Анатолий Чехов - У самой границы

• Название: У самой границы
• Автор: Анатолий Чехов
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: О войне
• Год: 1965

Никто не услышит, как по мягкой болотной траве пробирается враг. Пограничник услышит… Темной зимней ночью трудно увидеть на снегу белый маскхалат нарушителя. Пограничник увидит… Чей след? Кто здесь прошел? Почему сдвинут камень, сломан куст? Почему вдруг метнулась на дальней поляне косуля? Пограничник все разузнает. Об этой интересной, полной тревог и волнений жизни на границе рассказывает книжка Анатолия Чехова «У самой границы».

Анатолий Викторович Чехов опубликовал уже не одну книгу на эту тему: «Пять шагов до горизонта», сборники рассказов «Командир корабля», «След в пустыне», роман «Черный беркут»

Военной темой А. В. Чехов увлекся не случайно. В тридцать девятом году восемнадцати лет ушел он в армию с первого курса Ленинградского политехнического института. Участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками на фронтах Отечественной войны: Западном, Ленинградском, 1-м Белорусском, 1-м Дальневосточном. А после войны закончил Литературный институт имени А. М. Горького и стал профессиональным писателем.

---

Старшина глянул на раскаленную пустыню, покачал головой:

— Гасану можно отдыхать, нам нельзя, надо идти…

И снова потянулся маленький караван через барханы и плотные солончаки, и снова кругом только палящий зной, коричневые бугры песку, с унылым однообразием уходящие к горизонту, да на гребнях скелеты высушенного зноем саксаула.

Курбана раздирали самые противоречивые мысли. Андроса он знает всего два месяца, а Меджида — с самого детства. Какой он ни есть, а все-таки земляк, свой человек. Привезут они Меджида на заставу, сдадут под стражу, будет его судить военный трибунал. Что сестра Меджида Зоря скажет? «Ты моего брата погубил», — скажет. Прощай тогда Зоря, никогда уже не будет его женой… А старая Фатима? Разве она простит, что он, Курбан, поймал в пустыне ее сына? Но, с другой стороны, не подоспей вовремя Андрос, может, не было бы теперь Курбана в живых, пристрелил бы его Меджид, как джейрана.

Обо всем этом раздумывал Курбан, развязывая путы верблюдов, проверяя седла и поклажу, об этом же думал, когда они двинулись дальше: впереди на Яшке Меджид со связанными руками, за ним Курбан и позади всех старшина.

Яшка, не желая идти в такую жару, непрерывно ревел, брызгая слюной и высовывая язык. Меджид совсем истомился и безвольно мотал головой из стороны в сторону. Оглядываясь назад, Курбан видел, каким усилием воли заставлял себя держаться в седле Андрос, словно от того, поймают они Гасан-оглы или не поймают, зависели судьбы войны.

Мерно и валко идут верблюды, шаг за шагом поднимаясь на гребни, спускаясь в низины, пересекая твердые, как цемент, солончаки — такыры.

Курбан вспомнил радиста Пономарчука, всегда проводившего политинформации. Международный империализм, — говорил Пономарчук, — только и ждет, чтобы растерялся хоть один советский пограничник. Этого достаточно, чтобы в образовавшуюся брешь сразу же проник диверсант. Конечно, Андрос не растеряется, а вот он, Курбан, неизвестно, оправдает ли доверие начальника заставы?

Курбан стал думать о старшине, чтобы не думать о Меджиде. Но рано или поздно Меджид все равно с ним заговорит и потребует помощи. Как посмеет Курбан нарушить закон и не помочь земляку и единоплеменнику?

Раскаленное до белого сияния солнце слепило глаза. Все тело сковывала тяжелая дрема. Медленно и неуклонно продвигался караван вперед и вперед, туда, куда вел едва заметный, исчезающий на солончаках след Гасан-оглы.

* * *

— Послушай, ата, не видал человека среднего роста, прихрамывает на правую ногу, несет большой мешок, идет на север? — перевел Курбан вопрос старшины и подивился, как это Андрос узнал внешность Гасан-оглы.

Величавый старик в высокой белой папахе, с белой бородой, неторопливый в движениях, с достоинством восседал на ишачке и молча смотрел на Курбана строгими печальными глазами, из которых одна за другой катились старческие слезы.

Курбан повторил свой вопрос; старик, прикрыв веки, проговорил несколько слов.

— Что он сказал? — нетерпеливо спросил Андросов.

— Сына убили, с фронта похоронная пришла, — перевел Курбан и в знак печали и уважения к чужому горю наклонил голову.

— Спроси у него еще раз, не видел ли он Гасан-оглы? — едва держась на ногах, приказал Андросов, ненавидящим взглядом окидывая все прилегающее к колодцу пространство.

Мимо них шли и шли к водопою тысячи овец, блея и тряся курдюками, поднимая облака бурой пыли. Солнце, скрываясь за горизонтом, тонуло в пыльной мгле. Быстро надвигались сумерки. Нечего было и думать отыскать след Гасан-оглы в темноте, на этой выбитой тысячами и десятками тысяч овечьих копыт земле.

— Был человек, — наконец ответил старик, — спрашивал дорогу к колодцу Кара-Таш. Очень устал. Не знаю, как дойдет…

— Зачем Кара-Таш? Кара-Таш совсем в другой стороне! — воскликнул Курбан.

Андросов сердито глянул на Курбана: пограничник не должен выдавать свои мысли.

