Алексей Югов - Шатровы

• Название: Шатровы
• Автор: Алексей Югов
• Жанр: Историческая проза

«ШАТРОВЫ» — это первый роман историко-революционной эпопеи Алексея Югова, которая в целом охватывает время от конца первой мировой войны до 1921 года.

Второй роман — «СТРАШНЫЙ СУД» — посвящен событиям гражданской войны, в горниле которой окончательно разрешаются судьбы героев первой книги.

---

«Принимая во внимание, что теперь по всей России восстал рабочий класс под знаменем социал-демократической рабочей партии, а за ним поднимается и крестьянство, мы заявляем, что мы сами, крестьяне и рабочие, сочувствуем их борьбе, вместе с Рабочей партией отвергаем Государственную думу, где не будет наших представителей, и требуем окончательной отмены монархии».

Окончательной отмены!

Иркутский губернатор Кутайсов через два дня после царского манифеста телеграфирует в Петербург: «Брожений между войсками громадное, и если будут беспорядки, то они Могут кончиться только смертью тех немногих, которые еще верны государю. На войска рассчитывать трудно, а на население еще меньше».

Вот тогда-то и решено было на тайном царском совете пропороть насквозь весь Великий сибирский путь двумя встречными карательными поездами — двух баронов.

Западный «поезд смерти», барона Меллера, отошел из Москвы в ночь на первое января тысяча девятьсот шестого года с Курского вокзала, имея на себе сводный отряд императорской гвардии.

Барон, во главе офицеров, обильным, с провозглашением здравицы в честь «обожаемого монарха», пиром встретил в поезде Новый год. Этим и открыл экспедицию.

Всем солдатам было выдано по бутылке пива.

Уже в Сибири отряд поезда еще больше возрос за счет нескольких сотен казаков.

Приказано было нигде долго не задерживаться: «пронзить всю Сибирь молнией беспощадной кары». А потому к приходу поезда на какую-либо крамольную станцию местная охранка или военный прокурор уже должны были приготовлять для барона список подлежащих расстрелу.

Местами же отряд барона сам устраивал внезапные вылеты-облавы.

Жизнь офицерского состава протекала размеренно.

До десяти утра в салон-вагоне барон с офицерами пьют чай; в двенадцать — завтрак из трех блюд; продолжается он часа три. В шесть часов — обед из пяти блюд; длится он тоже три часа. Ну, а дальше — там уж каждый по своему усмотрению.

Впрочем, обед не служил для барона задержкой и помехою в его «служебной деятельности». Напротив!

Вот к нему, возглавляющему офицерское застолье, обращается некто Марцинкевич. Это — телеграфист поезда. Он просит разрешения барона доложить ему об одном арестованном. «Пожалуйста!» Оказывается, арестованный — тоже телеграфист одной из станций. Отказался передать «высочайшую» телеграмму.

Барон, покуривая сигару и отхлебывая «Марго», благодушно роняет:

— Ну что ж? Так расстреляем его!

Но оказывается, это не все у Марцинкевича. Кстати сказать, у него особая специальность в карательном поезде: как только поезд останавливается на подозрительной станции, Марцинкевич в сопровождении охраны несется в телеграфное отделение, выхватывает у телеграфиста все ленты и прочитывает их тут же. Если телеграфист — «красный», если он подчинялся комитету, Марцинкевич немедленно приказывает взять его в поезд. Это означало расстрел…

— Так вы говорите: еще двое?.. Ну, трех расстреляем.

Марцинкевич почтительно отступает, удовлетворенный.

Его перед лицом барона сменяет офицер. Некто Ковалинский: им также арестованы двое.

— Ну что ж? Причислим и этих. Всё?

Нет, оказывается, не всё. Оказывается, есть еще один: захвачен в солдатской теплушке, переодетый в солдатское. Агитатор. Большевик РСДРП.

Барон все так же благодушно соизволяет, отхлебывая «Марго»:

— Чудесно! Значит, сегодня же вечером — всех семерых!

Его учтиво поправляют:

— Шестерых, ваше превосходительство.

— Ну, шестерых так шестерых!

И, огрузневший, встает и удаляется: на отдых.

А в салон-вагоне закипает чуть ли не ссора между двумя лейб-гвардейцами. Тарановский начал делать расчет: сколько человек надо назначить сегодня ночью для производства расстрела этих шестерых? Князь Гагарин слушал-слушал его и наконец не выдержал — взорвался:

— Нет, позвольте, почему ж это так?! Ведь это обидно: и тогда из вашей бригады был наряд, и теперь — тоже?! За что ж вам, второй бригаде, такая… preferance?.. — Это он для большей язвительности по-французски.

