Михаил Лебедев - Бремя государево (сборник)

• Название: Бремя государево (сборник)
• Автор: Михаил Лебедев
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-270-01710-5

Великие князья Московские Василий 1 (1389–1425) и Иван III (1462–1505) прославились военными победами, заключением выгодных политических соглашений, деятельным расширением пределов Московского государства. О времени, когда им довелось нести бремя государственной власти, и рассказывает эта книга.

Событиям XIV века, когда над Русью нависла угроза порабощения могучей азиатской империей и молодой Василий I готовился отбить полчища непобедимого Тимура (Тамерлана), посвящен роман «Сон великого хана»; по народному преданию, чудесное явление хану Пресвятой Богородицы, заступницы за землю Русскую, остановило опустошительное нашествие. В конце XV века, когда развертывается действие романа «Последние дни Перми Великой», Иван III предпринял широкое продвижение русских дружин в Северное Прикамье и Приуралье. Попадая под власть московского князя, местные народы прекращают взаимные распри, становятся не только данниками и союзниками Москвы, но и пользуются ее покровительством.

---

— Гонец прибыл, государь. Рязанский князь прислал. И пишет князь рязанский, что страшный воитель идет на землю Русскую… Идет Тимур чагатайский. А с ним воинство несметное…

— Врешь, врешь, Третьяк! — крикнул Василий Дмитриевич, узнав в приехавшем человеке своего дьяка. — И Олег Рязанский врет! Загрызет Тохтамыш Тимура… Не добраться Тимуру до нас…

— Идет Тимур на землю Русскую, — настойчиво повторил Третьяк, говоря резким взволнованным голосом. — Тохтамыш в бегах перед ним! Тохтамышево воинство по ветру развеяно Тимуром… Открыта дорога на Русь…

Великий князь привскочил на месте. Куда и хмель девался! Из груди его вырвалось хриплое восклицание:

— Тохтамыш в бегах? Тохтамышево воинство развеяно?.. Да полно, правда ли это?

— Истинная правда, государь! — даже перекрестился дьяк для вящего убеждения великого князя. — Изволь отбыть в Москву, во дворец свой княжий. Давно уж ищу я твою милость, и многие вершники по усадьбам боярским разосланы — все тебя искать. Но вот и обрел я тебя, княже великий… Князь Владимир Андреевич в палате приемной сидит, и много бояр собралось, и сам владыка-митрополит прибыл. Совет держать хотят, тебя ждут… Не мешкай, государь!

— Коня мне! — крикнул великий князь и, обернувшись к Сыте, прошептал ему на ухо — Ну, брат, наказал меня Бог. Вот тебе на праздник бражничать! Не ложно говорил юродивый… А я его? О, Господа! Такое сердце неуемчивое!.. А знаешь что, прикажи сюда холодной воды подать: оболью я голову, и все как рукой снимет…

— Сейчас, государь, — отозвался Сыта, и вода тотчас же появилась перед великим князем. Последний вылил себе на голову чуть не целый ушат и, обтершись поданным полотенцем, сел на подведенного коня.

— Ну, едем, — кивнул он Третьяку и, как трезвый, твердо держась на седле, ударил в бока лошади краями острых серебряных стремян и быстро вынесся из Сытова, размышляя о новой напасти, готовой обрушиться на Русь в лице страшного завоевателя Тимура.

VI

— Эх, княже великий, — укоризненно качая головою, говорил митрополит Киприан великому князю, когда тот, перед утром уже, возвратился во дворец с ночной попойки, — непристойно ты жизнь ведешь! Не тебе, а самому последнему простецу-христианину не подобает делать так, а ты, великий князь московский, на воскресный день бражничаешь! Непростительный грех это перед Господом! А потом, убогих людей обижать? Грех, грех велий сотворил ты, чадо мое! А за грехи кара Божия неминуема!..

— Прости, согрешил, владыко, — потупил глаза Василий Дмитриевич, бывший под впечатлением известия о Тамерлане особенно смирным и почтительным перед митрополитом. — Не хотел, не чаял я… да грех попутал…

— А греху противиться надо, — возразил Киприан. — На то и воля дана человеку, чтобы он грехам противился. А юродивого, сиречь блаженного, напрасно обидел ты. Он человек прозорливый. А ты его наземь повергнул!

— Сердце не стерпело мое. Вестимо, я неладно сделал, осерчал на укоризны его… но каюсь я во грехе своем, владыко. Прости меня, непотребного. Вперед не будет сего.

— А он человек прозорливый, — повторил митрополит, не без горечи заметив, что великий князь еще не совсем протрезвился. — Провидел он очами духовными нашествие Тимурово и мне о том предсказал. А потом и грамотка пришла от Олега Рязанского. Иди проспись, княже, и днем совет учиним. А теперь вижу я, бродит еще хмель в голове твоей. А хмельный разум куда как плох перед трезвым разумом. Вот тебе слово мое.

