Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце

• Название: Там, где билось мое сердце
• Автор: Себастьян Фолкс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906837-33-2

1980-й год. Лондон. Психиатр Роберт Хендрикс получает письмо-приглашение от незнакомца – француза по имени Александр Перейра, живущего на крохотном средиземноморском острове. Перейра, которому за восемьдесят, пишет, что служил вместе с погибшим на войне отцом Роберта и хранит его письма, фотографии и другие документы.

У Роберта за плечами собственное военное прошлое. Ветеран еще одной мировой войны – Второй – он участвовал в высадке десанта союзнических войск в Италии, где был ранен и встретил свою первую и единственную любовь.

Перейра, как и Хендрикс, – психиатр, много лет посвятивший изучению проблем памяти. Эта же тема занимает и Роберта, и не только с профессиональной точки зрения. Погружаясь в беседах с Перейрой в воспоминания о тяжелом детстве, бурных годах студенчества, первых шагах в медицине, заново переживая кошмар окопных будней, потерю лучших друзей и разлуку с любимой, он впервые заставляет себя взглянуть в лицо своему прошлому, отголоски которого не дают ему покоя в настоящем.

---

Пристыженная мама дала согласие, и в сентябре я приступил к занятиям в частной школе. Она располагалась в красном кирпичном здании, какие обожают ревнители викторианской эпохи, и во всем копировала именитые заведения старого образца, где главными дисциплинами были греческий и латынь. Как известно, выскочки куда более рьяно, чем истинные аристократы, следуют любой моде. Поэтому ни в одной другой английской школе не зубрили с таким упорством спряжение глаголов, попутно осваивая Овидия и Еврипида. К счастью, мне все это нравилось. Вникая в грамматику латинских шедевров или рифмуя поэтические строки, я воспринимал это как игру – с таким же примерно удовольствием мальчишки собирают и разбирают машинки. Красоту слога Тита Ливия и Гомера я понимать не научился, но этого и не требовали, гораздо важнее было усвоить шаблоны грамматических правил.

Преподаватель физики призывал нас наблюдать за водой, когда она набирается в ванну; так нам будет легче понять, говорил он, как жидкость превращается в пар и как происходит вытеснение этой самой жидкости при погружении в нее тела (в данном случае твоего собственного). Но я, глядя на воду, металлическую пробку, зеркало и саму ванну, думал о том, как бы уложить названия этих предметов в размер гекзаметра.

Сейчас, спустя годы, все это выглядит крайне странным, но, вероятно, подобные головоломки помогали нам отвлечься от размышлений об унылой действительности. Что тогда все мы уяснили твердо, так это ничтожность нашей эпохи и наших государственных деятелей. Никакого сравнения с героями и законодателями античности. Невозможно даже представить себе, чтобы мистер Невилл Чемберлен умудрился очистить Авгиевы конюшни, а мистер Стэнли Болдуин исхитрился добыть золотые яблоки из сада Гесперид.

Ужинали мы с мамой рано, а потом я шел наверх делать уроки. Овчарка Бесси топала за мной (нам дали ее, поскольку без собаки в деревне никак нельзя), забегала то слева, то справа, видимо, считая своим долгом загнать меня в воображаемую овчарню. С уроками я справлялся за час, оставалось время на Библию. Маму беспокоило, что я подолгу сижу «уткнувшись в книгу». Я не понимал, что ей не так, ведь я делаю то, к чему всех нас призывают, и, если честно, я не без удовольствия заставлял ее нервничать. Ребенок жаждет быть в центре внимания, ради этого можно и маму расстроить: еще одна маленькая победа над высокомерием взрослого.

Дом у нас, представьте себе, был большой, имение все-таки. В папины руки он попал перед войной. Откуда вдруг взялись сто фунтов и страховой полис, мама так и не разобралась. «Твой папа знал, что к чему», – часто повторяла она, вот и все объяснение. Почти все в округе снимали коттеджи, которые обходились дешевле. Многие и рады были бы жить в нашем доме, но им это было не по карману.

Имелся у нас и сад площадью в акр, дальней частью граничивший с полем; еще на участке стояло несколько флигелей, в которых когда-то дубили кожи: память о небольшом кожевенном заводике. Комнат в главном доме было в избытке, и часть мама сдавала.

Я страшно бесился, когда появлялся очередной жилец, так как после осмотра комнаты и сговора насчет цены, мама неизменно изрекала: «Роберт пусть вас не смущает. Он парень с причудами, но не озорник, мешать не будет». И трепала меня по волосам.

Моя спальня была в конце коридора, окно выходило на лужайку, по краям которой росло несколько кустов, а посередке старая раскидистая яблоня. Украсить сад тюльпанами или, скажем, георгинами было некогда, да и не умели мы ухаживать за цветами. Мы с мамой все время торчали на кухне, она же служила гостиной. Остальные комнаты на первом этаже отапливать было накладно, ими пользовались только летом. В половине седьмого квартирант мог попить на кухне чайку, а вообще, считала мама, пусть не вылезает из своей комнаты.