Они — друзья, князь Гагарин и Тарановский. Но сейчас дело дошло чуть не до дуэли. Их помирили. «Справедливость» была восстановлена: в ночном расстреле приняли участие офицеры и солдаты из обеих гвардейских бригад. Для поезда Меллера отбирали надежнейших офицеров и нижних чинов из всей третьей гвардейской дивизии.

В эту январскую ночь стояла лютая стужа. Не учли, что на морозе смазка ружей густеет, и оттого было много осечек. Да еще и расстрел производили при свете фонаря: почти всех выведенных на расстрел приходилось потом добивать на снегу, в упор. Произошел перерасход патронов.

Досадуя по этому поводу, барон сказал:

— Впредь прошу вас, господа, даром патронов не тратить: стреляйте в затылок.

Исполнительность подчиненных превзошла все его ожидания. Доложили, что теперь количество патронов, расходуемых на расстрел, вдвое меньше, чем число расстреливаемых.

Меллер был приятно удивлен:

— Но, позвольте, господа, как же это возможно?

— А мы, ваше превосходительство, подбирали предварительно по росту, парами, ставили их тесно один другому в затылок, и тогда на двоих достаточно одного патрона…

…Вот в такой-то поезд, уже на обратном его пути, и должны были в феврале тысяча девятьсот шестого года забрать Шатрова.

Но, тайно предупрежденный из города, он успел нонью скрыться и свыше двух месяцев скитался в Тугайских степях, готовый, если уж ничего не останется больше, с помощью знакомых ему по его торговым делам друзей-казахов и старообрядцев Алтая бежать и дальше, за границу.

Обошлось. А вскоре военное положение в Западной Сибири было снято.

Когда же Арсений Шатров по возвращении был вызван на допрос к прокурору, уже не военному, то оный признал вполне достаточным его объяснения, что он, дескать, не бежал, а просто-напросто совершил длительную поездку в степи в связи с возникшим у него намерением заняться коневодством. В доказательство он предъявил прокурору несколько предварительных торговых соглашений его, Арсения Шатрова, с местными баями.

Поверил или нет прокурор его объяснениям в глубине своей судейской души, это осталось для Арсения Шатрова неизвестным.

Отпуская его, прокурор сказал:

— Я вам верю, господин Шатров. И дело ваше направлю на прекращение. Но прошу вас, для вашей же собственной пользы, для благополучия вашей семьи и для преуспеяния в делах, помнить мой совет: оставьте эти общения. Вы меня понимаете. Ваш путь — не их путь! Вы — промышленник, человек дела, обладатель ценза, и, как мне довелось узнать, в силу моих обязанностей, ценза довольно значительного… Что вас может связывать с ними?! Не играйте с огнем!..

Да! Десять лет тому назад, во времена барона Меллера, такая вот беседа, какая сейчас происходит в гостиной Шатровых, была бы подлинно игрою с огнем. Ее завершением был бы «столыпинский галстук»; в лучшем случае — каторга! Но это был девятьсот шестнадцатый, а не девятьсот шестой. Теперь и в городском Благородном собрании, за картами, частенько не щадили ни царя, ни царицу.

Намекали на измену Александры Федоровны и для наивной конспирации обозначали ее «гессенской мухой», изощряясь в остротах о вреде мух вообще, а этого «вида» в особенности. Открыто хвалили депутата Государственной думы Маклакова за его статью, где он рассуждал: можно ли вырвать руль у беспутного шофера на краю бездны или же это грозит гибелью?

Сейчас Арсений Тихонович первым поддержал разговор на опасные темы. Только легким взметом бровей указал Ольге Александровне проверить, нет ли в столовой прислуги.

Беседовали в «уголке под баобабом».

Молодежь веселилась, не обращая внимания на старших.

Танцевали, пили кофе, ели мороженое, выбегали в сад; кто-то сзывал кататься на лодке.

Раиса отказалась. У нее были на то две особые причины. Одна была явной для нее, и сейчас она горько раскаивалась в том, что, собираясь из города в глушь, она оделась так невзыскательно и не по моде. Теперь вот приходится прятать ноги под кресло: туфли-то с тупыми носками и на простом низком каблуке!

А от другой причины, осознай бедная девочка причину эту ясно, явственно, она закрыла бы лицо руками: у нее попросту не хватило сил уйти отсюда, потому что и этот доктор с голубыми, страшными глазами — он тоже остался со старшими, не поехал на лодке.

Спокойно и многозначительно, впрочем без особого нажима, Арсений Тихонович сказал: «Господа, я надеюсь?..» Все его поняли. И тогда, уже не остерегаясь, он так ответил на слова Кошанского:

— Что ж, к тому шло! Если Штюрмер — премьер, то Сазонов здесь неуместен. А жаль, жаль Сергея Дмитриевича; светлая голова!

И вдруг из угла дивана прогудел мощный, шумящий бас Панкратия Гавриловича Сычова: