Паоло Джордано - Черное и серебро

• Название: Черное и серебро
• Автор: Паоло Джордано
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-090764-9

Центральный персонаж этого глубокого и пронзительного романа – синьора А., вдова, которая работает прислугой в семье рассказчика и его жены, Норы, а после рождения сына – няней. Вскоре синьора А. становится твердой опорой и родным человеком, удерживающим от распада эту молодую семью. Роман Паоло Джордано автобиографичен: «Синьора А. действительно присутствовала в моей жизни. Несколько лет она провела в моем доме, с моей семьей, потом ей пришлось покинуть нас. Эта книга вдохновлена ее историей. Она была задумана как дань уважения к ней, как возможность подольше сохранить ее в моей памяти». «Черное и серебро» – роман, ставший мировой сенсацией (2014), подтверждает силу и хрупкость любви, заставляя читателя задуматься о том, которую роль играют в его жизни другие люди.

---

Кто знает, какой багаж воспоминаний о синьоре А. останется у моего сына, когда он вырастет. Наверное, багаж этот будет куда скромнее, чем представляется мне. В любом случае – решаю я, снова сдвигая одеяло и выбирая компромиссный вариант (одна нога на одеяле, вторая – под ним), я не предложу Эмануэле навестить ее. Когда отношения разрываются, лучше, чтобы они разорвались резко, раз и навсегда, даже если это отношения между пожилой няней и ее воспитанником.

Нора считает, что сейчас моя бессонница вызвана работой, и ничем другим. Через год с небольшим истекает мой контракт с университетом, но пока о продлении контракта и речи не идет. Когда я спросил научного руководителя о внутреннем конкурсе на факультете, который грозятся провести уже многие годы, он лишь руками развел: «Что я могу тебе сказать? Подождем, пока умрет кто-нибудь из стариков. Но они крепкие, их ничего не берет».

Он не стал развивать свою мысль и в свои шестьдесят шесть лет не причислил себя к «крепким» старикам. Он не любит беседовать со мной о карьерном росте, ему больше нравится обсуждать интриги на факультете, постепенно переходя к общим рассуждениям о политике. Он может проговорить об этом до девяти-десяти вечера, когда пустеют коридоры, а охранники запирают двери – все, кроме маленькой боковой дверцы, которую открывает магнитная карточка (если ты случайно ее забыл – дело плохо). Я в основном киваю головой и что-то калякаю на странице с расчетами. Я – его личный зритель, выбора у меня нет. Наверное, он тоже не рад проводить столько времени со мной – уходит он всегда раздраженный, но ему нравится ощущать свою власть и держать меня у себя в кабинете, и потом, это лучше, чем то, что ждет его дома. Он никогда и ничего мне не объясняет, но, говоря о браке, становится язвительнее. Когда я объявил ему, что собираюсь жениться, его комментарий по ехидству уступал только тому совету, который получила Нора от своего отца («Главное – сохраните раздельные счета. Любовь любовью, а деньги деньгами»). Мой научный руководитель заявил: «У тебя еще есть несколько месяцев, успеешь передумать». На свадьбу он пришел один, встал у стола с угощениями, чтобы не пропустить ни одного блюда, а ушел одним из последних, сильно подвыпившим. Мне рассказывали, что на следующее утро он и слова не сказал о церемонии, зато жаловался, что съел что-то не то и что ему было плохо.

Ироничная фраза о пожилых коллегах – все, что должно избавить меня на несколько месяцев от страха остаться без работы. Тем не менее, для себя я отметил, что появилась надежда на продолжение моей университетской карьеры: на десятые доли процента выросла вероятность переезда в другой город, в другую страну или вероятность достойно сдаться и выбрать не столь благородный жизненный путь.

Мысль о переезде за границу мгновенно нарушает семейный покой. Всякий раз, когда я завожу с Норой разговор об исследовательском центре, где команда молодых ученых занимается чем-то близким моим научным интересам и получает «интересные, очень любопытные результаты»; всякий раз, когда я объясняю ей, что работа с моим научным руководителем что-то во мне убивает и мне лучше избавиться от его влияния (я уверен, что снова стану хорошо спать по ночам), Нора мрачнеет. Она что-то рассеянно бормочет в знак согласия, а потом умолкает, словно умоляя не продолжать.

Когда мы узнали, что она беременна, переезд в Цюрих, где я выиграл четырехлетнюю стипендию, казался делом решенным. Я собирался уехать на несколько месяцев раньше, чтобы Нора родила в Италии, а как только будут оформлены документы на ребенка, мы втроем переедем в самый незнакомый кантон незнакомой Швейцарии. Мы вместе отправились туда подыскивать жилье. Посмотрели три квартиры в районе, где селятся почти все физики, потому что там скорее можно достичь компромисса между новой зарплатой и стоимостью аренды, а еще потому, что там есть кинотеатр. Нора, правда, в квартиры почти не заглядывала. Слушая агента по недвижимости, она механически кивала и поглаживала еще не заметный живот.

Попавшись в ловушку ее странной апатии и собственной неуверенности, закончив осмотр, я стал торопить Нору. Ну что, какая из квартир тебе понравилась больше? Может, лучше пожертвовать квадратными метрами ради дворика, чтобы ребенку было где погулять? Я перечислил все «за» и «против» каждого варианта. Нора слушала и не отвечала. Потом очень спокойно сказала: «Я не могу жить там, где на лестнице пахнет индийской едой. Не могу жить с таким паласом, с таким полом под мрамор. И не хочу гулять с ребенком по этим улицам. Одна».

У нее заблестели глаза, но она не заплакала: «Я знаю, я избалованная девчонка. Мне очень жаль».

Несколько недель мы еще обсуждали возможность переезда, даже когда Нора оказалась прикованной к постели и в нашем доме вовсю хлопотала синьора А., деликатно устанавливая в комнатах и в нашей жизни свой порядок. «Кто знает, какой дрянью там питаются», – говорила она, когда я заводил речь о Цюрихе (в своих рассуждениях синьора А. часто отталкивалась от еды или заканчивала едой, еда была главным событием дня). Я не сомневаюсь, что они с Норой подробно обсудили переезд и отмели эту возможность, но меня они подводили к этой мысли со всей своей женской хитростью. Когда речь идет о нас, Нора часто так поступает, она сопротивляется решительно и одновременно мягко, навязывая свою волю шаг за шагом. Она обставила мою жизнь, которая до ее появления была простой и безыскусной, как обставляет чужие дома.

Обе они дождались того, что я внутренне соглашусь с их решением, даровав мне право объявить о нем официально. Однажды утром я написал по электронной почте письмо: несколько строк, в котором объяснял, что беременность жены протекает с осложнениями и я вынужден отказаться от стипендии. Моего научного руководителя подобная мягкотелость возмутила. «Научные открытия плохо сочетаются с удобной жизнью, а еще меньше – с неудобной женой», – заявил он. На самом деле он радовался моему отказу: было бы сложно быстро найти помощника, на которого он свалит всю работу, которую я выполнял (подготовить несколько десятков диаграмм Фейнмана, прочесть за него курс теории групп, начисто переписать его заметки, а еще числовые симуляции, которые я запускал вечером и проверял ночью… благодаря всему этому он большую часть времени плавал в интернете, лишь изредка подходя к доске у себя в кабинете, чтобы показать мне, как сама алгебра во всей своей беззастенчивой красе струится из-под мела в его руке).

Впрочем, тем вечером, спускаясь по лестнице нового крыла института, я тоже неожиданно почувствовал облегчение и даже ощутил себя героем, пожертвовавшим собственными амбициями ради спокойствия Норы. Перед коллегами-эмигрантами откроется путь к научной славе, их ждут светлые здания из стекла и металла, но им предстоит жить далеко не только отсюда, но и от всех родных мест. Они познакомятся с иностранками, женятся на них – «удобных женах», в основном северянках, с которыми они будут общаться на языке-посреднике, французском или английском, как дипломаты. А у меня? У меня была Нора, понимавшая тончайшие оттенки фраз, которые я произносил, и последствия тех, которые я предпочитал не произносить. Чего еще я мог желать? Рискнуть потерять это, пусть даже ради самой престижной стипендии? Все достижения физики от ее возникновения и до сегодняшнего дня – гелиоцентризм и закон всемирного тяготения, поразительно емкие уравнения Максвелла, постоянная Планка, частная и общая теория относительности и самые дальние пульсары – сделай я один все эти открытия, заслуженная слава не подарила бы мне такой жизненной полноты. Я понимал, что накал страсти не длится вечно (в отличие от вечной постоянной Планка – она-то точно не изменится), накопленный опыт личной жизни подсказывал, что стремительно развивающиеся отношения способны столь же стремительно обернуться своей полной противоположностью, однако, по крайней мере тем вечером, мне было за что держаться. Возвращаясь домой, я пошел не кратчайшим путем, а заглянул в наш ресторан и купил жареной рыбы и морепродуктов, которых хватило бы на семью из четырех человек. О Цюрихе мы больше не говорили.

Сейчас мы вернулись в исходную точку. Я опять принимаюсь рассуждать о европейских городах, которые способны примирить мои профессиональные интересы с ожиданиями Норы и в которых есть хотя бы начальная итальянская школа для Эмануэле. Дарем, Майнц, Уппсала, Фрайбург – ни один не удовлетворяет всем требованиям, я вычеркиваю все. Когда список исчерпывается, перехожу к следующему: выписываю имена коллег, которые станут моими соперниками в борьбе за следующий грант. Я просматриваю в интернете последние публикации каждого, индекс цитирования, ввожу данные в программу и подсчитываю их баллы, чтобы сравнить со своими. У меня есть веские основания (я на несколько баллов опережаю других, если мои оценки правильны и если не брать в расчёт факультетские интриги) надеяться, что и на этот раз все получится.