Маре Кандре - Женщина и доктор Дрейф

• Название: Женщина и доктор Дрейф
• Автор: Маре Кандре
• Издательство: Журнал «Звезда»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94214-071-5

Женщина на диване у психоаналитика проходит все стадии женской судьбы всех времен и эпох.

---

Она, казалось, была смущена, но голос у нее был очень довольный, и звучал он почти вдохновенно.

— Вы знаете, доктор,

пустота, голод и вечное отрицание всякого живого импульса очищают человека,

делают его очень сильным, необузданным, и в то же время хрупким, очень внимательным и чрезвычайно восприимчивым ко всему,

его обычно столь мрачное и скудное окружение вдруг предстает перед ним более светлым и пронизанным божественным светом,

человек видит самые причудливые образы в самых темных нишах,

видит самого Бога в облике голого юного туземца,

благородного дикаря с медно-черными длинными волосами, горбатым носом, красной кожей и мрачно-сатанинскими, косо посаженными черными глазами,

в саду с ароматическими травами,

но скоро я все равно буду лежать на нарах в своей келье,

в глубоком забытьи,

я слаба, доктор,

очень слаба!

Преувеличенно драматическим жестом она поднесла руку ко лбу и закрыла глаза.

— Каждый крохотный волосок моих тонких светлых, кое-как обкорнанных волос и даже мои губы кажутся мне слишком тяжелыми,

даже сама кожа, то немногое, что осталось от мяса и жира, каждый орган моего тела, ногти,

да, каждая клетка моего бренного тела…

и вот мне приносят немного хлеба и вина,

хотят заставить есть, пить,

но нет, нет!

Она откинула голову, и казалось, пыталась отогнать тех, кто предлагал ей такое в невидимом Дрейфу мире.

— Теперь меня рвет даже от обычной кипяченой колодезной воды,

ибо мои внутренности так очистились, что не переносят, когда их оскверняют подобными земными секрециями,

и чудные видения посещают меня каждую ночь!

— Может быть, Иисус, — пробормотал Дрейф, в то время, как острое стальное перо его ручки скользило по пожелтевшим страницам журнала.

— Да, да, и он тоже,

и я скоро умру, доктор,

да, в меня медленно вступает смерть.

Голос становился все слабее, и то необычайное эхо, которое до этого момента отзывалось на каждое ее слово, постепенно перестало звенеть.

— Я умираю, надо мной опускается темнота,

начинается вечность,

а мне только двадцать лет, доктор.

— Гм-ммм.

Дрейф поднял глаза и увидел, что пациентка опять лежит совершенно неподвижно, вяло,

так же как и после первых ее признаний,

вытянув руки по бокам и закрыв глаза.

Прошло мгновение, и она снова заговорила:

— Я покидаю тело, которое отказывается истлеть, и которое люди

из почтения,

выставляют в стеклянном гробу в передней части капеллы,

на всеобщее обозрение,

вообще-то, там оно и лежит до сих пор, доктор, если я правильно помню,

а сейчас там стоит еще одна изголодавшаяся женщина нашего времени и с печалью в сердце смотрит на тело и видит в нем самое себя,

гроб стоит в церкви монастыря кармелиток, доктор,

точнее, во Флоренции.

Флоренция!

Церковь монастыря кармелиток!

Покрытые воском трупы умерших много столетий назад монахинь в стеклянных гробах!

В Дрейфе тут же ожили воспоминания о веселых днях студенчества.

Ах!

Тогда все будущие психоаналитики женщин, обучавшиеся в то время в институте в Нендинге,

надев залихватские твидовые кепочки и черные плащи,

вооружившись посошками из слоновой кости,

разбившись на небольшие группы, совершали паломничества в близлежащие церкви и капеллы, где они потом,

благоговейно и с глубоким трепетом,

собирались вокруг этих стеклянных гробов

и восхищенно разглядывали, впитывали, изучали дорогие для них земные останки девственных монахинь…

Но, к сожалению, теперешние времена — это теперешние времена!

Дрейф был уже не юношей, а скорее крошечным скрюченным старичком,

и еще одна пациентка, вытянувшись, лежала на диване и, словно строптивое дитя, требовала неотрывного внимания.

— А когда точно все это случилось?

Ах, вот снова понятие времени,

здесь или сейчас,

раньше или позже…

— Ах, доктор, я так плохо помню дни и годы, и все, что называется десятилетиями, а что касается той жизни,

то, может быть, да, может, это было сто лет назад!

Хотя это была и незначительная формальность,

он вынужден был спросить:

— А сейчас, милая барышня,

замечаете ли вы в себе какие-нибудь тяжелые последствия монашеского существования?

