Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

• Название: Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы
• Автор: Лео Перуц
• Жанр: Ужасы и Мистика

Австрийского писателя Лео Перуца (1882–1957) обычно классифицируют как экспрессиониста или представителя «магической литературы». Черезвычайно популярный на родине, за пределами немецкоязычных стран Перуц стал известен благодаря восторженным отзывам Л. Х. Борхеса, неустанно помещавшем его новеллы в антологии фантастического рассказа, а романы — в детективные серии.

Для широкого круга читателей.

Содержание:

ШВЕДСКИЙ ВСАДНИК (роман),

ПАРИКМАХЕР ТЮРЛЮПЭН (роман),

МАРКИЗ ДЕ БОЛИВАР (роман),

РОЖДЕНИЕ АНТИХРИСТА (повесть),

РАССКАЗЫ:

— Вторник, 12 октября 1916 года,

— Гостиница «У картечи»,

— День без вечера,

— Достаточно нажать на кнопку,

— Охота на луну,

— Разговор с солдатом,

— Смерть мастера Лоренцо Барди.

---

— Весь шум поднялся из-за того, — объяснил он, — что испанцы свои дублоны и дукаты прячут под каменным полом в соборе и теперь испугались, что я пойду и заберу их оттуда… Ох, это такие лисицы, эти испанцы!

Наконец он выпустил мою руку. Я поднялся в канцелярию и прежде всего уставился на полковника.

Он опять стоял у постели Гюнтера, и выражение напряженного ожидания не сходило с его лица. Ничего до сих пор не было выболтано. На улицах разрастался мятеж, а полковник упорно стоял здесь, слушал бредовые откровения и хотел прочесть видения путаного больного сна…

Состояние Гюнтера стало, пожалуй, еще тяжелее, и дело могло подойти скоро к концу. Но он все еще бормотал. Непрерывно, короткими, рваными фразами и отдельными словами, то хрипя, то всхлипывая. Лоб и щеки горели, губы совсем пересохли и потрескались. Он то переходил на шепот, то вскрикивал, но все речи его были о прошлом любовном приключении, о котором я не знал.

— Ты свистнешь из окна, придет конюх. А свистнешь два раза — придет прелестная, юная девчонка…

— Что это он говорит? — тихо спросил я Эглофштейна. Вместо ответа он взял меня за руку и увлек подальше от кровати.

— Вас долго не было, — нервно зашептал он. — Теперь делайте, что я вам скажу. Не спрашивайте и слушайтесь! И сказал уже громко и спокойно:

— Лейтенант Йохберг! Я обнаружил среди документов полка приказ начальника штаба дивизии, который относится к выплате солдатского содержания. Переберите корреспонденцию последнего месяца и прочитайте мне письма и рапорты по порядку.

Я ясно понял, зачем ему это нужно. Мне следовало читать громко. Так громко, чтобы полковник не мог внимательно следить за бредом больного. Я взял пакет бумаг, выложенный на стол, и начал читать.

Это была странная ситуация. В том, что я читал, развертывалась передо мной картина всего похода. Усилия, заботы, бои, неудачи, приключения и опасности, и всё — только к тому, чтобы заглушить последние слова умирающего.

«Приказ от 11 сентября.

Господин полковник! Так как по воле Его Величества Императора части на гарнизонном положении должны снабжаться не менее чем в лагерях, то полагается ежедневная выдача на человека 16 унций мяса, 24 унций основного пайка хлеба, 6 унций хлеба к супу…»

— А это дерьмо из гессенского полка! — перебил меня выкрик Гюнтера. Он порывался встать с постели. — Они поладили друг с другом, да не пощадит их дьявол!

— Следующее письмо! — быстро приказал Эглофштейн. — Это здесь ни к чему!

«От 14 декабря.

Передано через лейтенанта Дюретта из штаба дивизии. Маршал Сульт желает, чтобы Вы, господин полковник, составили мемуар о состоянии крепости Ла Бисбаль, поскольку Вы ее занимаете. Сколько орудий потребно для ее полного…»

— Милая! Привет, сердце мое, привет! — вновь громко прорвался Гюнтер, и Эглофштейн зло шепнул:

— Громче! Черт побери!

— «…Полного оснащения? — почти кричал я, а слова на бумаге неистово плясали в моих глазах. — Достаточно ли воды, широких проездов? Имеются ли высокие постройки? Можно ли устроить депо, пекарни, склады…»

— Отчетливей, Йохберг! Я не разбираю слова! — крикнул Эглофштейн.

«…Арсенал для вооружения, — неистово повысил я голос, — лагеря для размещения армейского корпуса? Произведите, господин полковник, изыскания, подходит ли город и его окрестности для этой цели». Там шрифт стерся, господин капитан, следующая строка…

— Оставьте это письмо, давайте следующее! Я развернул бумагу, но она выпала на пол. И пока я ее поднимал, мы слышали голос Гюнтера:

— Я умолял тебя, милая, прийти вовремя! Он не отпускает тебя из дома? Ах, ты следуешь за ним повсюду!

