерянным видом. Я не мог разобрать, кто она такая.

Собрание закончилось поздно. Я распрощался со всеми и решил съездить к матери. Она, видимо, уже знает, что я поблизости, и ни за что не ляжет спать, не дождавшись.

Но я ошибся. Мать меня не ждала. Ворота были наглухо закрыты, и я перебрался через изгородь. В доме не светилось ни одного окна.

Это меня встревожило. Мать всегда твердила, что домашний очаг не должен гаснуть. Из-за него она не пожелала жить у меня в Баку и не перебралась к Амилю: если отказала старшему сыну, как переехать к младшему? Мне пришло в голову, что у матери вышли дрова и не забрала ли ее ночевать одна из моих сестер?

Служебная машина оставалась возле запертых ворот. Опытный шофер выключил фары, и двумя угольками сверкали только красные огоньки стоп-сигнала. Мне не хотелось задерживать водителя в столь позднее время, и, повернувшись, я уже собрался уйти, когда решил заглянуть в нижнюю комнатку, окно которой выходило на задворки. Мать держала там старую керосиновую лампу, оставшуюся еще со времен отца. С прикрученным фитильком лампа эта горела всю ночь напролет. «Пока живу, света в отцовском доме не погашу», — твердила нам мать с детства.

Только приблизившись к низкому окошечку вплотную, я увидал, что лампа горит и сейчас, только очень тускло. Старое стекло треснуло и закоптилось. Бледное сияние напоминало зыбкий огонек свечи. Оно было не в силах разогнать ночной мрак.

Я отпустил шофера, вернулся к входной двери и негромко постучал. Мать всегда спала чутко. Раздались ее торопливые шаги. Железный крючок со звоном соскочил с петли. Как мне знаком этот звук! Еще с тех пор, когда не хватало сил дотянуться до щеколды…

— Это ты, сынок? Входи, дорогой! Ты изменился, возмужал и почти не хромаешь, чтоб не было у тебя больше несчастливых дней в жизни! Спасибо тому, кто открыл тебе путь к родному дому. Дочь вчера принесла известие, что ты приехал в Эргюнеш. Но у них вся семья такая — любят приврать. Я подумала: если ты совсем рядом, то непременно заехал бы сюда, ведь так? Говорят, ты будешь работать у нас в районе? У тебя в Баку очень хорошая работа, зачем же ее менять? Неужели захотел быть поближе к старой Зохре?..