— Да, доктор, мне очень тяжело есть,

даже сегодня,

любая пища пугает меня,

я не могу заставить себя съесть что-либо, кроме небольшого кусочка заплесневелого хлеба,

а про мясо, кашу, бифштексы, пирожные и фрукты я даже и думать не могу,

потому что, если я съем слишком много, я вдруг с ужасом вспоминаю, как я однажды вкусила того рокового плода и каковы были последствия, как для меня, так и для всего рода человеческого,

и меня охватывает ни с чем не сравнимый ужас,

мне нужно тотчас же найти предлог пойти в ближайший туалет,

сунуть пальцы в рот, чтобы из меня все изверглось,

и я никогда не могу поесть как следует,

я отрицаю всякий голод и тут же хороню его глубоко в себе,

потому что если я хоть раз поддамся подобным желаниям, то уже никогда не смогу их утолить

(тысячелетия голода, подумайте сами, доктор),

и я знаю, что согрешила, доктор,

знаю, знаю, знаю,

я СОГРЕШИЛА,

я знаю, что именно из-за меня и моих необузданных стремлений к знанию и к плоду, нищее человечество сейчас стоит на краю пропасти,

но что же мне делать,

и до каких пор я должна искуплять свое преступление,

как долго мне, одинокой, отверженной и нагой, скитаться, плача, в этом ничтожестве, состоящем из темноты, и умерщвлять свою плоть в этой келье из камня и…

— Ну-ну, милая барышня,

не будем преувеличивать,

давайте-ка остановимся,

успокоимся!

Дрейф чувствовал лишь отвращение к этим театральным припадкам.

К этой патетической мольбе о понимании и примирении.

По его сугубо личному мнению, женщина была сама виновата,

никто ведь не заставлял ее надкусывать плод!

Она запросто могла бы его и не трогать,

а мужчина рядом с ней, он тоже соблазнился плодом?

Нет, разумеется, нет!

— А что потом, после всего этого?

Ее волнение утихло, теперь она лежала неподвижно и почти с веселым удивлением бормотала:

— Да, за этим последовало время, в котором меня, кажется, вообще нигде больше нет,

совершенно нигде,

во всяком случае, нет в обличье человека.

— И как вы теперь себя чувствуете?

Дрейф потер нос, подавляя желание чихнуть.

— Холодно, будто вокруг — ничего, да, совершенно пусто!

Женщина внезапно без всякого на то основания засмеялась

(жестким, уверенным смешком, заставившим Дрейфа вздрогнуть от неприятного чувства):

— Я полагаю, что мир и времена изменились,

и что люди рождаются и умирают

без меня!

И так же как тогда, когда из нее медленно выходило прошлое существо, она в следующую секунду открыла глаза и воскликнула совершенно изменившимся, значительно более низким голосом:

— Но до чего же быстро я оказалась совершенно в другом, более сумрачном мире!

Доктору Дрейфу,

после всех этих признаний, в тот самый момент, когда женщина произнесла слово «сумрачный»,

в голову пришла мысль о том, что дремлющий до сих пор половой зов женщины…

ее сдерживаемые порывы,

ее ненасытные плотские желания

(которые необходимо было подавлять во имя общественной безопасности)

нашли теперь свое выражение в истерических параличах, немоте, нервическом кашле, мигрени, а также в этих вечных никому не нужных депрессиях и обмороках.

Он остался единственным из тех немногих, кто своими глазами видел, что может натворить это чудовище, если его выпустить на волю,

ибо однажды, во времена его учебы в институте в Нендинге, профессор Попокофф перед небольшой группой особо избранных,

с помощью тщательно разработанной техники гипноза,

извлек этот кошмар из маленькой пожилой поломойки.

И вдруг та сцена в мельчайших деталях предстала перед внутренним взором Дрейфа.

А он-то был уверен, что ему удалось глубоко упрятать ее в недрах памяти,

и вот теперь, словно и не прошло многих лет, он снова стоял в затемненном лекционном зале Попокоффа в ту жуткую ночь,

такой молодой,

такой неопытный и наивный.

Страшнейшая непогода, с незапамятных времен невиданная, бушевала над Нендингом.

Они терпеливо ждали,

поскольку согласно теории профессора Попокоффа именно при таких атмосферных условиях половой зов в женщине пробуждается быстрее всего.

Конечно же было полнолуние.

Все они стояли тесной кучкой,

склонясь над лежавшей в беспамятстве поломойкой (одета она была в жалкий ветхий халат, а сползшие чулки обнажали покрытые старческими венами ноги в бородавках).