Анна Наринская - Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях

• Название: Не зяблик. Рассказ о себе в заметках и дополнениях
• Автор: Анна Наринская
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-094614-3

Книга журналиста Анны Наринской – это не только сборник ее лучших заметок о главных культурных событиях десятилетия. «Не зяблик» – своего рода критический дневник, в котором автор размышляет о времени и о себе, о том, может ли искусство что-то изменить в жизни общества, и задается вопросом, когда и почему это общество утратило способность к диалогу. Письмо Надежды Толоконниковой из колонии, «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, дискуссии о диссидентстве и девяностых и многое другое – это то полотно, из которого соткан наш сегодняшний взгляд на мир. Автор безжалостно и точно анализирует этот взгляд и то, как он менялся.

В книгу вошли статьи, опубликованные издательским домом «Коммерсантъ», и тексты, которые печатаются впервые.

---

Климова не танцевала в неположенных местах – она участвовала в подготовке так называемого «взрыва на Аптекарском острове» (покушении на Столыпина, в котором было убито и покалечено более 100 человек). Ее письмо – это констатация того, что человеком можно остаться и перед лицом мучающего прошедшего и ужасающего будущего. Письмо Толоконниковой тоже констатация – что человеком можно остаться перед лицом мучающего и ужасающего настоящего. И в этом, безусловно, не меньше нравственной ценности.

Тут пора уже немного выдохнуть и отметить вещь менее возвышенную, но при этом важную: текст Толоконниковой, ко всему прочему, очень хорошо написан – в литературном смысле. «Я бросалась на машину с отверткой в руках в отчаянной надежде ее починить. Руки пробиты иглами и поцарапаны, кровь размазывается по столу, но ты все равно пытаешься шить. Потому что ты – часть конвейерного производства. А чертова машина ломается и ломается». Такого умения подбирать слова, такой энергии, выразительности у тех, кто здесь занимается писанием, я не встречала давно.

Корней Чуковский (в десятые годы двадцатого века он последовательно занимался литературной критикой) отнес письмо Натальи Климовой к «лучшим страницам русской литературы за 1908 год». Несколько страниц письма Надежды Толоконниковой – если честно делать такие обзоры, – безусловно, следует признать лучшими страницами русской литературы за год нынешний. И за предыдущий. Да что тут считать.

В качестве примечания: заметка об эсэрке-максималистке Наталье Климовой и ее знаменитом письме из тюрьмы, которое Корней Чуковский отнес к лучшим страницам русской литературы за 1908 год.

«Наталья Климова. Жизнь и борьба» Григория Кана

05.04.2013

В ночь на первое июля 1909 года из Московской губернской женской тюрьмы бежало 13 политических арестанток вместе с тюремной надзирательницей Тарасовой, которую они уговорили им помочь.

Побег этот кажется совершенно невероятным, и, например, кинофильм, в точности его воспроизводящий, наверняка обвинили бы в неправдоподобии. Предприятие было организовано так. В половине первого ночи жених одной из девушек (и соратник нескольких по партии эсеров), зайдя за церковную ограду напротив тюрьмы, громко мяукнул – это был знак, что снаружи все спокойно. Тогда Тарасова открыла дверь камеры, заключенные вышли в коридор, связали дежурных надзирательниц (в быстром и бесшумном связывании они несколько месяцев тренировались друг на дружке) и прошли в контору. Ровно в этот момент там зазвонил телефон. Звонил взволнованный чиновник охранного отделения, которому филеры донесли о возможности побега (в эсеровских кругах действовало множество осведомителей). Заспанный, как полагается в ночное время, женский голос ответил звонившему, что все спокойно. После этого беглянки беспрепятственно вышли из неохраняемой двери тюремной конторы на улицу.

«Заспанный» женский голос в телефоне принадлежал двадцатичетырехлетней Наталье Климовой, находившейся в тюрьме в ожидании высылки на бессрочную каторгу, которой ей заменили смертную казнь, – она была одним из организаторов «Взрыва на Аптекарском острове» (покушения на Столыпина, в котором сам вновь назначенный премьер-министр практически не пострадал, но было убито и покалечено более 100 человек).

Климова к этому времени была уже знаменитостью – причем более даже литературной, чем революционной. В августе 1908 года в петербургском журнале «Образование» без ведома арестантки было напечатано ее прощальное письмо к близким, датированное 11 декабря 1906 года – тогда она еще ждала казни.

Философ-идеалист Семен Франк откликнулся на этот текст статьей «Преодоление трагедии», в которой сравнивал его с De profundis Оскара Уайльда: «Эти шесть страниц своей нравственной ценностью перевесят всю многотомную современную философию и поэзию трагизма».

Письмо Климовой, действительно, наполнено особым – надломленным и противоречивым каким-то – трагизмом. Декларативно принимающее смерть («я начинаю с трепетным интересом, жгучим любопытством ждать смерти»), оно на самом деле являет собою концентрированный гимн жизни. Заканчивается оно так: «Знаете ли вы, что значит видеть жизнь как на ладони? Видеть отчетливо и ясно все выпуклости и рельефы, которые казались непостижимо громадными… Все мелочи и детали, которые казались слишком микроскопическими для глаз?.. Переживать все это, видеть это так близко… И в то же время чувствовать, что все это так неизмеримо далеко. Знаете ли вы, что значит с нежной внимательностью любоваться этой громадой, трепетно и страстно любить каждое движение, каждое биение пульса молодой, только что развернувшейся жизни?.. И знать, что ни одна секунда не властна над тобой, что одним словом, без страха, без сожаления ты можешь прервать ее, навеки покончив с сознанием…» Это, безусловно, производит впечатление – и немудрено, что молодой литературный критик Корней Чуковский в одном из своих обзоров отнес «Письмо перед казнью» к «лучшим страницам русской литературы за 1908 год».

