Рейнолдс Прайс - Земная оболочка

• Название: Земная оболочка
• Автор: Рейнолдс Прайс
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

Роман американского писателя Рейнольдса Прайса «Земная оболочка» вышел в 1973 году. В книге подробно и достоверно воссоздана атмосфера глухих южных городков. На этом фоне — история двух южных семей, Кендалов и Мейфилдов. Главная тема романа — отчуждение личности, слабеющие связи между людьми. Для книги характерен большой хронологический размах: первая сцена — май 1903 года, последняя — июнь 1944 года.

---

Хатч сказал: — Какое обещание? Просто измениться? — Они оставили позади городские огни и шли в полной темноте, ориентируясь по шуму волн и легкому свечению песка под ногами; босые ноги ступали по ракушкам, камням, гниющей рыбе.

— Перестать приносить зло людям, как в прошлом, не касаться женщин (с той целью, с какой я делал это прежде), не пить; я много пил, начал в твоем возрасте.

— Зачем?

— Наркотик своего рода, снимает боль.

Хатч сказал: — Но ты обещал все это, если останемся в живых мы оба — Рейчел и я. Получил-то ты только половину.

— Потому-то я и спросил тебя; ты был все, что у меня осталось. Я считал, что слово за тобой. Я считал, что, нарушив свое обещание, могу потерять тебя.

— И я сказал тебе — «да»?

— Во сне, когда тебе было три года.

— И ты послушался?

— Ты хочешь сказать, повиновался? — Роб остановился.

Хатч шел чуть-чуть впереди и не мог видеть этого, поэтому он сделал еще несколько шагов и наткнулся на препятствие: стукнулся ногой о невысокое заграждение, нагнулся и ощупал его. Дамба, которую он видел, гуляя один. Он оглянулся.

— Нет, — сказал Роб, — не повиновался.

— Иди сюда, — сказал Хатч.

— Лучше давай повернем назад.

— Завтра мы можем поспать подольше. Ну, пожалуйста, Роб.

Роб пошел на голос и налетел на Хатча.

Хатч взял отца за левую руку и потянул в сторону. — Тут можно посидеть. Есть одно сухое местечко. Я здесь был после обеда.

Роб последовал за ним, и они прошли вверх по пляжу туда, где начинались пологие сухие дюны, поросшие колючей травой, пока не остановились вплотную друг к другу в выемке, круглой и ровной, как большая чаша. Хатч потянул Роба книзу, оба улеглись на спину и стали смотреть ввысь, выискивая огоньки в небе, словно бы и безоблачном, но непроницаемом.

Хатч спросил: — А почему нет?

Роб не понял: — Что почему?

— Я о твоем обещании. Почему ты нарушил его?

Роб ответил не сразу. — Это уже не из той оперы. Я ведь рассказывал тебе о другом, о том, что произошло в Гошене.

Хатч сказал: — Ладно.

Роб задумался и вдруг расхохотался. — Впрочем, все это одно к одному. Я отвечу на все твои вопросы. Нарушил я обещание, еще когда тебе было два года, задолго до того, как спрашивал тебя, потому что мне нужна была человеческая близость, а находил я ее в таких местах, что со стыда запил. И, спрашивая тебя, я лежал рядом вдребезину пьяный. Тебя одного мне было мало, сын, хотя ты и очень старался. Я узнал, что такое человеческая близость в ту ночь, когда мы праздновали окончание школы, и маленький ребенок, даже такой ласковый, как ты, не мог тут ничем мне помочь. В этом нет ничего странного, ничего из ряда вон выходящего — чистая повседневность. Сам это со временем узнаешь.

Хатч сказал: — Пока еще не знаю, — но он тоже рассмеялся и процитировал по стопам Рины стих из Деяний святых апостолов «Что бог очистил, того не почитай нечистым».

— А я и не почитаю, — сказал Роб. — В большинстве своем это были неплохие девчонки — бывшая соученица, с которой мы были когда-то дружны, случайная знакомая — неунывающая особа. Но я дал обещание, и ты всегда был под рукой, чтобы напомнить о нем, предупредить меня и пристыдить. И вот почти целый год я метался — в будние дни чтил память Рейчел и был тебе примерным отцом, а субботу и воскресенье жадно, до пресыщения, до тошноты, насыщался. Грейнджер, как мне кажется, очень умело скрывал все это от тебя. Я не возвращался домой, пока не приходил в христианский вид, а он говорил тебе, что я занят на работе, и отводил тебя к Форресту, под крылышко к Полли.

Хатч сказал: — Не помню.

— Ну как не помнишь. Я знал: что-то тебе в память западет, и все-таки не мог остановиться. А потом меня уволили.

— А ее за это наказали?

— Не из-за нее же; да к тому же о ней никто и не знал. Но я начал манкировать работой — сначала не являлся по понедельникам, затем по понедельникам и вторникам. Это чуть не убило Форреста; наверное, ему было очень неловко — он высоко обо мне отзывался. Сам он всегда работал на совесть, только бы не дать никому повода совать нос в свою жизнь, и вдруг я стал откалывать такие номера: я ведь пил и на работе. Поэтому он не стал отстаивать меня — за что я никак не могу быть на него в претензии. Мы распрощались с Ричмондом, завезли Грейнджера в Брэйси и поехали в Гошен. Это было в тысяча девятьсот тридцать третьем году.