Дом был примечателен не только запертыми комнатами и угольными каминами. Построенный сто лет назад, он казался намного древнее, а в некоторые уголки нашего «поместья» страшно было даже заглядывать. В одном из старых флигелей кожевенного заводика, в неосвещенной кладовке, стоял огромный деревянный ларь без крышки, в котором жили крысы, а может, и кто посвирепее. За ларем была дверь, которая вела куда-то, где было темно до черноты; я так ни разу и не рискнул туда сунуться.

С той стороны нашего дома, что ближе к ограде, имелась железная лестница, которая поднималась к окну загадочного помещения неопределенного назначения. Мне часто мерещилось, что в этих продуваемых сквозняком коридорах, мощенных кирпичом двориках, погребах и пропахших сыростью чердачных каморках притаились прежние обитатели дома, и я повсюду слышал шорохи иной жизни.

У меня ворох претензий к своему образованию; оно обрывочное и отягощено балластом никчемных сведений. Слишком часто я чувствовал себя недоучкой в компании тех, кто окончил более качественные заведения. У этих счастливчиков был шире кругозор, и держались они свободнее. Ну да, опубликовал я одну монографию, но этого мало, чтобы претендовать на сотрудничество с таким светилом, как этот самый Перейра.

Смущала и вероятность узнать об отце что-то неожиданное. Мама говорила, что человеком он был хорошим и примерным гражданином; в деревне не принято было обсуждать погибших на войне, но если кто-то вдруг поминал отца, то только по-доброму, подтверждая слова мамы. Соответственно, я сотворил себе определенный образ, и он занимал значительное место в моей жизни. Из своего небытия папа продолжал оказывать на меня влияние, возможно не слишком заметное, но постоянное. Сам того не осознавая, я старался быть не хуже его. По мере взросления именно благодаря отцу во мне все чаще возникал азарт чего-то добиться: был бы он жив – гордился бы мной. Порою я почти верил, что он за мной наблюдает.

Не скажу, что эта вечная оглядка приносила только пользу, однако в некоторых ситуациях она помогала мне правильно скорректировать свое поведение.

Поговорить с человеком, который был знаком с отцом, безумно хотелось, но я опасался, что Перейра открыл мне не все свои «планы». Мало ли что у него на уме? И вообще, кто знает, чем обернется для меня встреча с маститым коллегой? Она может пробудить в памяти былые неудачи, разбередить душевные раны. Не зря говорят: не будите спящую собаку.

Я рассудил, что свору псов действительно лучше не дразнить, пусть себе дремлют. И на следующий же день написал старику письмо с отказом, запечатал и оставил на столике в холле.

Аннализа решилась вырваться ко мне только в субботу утром.

– Джеффри узнал про нас. Я тогда и прибежала к тебе, чтобы сообщить. И напоролась на эту девицу.

– Откуда он узнал?

– Да какая разница? Узнал. Наверно, шпионил. Захотел, наконец, выяснить, где я пропадаю. Мы всю неделю выясняли отношения. А вчера вечером Джеффри собрал вещи и ушел.

Меня охватило отвратительное чувство сожаления.

– И что ты собираешься делать?

– Ничего. Начну новую жизнь.

– Значит, что-то делать все-таки собираешься.

– Только учти, Роберт, с тобой у нас все. Слишком это больно.

– Прости.

– Ты не виноват. Я давно хотела порвать с тобой. У нас тупиковые отношения.

– Значит, ты решила расстаться сразу с обоими.

– Да, так будет проще. Теперь я смогу снова стать самой собой. Смогу начать с чистого листа.

Я сел, закурил сигарету.

– Выходит, слишком сильная привязанность игрушка небезопасная.

– Роберт, не пори ерунду. Я всегда буду вспоминать только хорошее. Никогда тебя не забуду. И ни о чем не жалею.

Наверное, надо было ее догнать. Наверное. Я услышал, как захлопнулась дверь внизу и как вслед за тем задребезжали стекла. Мощный был хлопок. Я посмотрел на свои руки и ноги, почему-то не желавшие даже шевельнуться. Неужели я готов отпустить эту женщину? Неужели я позволю ей разрушить нашу близость? Ну и с кем еще мне будет так неутолимо сладко? Ради нее же самой я обязан доказать, что такая телесная гармония – редкая удача.

Я побрел на кухню заваривать чай. Вот этому руки и ноги не противились. Вот это казалось им необходимым. Ближе к вечеру пошел в кинотеатр на Керзон-стрит смотреть трехчасовой французский фильм, он был в моем вкусе. Это когда главные герои творят что хотят, плевать им на мораль и на все эти «она (он) не нашего круга». Сигаретный дым, любовный угар, улочки провинциальных городов.

Ночью я никак не мог заснуть; организм реагировал на расставание с Аннализой. Пошел в ванную, открыл кран, чтоб запить легкое снотворное, которое сам себе назначил.

Меня, разумеется, удручала потеря и возникшая перспектива теперь уже четко обозначившегося одиночества, но назвать это душевной травмой все-таки было нельзя. Я воспринял разрыв скорее как возвращение к норме. К тому, что было всегда: мне не привыкать к одиночеству. Люди изначально одиноки, любые наши зависимости суть отклонение от нормы. Со времени моего романа с Л. прошло больше тридцати пяти лет; после войны я не испытал ни одной по-настоящему пронзительной сердечной привязанности. Так, интрижки. По физиологической надобности или ради элементарного удобства.