— Не могу я думать о сне, владыко, — возразил Василий Дмитриевич, который, несмотря и на хмель, желал тотчас же совещаться с боярами о мерах к предупреждению нашествия Тамерлана. — Дерзновенно воздвигается на Русь Тимур, и нужно о родной земле подумать. Довольно бражничал я… довольно беса тешил. Настал час испытания Божия — и отрину я все прелести мирские. Не время почивать тогда, когда на отчизну нашу страшный воитель ополчается. Не думай обо мне, владыко, что я совет держать не могу. Дух мой бодр и плоть здорова, а хмель из головы выходит. Сейчас же кликну я дьяков и прикажу дядю Владимира Андреевича призвать и всех бояр ближних и разумных, что дожидались меня, говорят, всю ночь напролет в палате приемной и только недавно разъехались. А ты, владыка святой, помоги нам спасение для родной земли измыслить.

Разговор этот происходил между великим князем и митрополитом в передней палате дворца, где приехавший с ночной попойки Василий Дмитриевич столкнулся с владыкой, прождавшим его долее всех и только уже перед благовестом к заутрене собравшимся в Кремлевский Успенский собор для служения Божественной литургии. Князь Владимир Андреевич и бояре разъехались, не дождавшись великого князя. Киприан не стал более настаивать, чтобы хмельной государь «проспался», видя, что тому действительно не до сна, и прошел из дворца в Успенский собор, а дьяки великокняжеские рассыпались из Кремля во все стороны — созывать ближних бояр-советников и князя Владимира Андреевича.

Гулко и торжественно звучали колокола церквей московских, призывая христиан к заутрене, и народ толпами валил в храмы. Москвичи были веселы и празднично настроены; лица у всех были оживленные и радостные. Слышались громкие речи. За стенами Кремля почти никому не было известно о новом завоевателе, стремившемся на Русь из страны каменных гор, и люд православный готовился встречать воскресный день с полною уверенностью в благополучии своего существования. Погода соответствовала празднику. При ясном безоблачном небе величественно поднялось солнце на горизонте и озарило золоченые кресты церквей и монастырей, узорчатые крыши великокняжеских дворцов и теремов, боярские палаты и хоромы купцов, избы и избушки простых горожан и посадских людей — и стало так светло и тепло, что никому и в голову не могла прийти мысль о чем-либо мрачном, унылом, непраздничном. Жители Москвы спешили в храмы Божии — кто с искренним желанием помолиться, кто просто поглазеть на народ, чтобы после почесать язык: кто и в чем был в церкви, кто как молился и прочее, — и по улицам только гул стоял от гомона проходивших людей, оживленно беседовавших между собою.

— А что это, братцы мои, — с удивлением заговорили в толпе, валившей к кремлевским соборам, — дьяки сломя голову скачут? Не стряслось ли чего во дворе княжьем? И вершники куда-то понеслись. Полагать надо, неспроста это…

— А здрав ли князь великий? — беспокоились некоторые. — Вестимо, не без причины скачку такую затеяли. Что-то случилось же там.

— А может, беду какую чуют, — шептали третьи, оглядываясь на дьяков и многих княжеских «отроков», скакавших из Кремля на конях в разные стороны. — Вот и послали сбирать бояр-воевод. Недаром вчера гонец татарский прибыл.

— А за гонцом другой гонец прискакал, кажись, от пределов рязанских. Не шевелится ли татарва поганая?

— Господи, спаси нас и помилуй! — крестились набожные и уже со стесненным сердцем вступали под своды храмов, расстроенные собственными же догадками и предположениями.

После заутрени тотчас же заблаговестили к обедне, и когда литургия отошла, народ вывалил из церквей и пошел домой. Из Успенского собора все выходили крайне мрачные и сосредоточенные и долго молились на паперти, поднимая глаза к небу. Владыка Киприан сказал слово о нашествии нового Батыя, и молившиеся упали духом, зная по опыту, что значит вторжение орд татарских. В других церквах о новой напасти ничего сказано не было, и москвичи выходили из них беззаботно и весело, толкая и сшибая с ног друг друга. Но вот прошло немного времени, и находившиеся в Успенском соборе смешались с остальною толпою — и точно туча какая спустилась над Москвою. Веселые голоса смолкли. Шутки и прибаутки прекратились. Лица сделались вытянутыми, угрюмыми. Глухой говор прокатился по волнам народного моря.

— Беда, братцы! — слышались голоса. — Идет на землю Русскую страшный воитель Тимур! Покорил он Тохтамыша, хана ордынского, теперь на Русь ополчается! В Успенском соборе владыка толковал, молиться с усердием велел…

— А князь великий недавно с пировли вернулся, — ехидно усмехнулся высокий седой старик, в котором можно было узнать того новгородца, который пел былину про ушкуйников в Сытове. — От зари до зари бражничал он со своими приспешниками, с красными девицами тешился, срамил звание свое, а когда сытовский поп к вечерне зазвонил, повелел он звон прекратить: что-де церковный звон, что татарский гам — все едино! Только-де потехам его княжеским помеха!.. Вот и «молиться с усердием велел владыка»! Да и сам-то владыка молится ли?..

Старик многозначительно поджал тонкие бледные губы, зорко огляделся кругом и, видя, что все его со вниманием слушают, продолжал:

— И владыка не без греха, други! Неведомо вам, какую он жизнь ведет, а я долго жил в селе Голенищеве и узрел очами своими, как он с красавицами хороводился!..