Егор Радов - Мандустра

• Название: Мандустра
• Автор: Егор Радов
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Рассказы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4448-0031-7

Собрание всех рассказов культового московского писателя Егора Радова (1962–2009), в том числе не публиковавшихся прежде. В книгу включены тексты, обнаруженные в бумажном архиве писателя, на электронных носителях, в отделе рукописных фондов Государственного Литературного музея, а также напечатанные в журналах «Птюч», «WAM» и газете «Еще». Отдельные рассказы переводились на французский, немецкий, словацкий, болгарский и финский языки. Именно короткие тексты принесли автору известность.

---

— Братья и сестры!!.. — прогремел над всеми голос священника. — Господу Богу помолимся! Господи, помилуй!!!

— О, — опять тихо сказал Ихтеолус, боясь даже взглянуть на священника, настолько он буквально горел и переливался всеми огнями и смыслами Божественной мудрости и славы, а на чело его нисходил мягко синеватый и одновременно перламутровый, какой то извечно добрый Свет.

— Братья и сестры!!! — опять взгремел священник. — Праведники! За праведность нашу помещены мы сюда милостью Господней, так восславим же Господа!

— О, — ничего уже не слыша и не видя, прошептал Ихтеолус и вошел в Абсолютную Благодать.

— Пошли, — кто-то произнес над ним, это была Акула Магда, она нащупала его дисплей и внедрила в скорченного у алтаря Ихтеолуса аминазин. — Ты, кажется, увлекся.

— Что?.. Что?!!.. — потерянно молвил он, приходя в себя.

Придя в самого себя и улыбнувшись, он немедленно вывел уже ненужный аминазин, внедрил в свой измученный столь тяжелыми и светлыми переживаниями организм изрядную порцию морфина для отдыха, бодро встал и поцеловал Акулу Магду в щеку.

— Спасибо, — сказал ей Ихтеолус.

— Не за что. Я тоже начала увлекаться, но тут тебя увидела и успела.

— Молодец! — ободряюще проговорил Ихтеолус, влюбленно глядя в ее маленькие маленькие зрачки.

Они вышли из церкви, взявшись за руки.

— Может, отвлечемся какой-нибудь другой службой? — спросила Акула Магда, указывая взглядом на расцвеченный восточный храм, у входа в который сидели блаженствующие монголоиды.

— Не-ет уж, спасибо, это я уже сегодня поимел.

— Да ну? — рассмеялась она. — Тогда, пошли потанцуем.

— Вперед! — согласился Ихтеолус.

Они сменили морфин на экстази и через некоторое время уже суетились рядом с барной стойкой какого-то вечернего клуба.

— Что ты будешь пить, дорогой?.. — спросила Акула Магда.

— Джин-кокаин.

— Отлично, я тоже.

Играла громкая музыка, состоящая из очень медленных, но абсолютно ритмичных ударов, и каждый из танцующих умудрялся за долгое время между этими ударами вытворить такие немыслимые и быстрые па, что все удивлялись всем. Это был самый модный сейчас танец; он назывался «мягкое порно».

— Вперед!.. — скомандовала Акула Магда, когда они допили коктейли.

Они тут же наэкстазились под завязку и принялись бешено плясать, словно пытаясь выбросить из своих тел навстречу самим же себе все свои желания, мечты, любови и страсти. Это продолжалось почти бесконечно и было как будто отлично.

И затем, морфинно обняв подругу за талию, Ихтеолус, покручивая другой рукой руль, летел в синем ночном небе к своему дому.

— Ты хочешь ужинать, дорогой? — спросила его любимая.

— Да ну его, — утомленно и счастливо произнес Ихтеолус. — Я…

— Вот и я так думаю, — рассмеялась она.

Они тут же инъецировали большой запас аминокислот и витаминов, добавили сексуальных возбудителей и средней тяжести дозу ЛСД.

— Приди же ко мне!.. — встав на постели, совсем как жрица любви, первая женщина, явленная в мире, самая сокровенная любовь на свете, чудо из чудес, призывно произнесла полуобнаженная Акула Магда.

— Я — твой!!! — воскликнул Ихтеолус, вынырнув из своей одежды и белья, словно душа из телесной оболочки, и ринулся к ней.

— На сколько поставим? — осведомилась Акула Магда.

— На двадцать две, — почему то сказал Ихтеолус.

— Хорошо, — согласилась она.

И тогда они сплелись, будто играющие Сатир и Нимфа, как жаждущие друг друга подростки в невинности первого объятья, как преданные на всю жизнь супруги, словно собирающиеся последним высшим любовным актом исторгнуть из себя смерть. Ихтеолус был первым Мужчиной посреди нерожденной еще Вселенной, а она была первой Женщиной; они вожделели сами себя, составляя два единственных и главных коррелята, творящих все; они составляли жизнь и смерть, небеса и землю, лучшее и худшее, и были так же абсолютно несовместимы, как и совершенно едины.