— Тогда-то дедушка Хатчинс и сказал мне «оставайся!».

— Да. Сказал он это тебе, но не мне.

— Продолжай, пожалуйста.

— Мы с тобой поехали в Гошен в мае. По приглашению. Твоя бабушка Хатчинс после смерти Рейчел регулярно приглашала нас к ним на лето или на мой отпуск, но мы все отказывались. Ну, а когда меня уволили из Джеймсовского училища, я ей написал, что если она все еще этого хочет, то мы приедем. Когда-то я именно в горах начал новую жизнь — единственный раз, когда мне это удалось. И думал снова попробовать. Я не был там ни разу после похорон Рейчел, а ты и вовсе никогда. Хатчинсы могли мне помочь. Я был согласен на любую работу: выносить помои, что угодно. В тысяча девятьсот тридцать третьем году, даже после прихода к власти Рузвельта, плохо жилось не мне одному, а нескольким десяткам миллионов. У нас с тобой было двести долларов от продажи нашего имущества, мы продали все, кроме одежды и твоих игрушек, да еще нескольких никому не нужных безделушек (хотя я пытался продать и их, даже фотографии Рейчел) и электрического вентилятора. Ну, хорошо, отдохнули мы денька два, ели, спали — мне, правда, было не до сна — и потом я рассказал твоему дедушке о том, в каком положении мы оказались. Конечно, не обо всем. Обошел молчанием причину, по которой потерял место, а свалил все на тяжелые времена. Он посочувствовал, велел дать ему знать, если окажусь совсем на мели, но ни денег, ни работы не предложил. И я понял, почему: он и сам был почти разорен. Не больно-то много народа рвалось на отдых в Гошен в те годы. Он очень сжался; жена сама готовила, никакой прислуги, кроме одной белой женщины, которая приходила убирать комнаты, ремонт производил он сам. А еще он боялся нас. Мы были живым напоминанием о Рейчел, которую он умудрился почти запрятать в глубины памяти. Меня, во всяком случае, боялся; ты говоришь, тебя он хотел оставить. Справедливо, конечно — причиной ее смерти был я. Как бы то ни было, у меня появилось чувство, что деваться нам некуда: если и здесь остаться нельзя, то впору умирать.

— Ты хотел убить нас обоих? Ты об этом?

— Нет. Хотя, может, и да. Наверное, я подумывал об этом, пока разъезжал по дорогам, которые когда-то сам строил и знал как свои пять пальцев; один поворот руля — и мы покатимся кубарем под трехсотметровый откос на острые камни и лавровые кусты. Но твердого намерения у меня не было. Я собирался еще пожить и видел, что и тебе того же хочется. И вот я спросил его напрямик, не знает ли он о возможности устроиться где-нибудь на работу в окрестностях. Он мог бы ответить «нет» и отослать нас, но он дал три-четыре адреса, где имелся малюсенький шанс на успех — мануфактурный магазин, специалист по бурению колодцев, средняя школа. И я отправился попрошайничать, хотя сразу решил школу опустить, зная, что они потребуют рекомендации. Чудесный день. Я до сих пор так и чувствую прохладный сухой воздух и вижу осенний лес, отливающий золотом. Я оставил тебя с дедом и съездил по всем его адресам и еще кое-что от себя добавил. Эти горные жители даже отказать любезно не умеют. Бурильщик сказал мне: «Плати мне восемь долларов в месяц, и я соглашусь, чтоб ты смотрел, как я мочусь; никаких других дел с проточной водой я не имею, с тех пор как Герберт Гувер осушил весь мир». Понимаешь, он был не прочь, чтоб я платил ему. К вечеру того дня я был в полной панике, как слепая собака. Близился час ужина, я знал, что меня ждут, и все же прошел полмили в западную часть города и остановился у реки. Там как раз пороги, каждый величиной с дом. Мысли у меня в голове перепутались, хотя я уже несколько дней совершенно не пил, тем не менее я отчетливо сознавал, что отдых мне нужен, и он, казалось, был легко досягаем — только руку протяни и готово! Броситься вниз и разбиться вдребезги. Ты прекрасно обошелся бы без меня, они вырастили бы тебя не хуже, в конце концов наполовину ты их. И тут я увидел цветного мальчишку, чуть поменьше, чем ты сейчас, лет двенадцати, наверное. Он медленно шел по противоположному берегу реки навстречу мне. Босой, в ужасающих лохмотьях. По-видимому, он не решался ступить на мостик, пока я был там. Остановился у дальнего конца его и уставился на меня. Я сказал: «Иди. Я тебя в реку не сброшу», — и он, набравшись духу, прошел мимо меня. Мне показалось в нем что-то знакомое, и я спросил: «А имя у тебя есть?» — он ответил: «Фитц Симмонс». Я спросил: «Ты, случайно, не знаешь девушки по имени Делла Симмонс?» — «Это моя тетя», — сказал он. Я спросил его, не знает ли он, где она сейчас.