Это было о ней! Это — Франсуаза-Мария! По лицу полковника скользнула дрожь, а Эглофштейн побледнел как воск. Я же начал читать так исступленно, что Донон, вошедший в комнату, остановился с раскрытым ртом, не понимая, что это все может означать…

«…Господин полковник! 25-й драгунский полк, входящий в мою дивизию, имеет в составе кавалерийского депо сто пятьдесят человек без лошадей. Вам нетрудно закупить в вашей местности лошадей по умеренным ценам, чтобы обеспечить моих людей. Позаботьтесь о доставке в полк (который имеет лишь 500 лошадей) как минимум еще ста, чтобы…»

— Да это давно уже сделано! — вмешался Донон. — Я сам…

— Замолчите! — гневно вскричал Эглофштейн. — Йохберг! Следующее!

«От 18 декабря.

Подготовлено лично маршалом Сультом.

Господин полковник! Рапорты, полученные мною из Бискайи, такого рода, что я не имею возможности отозвать оттуда ни одного солдата. А по данным разведки…»

Я невольно перевел дыхание и услышал из уст Гюнтера свое имя:

— Ты! — шипел он злобно. — Это Йохберг научил тебя новым приемам? Этим сладостям? Или Донон? Отвечай!

— «…Разведки, — заорал я, — противник серьезно намеревается осадить город. Известно, что за последние два месяца он создал базы с большими магазинами и непрерывно пополняет их…

Письмо начальника штаба от 22 декабря.

Господин полковник! Я, как и всякий офицер, сознаю, что для славы Франции и интересов императора лучше было бы действовать против армии лорда Веллингтона, нежели бандитских вожаков. И все же я не могу рекомендовать господину маршалу исполнение Вашей просьбы, так как не знаю…»

— Что там пишет полковник Денюэт? — вдруг заинтересовался наш полковник. — Он написал — «не рекомендовать»? Так?

— «…Не могу рекомендовать исполнение Вашей просьбы, — повторил я. Так как я не знаю, чего следует ожидать зимой текущего года в Астурии. И у нас слишком мало хорошей пехоты, чтобы ею разбрасываться, что Вы должны понять, и…»

— Стойте! — гневно буркнул полковник. — Как вы сказали? «Чтобы ею разбрасываться»? Этот Денюэт пишет — «разбрасываться», «рекомендовать»?! Да он в равном со мной звании! Эглофштейн! На это наглое письмо уже ответили?

— Нет еще, господин полковник!

— Возьмите перо! Запишите, что я вам продиктую, и отправьте письмо при первой возможности! Тоже мне, Денюэт!

Он гневно прошелся широкими шагами по комнате и начал диктовать:

«Господин полковник! Прошу ограничиться в будущем тем, чтобы передавать мои предложения господину маршалу без Ваших рекомендаций, и известить меня об этом…» Нет! Это еще недостаточно резко!

Он остановился, беззвучно шевеля губами, и обдумывал вызывающую фразу. Мне пришлось ждать, и я стоял в нерешительности, не зная, что делать, и в этот злополучный миг Гюнтер совсем отчетливо, громко и медленно выговорил:

— Ты! Дай мне поцеловать свою голубую родинку!

Я не вспомню, что в эту минуту делалось со мной. Был ли я оглушен? Или в моем мозгу пронеслись сотни видений ужаса, которые я тут же позабыл? Знаю только, что, придя в сознание, я ощутил бурную дрожь в ногах и руках, а на спине — ледяные струйки… Опомнившись, я сказал себе: ну, пришел час, перед которым мы тряслись целый год, пришел — теперь мужайся! Держись твердо! И я решился взглянуть на полковника.

Он стоял, выпрямившись, только губы плотно сжались, словно от приступа головной боли. И — одним рывком обернулся к Эглофштейну… теперь должен был грянуть взрыв…

Совсем спокойно, без волнения, почти отрешенно, он продолжил:

— «Вы поступите правильно, полковник, если впредь… ограничитесь…»

Возможно ли? Мы украли у него жену, он точно узнал это — и спокойно диктовал свое письмо до конца, будто ничего не случилось… Мы не сводили с него глаз. Эглофштейн перестал записывать. Но Гюнтер добавил еще:

— Голубая родинка! Слушай! А Донон ее целовал, и Эглофштейн, и Йохберг тоже?!

Ни один мускул не шевельнулся в лице полковника. Он стоял весь напрягшись, слушая, и на его сжатых губах застыла складка боли, а быть может — насмешки… Потом он резко прошагал к окну и отворил его. С улицы донесся далекий шум, гудение, и он, кажется, слушал только эти звуки.

Теперь Эглофштейн вскочил с внезапной решимостью. Он отбросил перо и встал перед полковником — прямой как свеча.

— Господин полковник! Я признаю себя виновным. Что я — в вашем распоряжении, это разумеется. Жду ваших приказаний, господин…

Полковник прервал его.

— Мои приказания? Я думаю, момент слишком серьезный, чтобы я из-за вздора лишил полк хотя бы одного офицера!

— Из-за вздора?! — еле выдавил Эглофштейн, остолбенев. Легкое пожатие плеч. Презрительный взмах рукой.

— Важно мне было только узнать правду, и теперь я ее знаю. Она меня не потрясла. Дело кончено!

Я ничего не мог понять. Мы ждали взрыва ярости, гневного приказа уничтожить всех нас, а услышали холодные, спокойные, почти мудрые слова.

И полковник продолжал при общем молчании: