Миранда Гловер - Шедевр

• Название: Шедевр
• Автор: Миранда Гловер
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»
• Жанр: Любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 966-343-239-Х

Девушка была похожа на Кристину Датскую, чье изображение висело тут же, на стене. Возможно, причиной сходства являлся загадочный взгляд или припухшая нижняя губа; а может, их объединяла уязвимость, присущая молодости, а также страх перед тем, что готовит будущее. Сделав еще несколько шагов, я смогла различить цвет ее глаз. Они были непередаваемого серо-голубого оттенка, с зелеными крапинками. Когда я остановилась перед ней, эти глаза взглянули на меня. Шедевр Гольбейна висел справа от нее. Искусство и жизнь находились рядом, и я тут же поняла, какое из двух произведений является более великим. Я также знала, какое из них было моим собственным отражением.

Я взяла ее за руку, и у меня возникло ощущение, будто я держу свою собственную кисть или же руку своей матери — руку, сделанную из той же плоти и крови, что и я. Дотронувшись до девушки, я почувствовала себя увереннее и совершеннее, чем прежде. Я долго и пристально смотрела ей в глаза, и губы девушки тронула легкая улыбка. И тогда я совершенно точно поняла, что нашла, наконец, то, что искала много лет: я только что лицом к лицу столкнулась с моим собственным, настоящим, живым шедевром.

---

— Могу ли я выкупить у тебя свои рисунки? — быстро проговорила я. — Я хотела бы получить их обратно.

Кенни фыркнул.

— Знаешь, — сказал он, — когда я уехал тем летом, после того как твой отец… ну и все такое, я ведь возвращался, чтобы встретиться с тобой.

Мое сердце чуть не остановилось. Значит, рисунки — это только начало. Я промолчала, собираясь услышать, что он еще скажет.

— Самое смешное, что ты взяла и уехала. И никто, казалось, не знал, где ты.

— Я поселилась в Лондоне, — спокойно ответила я. Мне вдруг стало необычайно грустно. — Дома особо нечего было делать.

— Да, это-то я знаю, — медленно проговорил Кенни. — Слушай, помнишь Габриэля? Ну, так он сказал мне, где ты, и я поехал тебя искать.

Слова Кенни поразили и смутили меня. Габриэль всегда находился в курсе всех событий, его бар был центром нашего поселка, но я не думала, что кто-либо знает, куда я поехала, даже он.

— Он сказал, ходят слухи, что ты поселилась по какому-то новому адресу, — продолжал Кенни, не замечая моего молчания. — В квартире на Пэддингтон. Кажется, на улице Мейда Вэйл. И вот я поехал туда на мотоцикле, но когда нашел дом, дверь открыл какой-то африканец с «косяком» в руке, — я его поэтому и запомнил. Короче, он сказал, что девушка с каким-то шикарным именем, вроде Эммелины, живет наверху и учится в колледже. Поэтому я решил, что ошибся адресом, купил у него марихуаны и уехал.

— Да, что же еще тебе оставалось делать, — сухо сказала я.

— Так вот, вообрази мое удивление, — произнес Кенни, — когда несколько дней спустя я увидел в газете твое лицо — Эстер Гласс становится знаменитой художницей. Представь, как я смеялся.

— Что тебе от меня нужно, Кенни? — спокойно и холодно спросила я. Мне уже был ненавистен наш разговор, и я хотела поскорее отделаться от Кенни. — Я не люблю вспоминать о прошлом.

Он засмеялся.

— Я не хочу ничего особенного. Я просто решил, что тебе будет интересна моя история — знаешь, я думаю, газета потом могла бы все это опубликовать, правда?

— Они не будут печатать твою историю, Кенни, — жестко ответила я. — Джон Херберт говорил со мной вчера. Он передумал.

Кенни колебался. Он явно не понимал, что я веду свою игру.

— Это действительно так, — продолжала я, — но мне очень хочется выкупить свои рисунки, и я добавлю к предложенной Джоном сумме что-то вроде компенсации. Ну, за напрасное путешествие в Лондон много лет назад, а также за упущенную возможность с «Кларионом». Что ты об этом думаешь?

— Это было бы очень кстати, Эстер, — медленно ответил Кенни. — Да, это было бы действительно кстати. — Он откашлялся. — Гм, какую сумму ты имеешь в виду?

— Двадцать пять тысяч фунтов, — ледяным тоном сказала я. — Наличными. — Я надеялась, что это больше, чем он ожидал. Мне хотелось, чтобы Кенни гордился моим предложением. К счастью, я только что получила чек за «Обнаженную в росписи».

Какое-то время Кенни размышлял, и я снова услышала в трубке треск. Откуда он звонит?

— Я знал, что ты войдешь в мое положение, Эстер. Ты всегда была очень доброй. Я рад, что ничего не изменилось. — Он не мог скрыть своего восторга.

— Как мне получить рисунки? — Мне не терпелось поскорее покончить со всем этим. Хотелось, чтобы моя трубка навсегда перестала говорить его голосом.

Кенни попросил прийти по указанному адресу в Клэфеме в следующий четверг, в три часа дня, с наличными. Я охотно согласилась и, перед тем как положить трубку, раздраженно заметила, что надеюсь никогда больше его не увидеть.

— Не волнуйся, — ответил он. — В конце месяца я надолго уеду.

Затем, как и в прошлый раз, телефон щелкнул и замолчал.

Я забралась под одеяло и закрыла глаза, чувствуя себя оскорбленной и оскверненной.

8

На следующий день на первой полосе «Клариона» появилась статья обо мне. Заголовок гласил: «Эстер продает себя», за этим шло подробное описание моего будущего проекта. Автор статьи сравнивал мою возможную стоимость со стоимостью других вещей — от шлифованных алмазов до буханки хлеба, а также добавлял список самых дорогих шедевров, когда-либо проданных. Он также скаламбурил на тему денежного вознаграждения и скидок «семь по цене одной», но общий тон был выдержанным, статья одобряла мой проект, и в ней ни слова не было о продаже моих ранних рисунков и бывших бойфрендах.

Ничего другого мне и не требовалось. Когда я позвонила Джону Херберту, чтобы поблагодарить, его голос был полон самодовольства. Он попросил информировать его о продвижении работы и пообещал, что «Кларион» проделает со мной весь путь вплоть до аукциона. Я не знала, следовало ли воспринимать это как комплимент или как угрозу. Я остановилась на последнем, но сдержалась: по крайней мере, я почти избавилась от Кенни Харпера, к тому же необходимо продолжать работу.

Поскольку концепция серии «Обладание» была сформирована, мы решили раскрыть карты. К десяти часам утра Кэти сообщила мне, что к ней уже поступило двадцать звонков от СМИ с просьбой предоставить им информацию. Я договорилась об обеде с Линкольном. Прилетала Петра, мы с ней условились посвятить вечер обсуждению проекта. Мне нравилось, что мой день расписан по минутам: оставалось меньше времени на размышления о вчерашнем телефонном звонке. Каждый раз после разговора с Кенни я чувствовала себя изнасилованной. Необходимо было лишить его такого влияния на мою жизнь.

Когда я готовилась к встрече с Линкольном, Петра позвонила. Она говорила с парижского вокзала, где ожидала поезд, и, не в силах молчать, намеревалась тотчас же сообщить мне потрясающую новость. Петра была влюблена — опять, но на этот раз все серьезно. Он — немецкий композитор, молодое дарование, большую часть времени проводит в Париже, и она уверена: он — тот самый, единственный. Я слушала вполуха: меня все это забавляло. Романы Петры всегда были бурными и короткими, но каждый раз она верила, что очередное увлечение — навсегда. Пока она рассказывала, я рассматривала себя в зеркале. Высокий рост, фигура грушевидной формы, бедра почти такие же широкие, как плечи, молочно-белая кожа, угольно-черные волосы на лобке. Но взгляд был затуманенным, а нижняя, чуть выпяченная губа, — шершавой. Я облизала ее и провела рукой по волосам. Они были пересушены. Я выглядела ужасно: события последних дней не прошли бесследно. Сумасшедшая неделя, во время которой я разрабатывала проект, оставила следы в студии: всюду валялись открытки и вырезанные женские лица, газеты и книги, грязная одежда, чашки из-под кофе и коробки с остатками еды, которую я заказывала на дом. Посредине возвышался манекен в черном парике.

Пока Петра сообщала новые детали своего романа, я надела черное белье, накрасила губы кроваво-красной помадой, подобрала с пола джинсы, майку и ключи. Я немного прибрала в квартире, а Петра все продолжала щебетать. Ее голос действовал так успокаивающе, что у меня сразу улучшилось настроение. За последнее время со мной произошло столько всего, что мне требовалось переключить внимание на что-то еще. И если кто-то и мог мне в этом помочь, так это Петра. Я была рада, что она приезжает. Наконец я положила трубку, закуталась в толстый искусственный мех, нажала на кнопку, и двери лифта открылись. Пора было ехать на обед. Выйдя из дома, я услышала привычный шум — резкие звуки улицы. Две страшные собаки жались друг к другу под навесом автобусной остановки, пытаясь спрятаться от дождя. Я села в такси, посылая им свою лучшую улыбку Моны Лизы.

Линкольн, зарабатывающий на хлеб в «Вечернем знамени» и одетый в костюм из магазина на Джермин-стрит, сидел в дальнем углу ресторана, ожидая меня. Пока я шла к нему, в зале наступила внезапная тишина. Посетители смотрели мне в спину. Тишина отвлекла Линкольна от размышлений, он поднял глаза и поднялся мне навстречу.

Все у Линкольна Стерна было бежевого цвета, — кроме его живых зеленых глаз. Он небольшого роста, напоминает фавна и носит вельвет: ну просто Квентин Крисп двадцать первого века.

— Эстер, дорогая, что ты задумала?

— Значит, ты видел «Кларион», — пробормотала я, пока мы в знак приветствия целовали воздух.

— Я был смертельно обижен, что при разрезании пирога первый кусок достался не мне, — ответил он, отодвигая для меня стул. За оживленностью речи ему не удалось скрыть свою досаду.

Подошел темноволосый официант с меню. Линкольн взял меню, игриво улыбаясь. Мы обедали в «Сент Джонс Клеркенвелл» — ресторане не броском, но с хорошей репутацией.

— Может, надо было поговорить со мной, прежде чем печатать свою последнюю статью? — улыбаясь, парировала я и села. — Такой удар с твоей стороны был для меня совершенно неожиданным. Не знаю, чем я это заслужила.

— Я лишь подчеркнул, насколько ты стала популярна, — сказал Линкольн, наливая мне воду, — а теперь, после этой идеи выставить себя на аукцион… Эстер, что, по-твоему, люди могут подумать? Все только об этом и говорят.