Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

• Название: Земная оболочка
• Автор: Рейнолдс Прайс
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

Роман американского писателя Рейнольдса Прайса «Земная оболочка» вышел в 1973 году. В книге подробно и достоверно воссоздана атмосфера глухих южных городков. На этом фоне — история двух южных семей, Кендалов и Мейфилдов. Главная тема романа — отчуждение личности, слабеющие связи между людьми. Для книги характерен большой хронологический размах: первая сцена — май 1903 года, последняя — июнь 1944 года.

---

Роб проводил их взглядом.

К нему подошла мать Мин и тронула за левую руку, которой он сжимал высокую темную спинку кровати. Ее лицо, обычно круглое и расплывчатое, как тесто, отверделой осветилось внутренним светом — так подействовала на нее сцена, свидетельницей которой она была, и мысль о предстоящих ей обязанностях.

— Слава богу, что ты успел, — сказала она. — Мин непременно приедет.

— Да, успел, — сказал Роб и улыбнулся в ответ, ему не хотелось, чтобы другие видели, как воспринял он сам ту же сцену, разбередившую самую старую его рану. Затем он пошел к Блант и Кеннерли: больше идти все равно было некуда.

3

Придав телу надлежащее положение (омыть и одеть его должна была Ева) и сложив свой чемоданчик, доктор вышел во двор поискать сестер. Блант и мать Мин отправились на кухню, так что Роб и Кеннерли остались с покойником одни. Они обменялись рукопожатием и назвали друг друга по имени — это была их первая встреча наедине за много лет. — Я спешил изо всех сил, — сказал Роб.

— Ты вовремя успел, — сказал Кеннерли. — Он видел тебя.

— Едва ли, — сказал Роб.

— Едва ли это имеет какое-то значение, — сказал Кеннерли. Он отошел от окна и подошел к одноногому столику, стоявшему у кровати. На столе не было ничего, кроме керосиновой лампы, заткнутой бутылки с микстурой от кашля и гребенки. Он выдвинул ящик и достал из него золотые карманные часы. — Они мои, — сказал он. — Единственная моя вещь здесь.

Роб кивнул, как будто требовалось его разрешение.

— Он подарил их мне, когда я уезжал из дома, — я ведь сделал попытку уехать, по примеру твоей матери. Только нас обоих вернули. Подарил на перроне, пока мы дожидались поезда; сказал: «Если со мной что-нибудь случится в твое отсутствие, спроси их у мамы, скажи ей — моим всегдашним желанием было внушить тебе, что единственно важно в жизни только время и процесс убивания его». — Мне пришлось убить немало времени, прежде чем они попали ко мне, а? — Он взвесил их внушительную округлость на жесткой плоской ладони. И улыбнулся Робу.

— По-моему, у него был свой счет времени, — сказал Роб.

— Да, я это тоже замечал. — Кеннерли нажал на головку, и крышка часов отскочила: стрелки — как и все годы после второго удара отца — показывали половину седьмого. — Надо будет почистить их, — сказал он. Потом ковырнул ногтем небольшой паз и открыл заднюю крышку. Молча посмотрел и протянул часы Робу. — Кто это? — спросил он.

Роб подошел — под крышкой лежала старая фотография в половину почтовой марки. На ней мальчик лет четырех-пяти в ковбойской шляпе, с пестрым платком вокруг шеи, с легкой улыбкой на губах. Что-то кендаловское в чертах лица — но кто это? Брат деда, давно затерявшийся в штате Миссури? Сам Бедфорд? Из вежливости Роб спросил: — Может, ты?

— В тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, — ответил Кеннерли, — мама привезла мне эту шляпу в подарок из Роли, а старая миссис Брэдли несколько раз щелкнула меня — она к старости обзавелась большим фотографическим аппаратом. Я и забыл совсем.

— А он помнил, — сказал Роб.

Кеннерли больше не улыбался, но с довольным видом рассматривал фотографию, даже потрогал ее кончиком пальца. Мазок клея, державший фотографию, отстал от золота, и фотография медленно слетела вниз на коврик к ним под ноги. Роб нагнулся, чтобы поднять, но Кеннерли предупредил его. — Я сам, — сказал он. Поднял, положил обратно и защелкнул крышку. — Просто он держал ее там. Наверное, давно сам забыл. Должно быть, мама дала ему эту карточку на хранение. Понимаешь, я ведь не знал о ней. — Он осторожно положил часы в карман своего холщового пиджака. — Больше здесь нет ничего моего.

Роб спросил: — Можно тогда я возьму пистолет? — он указал на каминную доску.

— Спроси свою мать, — ответил Кеннерли. — Спроси Еву и Рину. Это все их.

— Он оставил завещание?

— Нет, просто высказал мне свои желания в начале прошлой весны. Дом и все, что в нем находится, отходит Еве и Рине, им же все деньги от продажи хлопка и кукурузы. Строевой лес мой и вся земля, за исключением старой кендаловской фермы. Он завещал ее тебе.

— Да, он и мне об этом говорил. Вернее, как-то раз сказал. Я и не думал, что он серьезно. Не думал, что запомнит.