И когда их бесчисленные любовные игры достигли апогея, когда они перебывали всем тем, что только может вообще быть, сплетенные в вечный клубок своей любви, тогда огромнейший и ужаснейший Оргазм — на целых двадцать две минуты — потряс их великие тела и чистейшие души. И они растворились в нем и замерли, точно остановилось само Время.

Потом они отдыхали, нежно прильнув друг к другу, млея от поступившего в их кровь и мозг героина, предусмотренного дисплейной программой, и передавали из рук в руки зажженную сигарету с обыкновенным табаком. А зачем что то еще, когда и так чересчур хорошо?..

— Ну, я пошла, — сказала наконец Акула Магда. — До завтра. Да и время уже…

— Пока, любимая, — нежно промолвил Ихтеолус и поцеловал ее во все еще горячую от любви щеку.

Она села в свою машину, инъецировала себе немного морфина вместе с каплей метедрина, чтобы не заснуть за рулем, и полетела домой.

А Ихтеолус, у себя дома, умылся, блаженно улыбнулся, выводя из себя все вещества и производя мощную вечернюю прочистку организма, лег в постель и закрыл глаза. Дисплей сам по себе ввел в него обычную для него вечернюю дозу нембутала с изрядной долей ЛСД и триптаминов, и Ихтеолус погрузился в вечный, каждую ночь повторяющийся сон.

Он лежал один на камнях посреди пустыни — израненный, всеми брошенный и одинокий. Тело его гудело, болело, зудело; кровь и гной истекали из него на почву, мозговая жидкость из пробитого черепа сочилась на камень. Душа его трепетала от такой мучительной тоски и заброшенности, что могла бы уничтожить любой радостный солнечный свет, любой свет вообще.

— О-о-о-о-о, — застонал Ихтеолус, чувствуя Вечность этого своего состояния и зная, что оно никогда не кончится.

Каждая его клеточка чего то жаждала, и прежде всего жаждала Освобождения. А, может быть, смерти?

— О-о-о-о-о, — опять застонал Ихтеолус. — О, придите же ко мне…

И тут с небес какие то ангелы или гурии спустились к нему, проливая бальзам на его тело и душу и подхватывая ввысь его дух.

Ихтеолус перестал чувствовать хоть что-нибудь, он ощущал только самого себя, все еще продолжающего существовать, этих ангелов или гурий и огромный, безбрежный Космос или Хаос вокруг них.

Он ждал, он трепетал, он не ощущал ничего. А они несли его ввысь и ввысь, вечно ввысь и ввысь — сквозь Космос или Хаос, в вожделенный, но все так же вечно недостижимый рай.

Ихтеолус лежал и улыбался во сне, словно ребенок, которому в жизни еще все предстоит.

Завтра должен был наступить новый день.

1998

СНЫ ЛЕНИВЦА

Запись первая. Явь

Я живу в моем блистательном мире, подвешенный на своей ветке, среди сверкающих изумрудов листвы вокруг и солнечного блеска надо мной. Листва — моя еда, мой сладостный пир, мое вечное занятие и предназначение, пока я здесь; моя любовь и моя среда. Древо жизни необъемлемо, словно весь мир; небо недосягаемо и недостижимо, поскольку оно находится прямо надо мной и касается меня лаской своего воздуха; а жизнь есть остановленное мгновение, поскольку ничто не может произойти и случиться ни с древом, ни с небом, ни со мной, покуда солнце зажигает свои лучи при каждом моем пробуждении и призывает меня к жизни и вожделенной листве, и пока я существую, вися на своей ветке.

И я жую, жую, жую. Идут дожди сквозь солнце, стекающие по мне, летят бабочки с огневым узором крыльев, садящиеся мне на лицо, отдыхая от любви и полета, наступает влажная сушь и дует ветер, убаюкивающий меня, — я продолжаю жевать, упиваясь, наслаждаясь жеванием и вкусом лучшей в мире еды, которой так много вокруг.

И ничего не может измениться, поскольку все замерло и застыло в этом самом лучшем моем мире; и блаженная вечность обволакивает меня мягким теплом в тот самый миг, когда я забываю время.

Иногда я передвигаюсь к центру древа жизни и встречаюсь со своим народом — лучшим из всех, и мы вежливо и дружелюбно здороваемся, почти целуемся и обнимаемся, не в силах скрыть радостных чувств, а потом висим все вместе, стараясь максимально сблизиться и ощутить вечное единство; все жуют, и я жую, и мы превращаемся в истинное жующее и висящее совершенство, созданное из самих себя, и внутренний свет нашего древа согревает наши души и озаряет наш соборный дух. Мир совершенен, и мой народ — тем более. И мы так любим друг друга.