Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года

• Название: История Парижской Коммуны 1871 года
• Автор: Проспер Оливье Лиссагарэ
• Жанр: История

История Парижской Коммуны Лиссагарэ уже переводилась на русский язык в дореволюционной России и была выпущена товариществом "Знание" в 1906 году. Она была запрещена цензурой. Данный перевод книги на русский язык выполнен Сергеем Мальцевым с английского варианта статьи, размещенной в Интернете издательством Нью‑Парк.

---

Нас били на всех позициях, а газеты Коммуны провозглашали победу. Введенная в заблуждение штабами, которые даже не знали имен генералов, Исполнительная комиссия объявила о соединении сил Флуранса и Дюваля в Курбевуа. Феликс Пиа снова осмелел, провозгласив шесть раз в своей Vengeur: — На Версаль! (113). Несмотря на утреннее бегство, общественный энтузиазм не спадал. Батальон из 300 женщин прошел маршем под красным флагом по Елисейским полям, требуя наступления на врага. Вечерние газеты сообщили о прибытии Флуранса в Версаль.

На крепостном валу открылась печальная правда. Длинные колонны гвардейцев возвращались в город через все ворота. В 6 часов вечера вне Парижа на плато Шатильон оставалась единственная армия. Несколько снарядов, разорвавшихся в ее рядах, завершили беспорядок. Часть людей были запуганы.

Дюваля, предпринимавшего отчаянные попытки сохранить боевой порядок, окружала всего лишь горстка людей, столь же решительно настроенных. Всю ночь генерал, обычно молчаливый, повторял: — Я не отступлю.

На следующий день в 8 часов утра плато и соседние деревни были окружены бригадой Дерроя и дивизией Пейе. — Сдавайтесь, и мы пощадим ваши жизни, — предложил федералам генерал Пейе. Парижане капитулировали. Версальцы немедленно схватили солдат, сражавшихся в рядах федереалов, и расстреляли их. Пленников погнали между двумя рядами стрелков в Версаль, во главе их колонны поставили офицеров с обнаженными головами и разорванными галунами.

В Пти—Бисетре встретили главнокомандующего Виноя. Он приказал расстрелять офицеров, однако командир конвоя сообщил ему об обещании генерала Пейе. — У пленных, — спросил Виной, — есть командир? — Я, — ответил Дюваль, выступив из их ряда. Вышел другой офицер и отрекомендовался: — Я начштаба Дюваля. — К ним присоединился командир волонтеров Монруж. — Вы мерзкие негодяи, — сказал Виной и, повернувшись к своим офицерам, добавил: — Расстреляйте их. — Дюваль с товарищами сочли недостойным отвечать. Они перескочили через канаву, прислонились к стене, на которой виднелась надпись «Дюваль — садовник». Раздевшись, они воскликнули: — Да здравствует Коммуна! — и погибли за нее. Один кавалерист сорвал с Дюваля сапоги и увез в качестве трофея (114), а редактор Figaro — его окровавленный воротник.

Итак, регулярная армия начала гражданскую войну с расстрелов пленных. Она началась 2‑го апреля. 3‑го апреля, в Шату, генерал Галифе расстрелял трех федералов, внезапно захваченных во время трапезы в гостинице. Затем он опубликовал свирепую прокламацию: — Войну объявили бандиты Парижа. Они убивали моих солдат. Я объявляю убийцам беспощадную войну. Я вынужден показать пример».

Генерал, назвавший парижских бойцов «бандитами», а убийства «примером» принадлежал к отбросам высшего общества, вначале отвергнутым, затем взлелеянным актрисами. Прославившийся разбоем в Мексике, он добился в течение нескольких лет командования бригадой, благодаря чарам своей супруги, игравшей ведущую роль в оргиях императорского двора. Нет ничего более поучительного в этой гражданской войне, чем эти вожди «честного народа».

Их банда в полном составе поспешила на авеню Парижа в Версале для встречи колонны пленников из Шатильона. Все перебежчики из Парижа, чиновники, денди, светские женщины и проститутки пришли, чтобы бить с яростью гиен федералов кулаками, тростями и зонтиками. Они подбрасывали кепи и плащи с криками: — Смерть убийцам! На гильотину их! — Среди этих убийц был географ Элизе Реклю, захваченный вместе с Дювалем. Чтобы дать возможность толпе выместить свою ярость, конвой сделал несколько остановок, прежде чем увести пленных в казармы жандармов. Их загнали на пристань Сатори, а затем увезли в Брест на платформах для скота.

Пикар хотел объединить всех честных людей провинций такой сентенцией. «Подлая демагогия с подлейшим лицом, — телеграфировал этот прыщеватый Фальстаф, — еще не встретила осуждающего взгляда честных людей».

Вечером раньше, после бойни в Мон—Валерьяне и Шату, Тьер писал своим префектам: «Моральный эффект превосходен». Одиозное повторение этих слов: «Порядок царит в Варшаве» и «Ружье сотворило чудо». Увы, хорошо известно, что не французская буржуазия, а дочь народа произнесла великие слова: «Я никогда не воспринимала пролитие французской крови без содрогания».