Климовой вообще свойственно (настоящее время здесь – намеренность, а не ошибка) производить впечатление. Написанная в 1966 году – 48 лет спустя после ее смерти – документальная повесть «Золотая медаль» никогда не встречавшегося с ней Варлама Шаламова полна восторженного чувства. («Влюбиться в Наталью Климову немудрено», – пишет Шаламов, тоже выбирая настоящее время.)

Примерно такого же чувства полна работа Григория Кана «Наталья Климова. Жизнь и борьба», вышедшая в петербургском Издательстве имени Н. И. Новикова. Несмотря на название, отдающее советской биографической серией «Жизнь пламенных революционеров» (его отчасти можно оправдать тем, что Климова и вправду была пламенной революционеркой), это очень хорошая книжка. Во многом именно из-за такого восторженного отношения автора к своей героине, иногда доходящего до совершенной наивности, до каких-то прямо обид за Климову на давно уже умерших людей. Например, про Мережковского с Гиппиус, которым Климова, встретившаяся им в Париже в 1910 году, не понравилась, он пишет, что «они оказались слепы, пройдя мимо яркого, глубокого и талантливого человека».

Такое отношение автора к героине делает книгу Кана подлинным романом, а не просто биографическим исследованием. Хотя даже сухого изложения фактов ее биографии достаточно для того, чтобы захватило дыхание.

Она родилась в 1885 году в Рязани в семье присяжного поверенного, впоследствии видного члена партии октябристов, члена Госсовета. В 1903-м – уехала в Петербург на курсы. В 1906-м – вступила в Боевую организацию максималистов, участвовала в организации нападения на Госсовет, где заседал ее отец (которого она никогда не переставала любить и которому впоследствии писала из тюрьмы нежнейшие письма). Когда императорским указом работа Совета была приостановлена, максималисты решили устроить взрыв на служебной даче Столыпина. Одну из бомб, которыми были нагружены террористы-смертники, Климова привезла на конспиративную квартиру на извозчике.

Короткое время своей революционной деятельности Климова всегда считала лучшим в жизни. «То была жизнь полная, яркая. Были брани, печать борьбы», – писала она впоследствии. Дело было не только в «бранях», но и в любви – у нее завязался роман с руководителем (и основателем) Боевой организации Михаилом Соколовым.

Климова любила Соколова без памяти и много лет спустя именно его, а не мужа, вспоминала на смертном одре. При этом в ее страсти можно усмотреть некоторую тенденцию того времени. «Союз Климовой и Соколова заставляет вспомнить о романе Софьи Перовской и Андрея Желябова – двух ключевых фигур в „Народной воле“. Причем совпадает многое: обе девушки – Климова и Перовская – происходили из дворянских семей, их отцы занимали видные государственные должности, для обеих вспыхнувшее чувство было первым в жизни, их возлюбленные являлись лидерами боевых групп и имели мужицкое, крестьянское происхождение, наконец, в обоих случаях любовь развивалась почти буквально у подножия эшафота и влюбленные заранее обрекали себя на скорую гибель».

И даже точно так же, как Перовская после задержания Желябова, Климова после ареста Соколова (он был взят через несколько месяцев после покушения и очень быстро казнен) пытается организовать цареубийство. Она курсирует между конспиративными квартирами, запасается взрывчаткой и не замечает слежки. 30 ноября 1906-го она была схвачена агентами охранного отделения.

Через месяц после своего невероятного побега Климовой удалось под чужим именем отправиться на поезде в Сибирь, а оттуда в Китай. Вместе с геологической экспедицией она пересекла пустыню Гоби, добралась до Токио и там села на пароход, направлявшийся в Европу.

С 1910 года Климова жила во Франции, общалась в основном с оказавшимися там эсерами (некоторое время близко дружила с Савинковым), вышла замуж за одного из них, Ивана Столярова, родила трех дочек (старшая девушкой уехала в Советский Союз, восемь лет провела в лагерях, а позже стала секретарем Ильи Эренбурга). Наталья воспитывала их, вела хозяйство и ненавидела все это до последней степени. В одном письме она писала: «Дочка криком дергает меня целый день, и я теряю голову… Отупела до последней степени… Ей-ей, с сожалением вспоминаю о тюрьме – там не было внутреннего стыда, там хоть человеком себя чувствовала, а теперь, кроме отвращения к себе, ничего не испытываешь…» А в другом: «Заграницу я не люблю. Не понимаю и не хочу понимать самой основы, души ее, и поэтому она навсегда останется чужой. Я удивляюсь ее культуре, ее электричеству, дорогам, богатству и чистоте. И больше всего удивляюсь трудолюбию ее жителей. Здесь все и всегда работают, как крепостные, без праздников и отдыха… Я восхищаюсь ими и чувствую себя бесконечно чужой им… Я знаю, что я имею что-то, чего нет у них, что-то очень большое и важное, что мне дала ленивая и пьяная Россия, и что это что-то есть самое большое и важное на свете».