— Запомнил. Он сказал мне, что тебе всегда хотелось иметь этот дом.

Роб улыбнулся: — Вот уж нет. Для меня этот пыльный ковер значит куда больше. (Он указал на половик, лежавший у них под ногами.) На что, спрашивается, мне дом, годный только на дрова, загаженный неграми, и все эти деревья?.. — Он успел многое повидать после их утреннего разговора с Грейнджером, пока они ехали прохладным лесом — теперь его собственностью, — отчего ему захотелось навсегда обосноваться в Ричмонде, а то и подальше.

Но Кеннерли ответил: — Ты б там время мог убивать. Он для того тебе его и оставил. Выдвори арендатора, подправь дом, перевези к весне Рейчел и займитесь с Грейнджером земледелием. Заодно и за матерью приглядишь. Она вправе рассчитывать на что-то лучшее после двадцати с лишним лет забот и страхов. И захочет, чтобы ты был поближе к ней.

— Вряд ли, — сказал Роб.

— Во всяком случае, ты будешь ей нужен.

Роб взглянул на своего деда — багровое, от натужного желания еще немного пожить, лицо побледнело, и в свои первые минуты вечного покоя он светился, как фарфоровая чашка при дневном свете. Кто бросит сейчас в него камень? Роб подумал, что он смог бы. — Допускаю, — сказал он. — Но она скоро поймет, что поздно спохватилась.

По лицу Кеннерли было видно, что он отлично смекнул, в чем суть этих слов, однако догадку быстро припрятал — на будущее. И не проронил ни слова. Повернулся от Роба к мертвому, уже холодному отцу и, не задержавшись ни на секунду, чтобы всмотреться в его черты, постараться запечатлеть их в памяти, нагнулся и поцеловал в высокий лоб. После чего вышел из комнаты.

До Роба донеслись слова Рины, встретившей его в коридоре. — Ева прилегла, — сказала она. — Она оденет его, как только соберется с силами. А ты возьми на себя все хлопоты по похоронам, извести всех.

— Еву это устраивает?

— Это ее распоряжение.

— В таком случае ладно. — И он пошел по направлению к кухне.

Рина спросила: — А где Роб?

Кеннерли остановился. — Только что был в комнате у отца, но, может, уже ушел. Он уже подумывает об отъезде. Вечный странник!

— Тише ты, — сказала Рина и двинулась к спальне.

Воспользовавшись последним моментом наедине с дедом, Роб тоже нагнулся к затвердевшему, как гипс, лицу и поцеловал холодные губы. Скорее всего, в знак благодарности — этот человек освободил его не смертью, а жизнью: двадцать пять лет держал на голодном пайке бедного ребенка, пока не выжил его из дому, не заставил искать утоления в другом месте и обрести таким образом свободу. Роб наконец-то увидел это.

Рина ничего не видела и ничего не слышала.

4

Она подошла к нему вплотную и взяла за руку — они до сих пор даже толком не поздоровались. — Не надо было мне вытаскивать тебя сюда, — сказала она. — Извини, пожалуйста. Я думала, он обрадуется тебе. Ничто больше его не трогало. С трех часов утра он никого не узнавал, ничего не видел.

Роб сказал: — Он узнал маму.

Рина внимательно посмотрела на отца. — Пусть она думает, что узнал, пусть себе думает. На самом деле это просто сокращение мышц в момент умирания. Разве ты никогда не видел, как умирают животные? Это ведь происходит не сразу.

— Где мама? — спросил Роб.

Рина указала на потолок. — Я отправила ее наверх. Через десять минут здесь начнется бедлам. Кейт Таррингтон уже трубит сбор… а я еще вчера испекла глазированный торт. До вечера поступит еще шесть таких же, сам знаешь. Я уже больше никогда не смогу есть его. Со дня маминой смерти не прикоснулась к грудинке. — Она потянула Роба за руку и, указав на дверь, прошептала: — Мне нужно сказать тебе пару слов, — быстро провела его по коридору в прежнюю гостиную, где уже двадцать лет стояла Евина кровать, и притворила за собой дверь. Когда они, ступая по потертому розовому ковру, дошли до середины комнаты, она сказала твердо, но очень тихо, почти шепотом: — Запомни одну вещь и не забывай ее ни на секунду, пока идет это представление. Ты — единственная надежда всей этой компании, и уж я присмотрю, чтобы ты получил законную долю всего, что принадлежало отцу, держись за свое руками и зубами. Не выпускай, хоть кровь из-под ногтей. — Она все крепче сжимала ему руку.

Роб кивнул, — она смотрела на него твердым, сосредоточенным, как у хищника, взглядом. Все же он спросил: — Надежда на что?

Она не поняла.

— Ты же сказала, что я — надежда. Так на что?

Рина надолго задумалась, даже опустила глаза. И вдруг поняла. — О господи, — сказала она, — надежда на отдых, вот на что, милый ты мой. — Глаза ее наполнились слезами. Она стояла, не поднимая их, и слезы капали, оставляя маленькие пятнышки на ковре.