— Бояр хорошо знал дорогу на Кара-Таш, за полдня бы дошли, — пробормотал старик.

Курбан быстро перевел его слова.

— О сыне говорит, — добавил он.

Старик указал в сторону Мухамедниязова, сидевшего на земле со связанными за спиной руками.

— В чем его вина? — спросил он.

— Кончал война, домой гулял, — считая, что так будет понятнее, на ломаном русском языке ответил Андросов.

Прикрыв глаза в знак того, что понял, старик неторопливо тронул пятками своего ишака. Ишак повернул и направился к разгоравшемуся неподалеку костру, который уже развели, чтобы сварить ужин, мальчишки-подпаски.

Остановившись перед сидевшим у тюков связанным Меджидом, старый чабан с презрением плюнул в его сторону.

Курбан вздрогнул, как будто плевок предназначался ему.

Война пришла и сюда, в пустыню, за тысячи километров от фронта. Каково было этому пастуху получить известие о гибели сына и видеть труса, бежавшего с фронта?

— Послушай, отец, — окликнул старика Андросов, — возьми, что хочешь, дай твоего ишака хоть на час.

Старик спросил, зачем русскому человеку нужен ишак, и когда узнал, что Андросов — пограничник, молча сошел на землю.

Андросов хотел объехать колодец по широкому кругу, чтобы на нетронутом песке найти потерянный след.

— Какой след, старшина, — попробовал отговорить его Курбан. Он видел, что Андросов вот-вот повалится от усталости.

— А луна-то вон какая, хоть газеты читай, — ответил тот, едва взбираясь на упитанного ишачка, покрытого кошмой.

— Охраняй задержанного, головой отвечаешь, — сказал старшина и, проверив, надежно ли связаны руки Меджида, поехал от колодца в сторону, противоположную той, откуда пришли овцы.

Курбан решил заняться делом: запастись водой, напоить верблюдов, сварить ужин. Теперь уже он не мог избежать разговора с Меджидом и нарочно задержался у колодца, добывая воду.

Привязав к Яшкиной сбруе длинную веревку, он отгонял верблюда на сотню метров, пока у края полуобвалившегося колодца не появлялось наполненное водой брезентовое ведро. Тощие сухопарые подпаски, черные, как головешки, дружно вытаскивали ведро, с удовольствием помогая Курбану, решив, что и он тоже большой военный начальник.

Напоив верблюдов и наполнив фляги, Курбан притащил охапку веток и корней саксаула, которые наломал по пути, стал разжигать костер. Саксаул вспыхнул, как порох, сразу приблизив подступавшие к огню сумерки.

Собрав сухой верблюжий помет, Курбан подбросил его в огонь, подвесил над костром котелок с водой.

Он надеялся, что Меджид уснет, но, взглянув на лежащего у тюков земляка, невольно вздрогнул: Меджид следил за ним внимательными, лихорадочно блестевшими глазами.

— Курбан, не развяжешь руки, брат не оставит ни одного Нургельдыева в живых, — проговорил Меджид.

Сделав вид, будто ничего не слыхал, Курбан разостлал на песке кошму, раскинул над нею полог, приготавливая постель для себя и Андросова.

Ни скорпион, ни фаланга — ядовитый паук — ни за что на кошму не полезут. Вся эта нечисть панически боится запаха шерсти, потому что овцы охотятся за фалангами и преспокойно их едят как лекарство. Курбан готовил постель на двоих, нисколько не заботясь о Меджиде. Больше того, он достал длинный волосяной аркан и разложил его по замкнутому кругу, потыкав палкой в песок, чтобы случайно не оказалась поблизости гюрза или небольшая, но стремительная, подпрыгивающая в воздух на полтора метра змея-стрелка.

Меджид презрительно наблюдал за ним. На девой руке Курбана не хватало безымянного пальца. Курбан на всю жизнь запомнил тот день, когда, словно иглы, зубы змеи впились ему в палец. Он вскрикнул: «Гюрза!», из кибитки выбежала с топором в руке мать, увидев две капельки крови на пальце сына, отрубила ему палец и сама лишилась чувств. Помедли мать минуту — пришлось бы рубить всю руку, полчаса — не было бы его в живых. С той поры Курбан очень осторожно устраивался на ночлег, над чем сейчас зло смеялся Меджид.

— Курбан, если ты меня не развяжешь, клянусь, тебя опять укусит гюрза!

— Замолчи, Меджид! Не могу я тебя развязать! Какой ишак кричал: «Домой иду, войну кончал!» — ты или я?

— А зачем папаху надел? — огрызнулся Меджид. — Я думал, свои!

— Какие свои? Кто такие для тебя свои? — возмутился Курбан. — Язык змеи и хвост шакала ты, Меджид, не хочу больше говорить!

— Ты сам ишак, Курбан.

— Почему я ишак?

— Потому… Думаешь, немцы взяли Москву и дальше не пойдут? Через неделю здесь будут. А что ты скажешь тогда? Что немецкого разведчика в пустыне ловил? Думаешь, я не знаю, зачем вы здесь? И еще раз ты дурак, Курбан.

— Почему я еще раз дурак?

— Потому что твой старшина умнее тебя, на ишаке в Кара-Кумы поехал, а ты здесь сидишь. Если умный ты, развяжи руки, другом будешь, уйдем к колодцу Аджарали, там Зоря и мать, Зорю тебе отдам, свадьбу сыграем, братом будешь… Хоть бы поесть дал…