XIII. Поражение Коммун в Марселе и Нарбонне

То же самое солнце, что видело, как чаша весов склонилась не в пользу Парижа, наблюдало также поражение марсельцев.

Паралитическая Комиссия все еще дремала, когда 26‑го марта Эспиван пробил подъем, объявил в департаменте осадное положение и выпустил прокламацию а ля Тьер. Муниципальный совет задрожал, и 26‑го марта отозвал своих делегатов из префектуры. Гастона Кремье и Буше немедленно послали в мэрию объявить, что Комиссия готова уйти. Совет попросил время на размышление.

Вечер уходил, а Комиссия все еще искала лазейку, через которую можно было бы отойти от позиции, ставшей непригодной, когда Буше предложил телеграфировать в Версаль, что члены Комиссии передадут свои полномочия республиканскому префекту. Жалкое дезертирство из великого революционного движения! Они ведь знали, кем были республиканские префекты Тьера. Утомленная и обескураженная Комиссия позволила Буше составить телеграмму, когда прибыли Ландек, Аморо и Мэй, присланные, как они сказали, Парижем. Они выступали от имени великого города. Буше захотел проверить их полномочия и оспаривал их законность, которая, действительно, была более чем спорной. Это вызвало растущее раздражение членов Комиссии. Магическое имя победоносного Парижа воскресило первоначальный энтузиазм. Буше же ушел оттуда. В полночь муниципальный совет решил все–таки сложить полномочия и сообщил об этом в клуб Национальной гвардии, который моментально последовал примеру совета. В 1.30 ночи делегаты клуба проинформировали Комиссию, что их полномочия закончены. Либеральные буржуа трусливо ускользнули, радикалы уклонились от борьбы, народ остался один на один с реакцией.

Это была вторая фаза борьбы. Наиболее экзальтированный из трех делегатов Ландек стал для Комиссии верховной властью. Невозмутимые республиканцы, которые слышали о нем и знали о его прошлых контактах с имперской полицией, подозревали в нем бонапартиста под видом крайне невежественного бузотера. Он, на самом деле, был всего лишь жонглером передвижного цирка, с тщеславием, доходившим до абсурда, уклонявшимся от всего, поскольку ничего не знал. Ситуация усугублялась присутствием этого фигляра в качестве лидера. Кремье, не способный найти выход, все еще держался за решение предыдущего вечера. 28‑го марта он писал в муниципальный совет, что Комиссия готова уйти в отставку, возлагая на совет ответственность за развитие событий. Он призывал коллег отпустить заложников. Это лишь усилило подозрения в его оппортунизме. Находясь под пристальным вниманием и подвергаясь угрозам, он утратил в ходе споров самообладание и в тот же вечер покинул префектуру. Его уход лишил Комиссию всякого авторитета. Обнаружив его отсутствие, члены Комиссии воззвали к его преданности делу, снова привели его в префектуру, чтобы он возобновил играть свою странную роль руководителя, одновременно пленника и ответственного лица.

Муниципальный совет не ответил на письмо Кремье и 29‑го марта он повторил свое предложение. Совет продолжал молчать. Вечером 400 делегатов Национальной гвардии встретились в музее. Они решили объединить батальоны и назначили комиссию, уполномоченную вести переговоры между ратушей и префектурой. Но эти делегаты представляли лишь революционные элементы батальонов, а ратуша погружалась все более и более в болото уныния.

Последовала война прокламаций между двумя властями. 30‑го марта совет дал ответ на соображения участников встречи в музее прокламацией от имени лидеров реакционной части батальонов. Комиссия выпустила манифест с требованием автономии Коммуны и упразднения префектур. Сразу после этого совет объявил генерального секретаря префекта законным представителем правительства и пригласил его занять свой пост. Секретарь проигнорировал приглашение и укрылся на борту фрегата La Couronne, куда устремились и многие советники, — добровольное малодушие, поскольку наиболее одиозные реакционеры разгуливали, по крайней мере, без помех. Энергия Комиссии носила показной характер. Она арестовала лишь двух–трех функционеров, депутата–заместителя прокурора Жильбера и на короткое время сына мэра, бывшего директором таможни. Генерал Оливье был отпущен, как только стало известно, что он отказался сформировать часть Смешанной Комиссии 1851 года. Члены Комиссии были настолько беспечны, что оставили пост недалеко от префектуры в распоряжении стрелков, забытых Эспиваном. Бегство советников, поэтому, оказалось только еще более позорным. Город оставался спокойным, веселым и ироничным. Однажды, когда патрульное судно LeRenardшло демонстрировать свои пушки в Канебьере, люди, толпившиеся на пристани, улюлюкали так громко, что оно было вынуждено уклониться от швартовки и соединиться с фрегатом в другой гавани.