Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

• Название: Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)
• Автор: laventadorn
• Жанр: Драма

Категория: гет, Рейтинг: R, Размер: Макси, Саммари: После смерти Северус просыпается, ожидая от загробной жизни чего угодно – но только не того, что ему снова будет шестнадцать. Да что же это за фокусы такие?! Но погодите – Лили тоже вернулась... из 1981 года? Возможно, это второй шанс – вот только на что?

---

Северус решил, что лучше всего совершенно заткнуться и даже не извиняться. Сильнее она не рассердилась — значит, угадал он верно.

— С того самого момента, как я встретила эту девочку, — продолжала мать, снова расслабляясь до задумчивого тона (ну да, если только "удостоить миссис Эванс недоверчивым взглядом вместо рукопожатия" можно обозвать "встречей с Лили"...), — я знала, что она разобьет тебе сердце.

Северус почувствовал, как от упомянутого органа по венам начал расползаться лед — точно сосульки по проводам на линиях электропередачи.

— Такова обычно участь подобных нам, — продолжала мать. Голос ее становился все более далеким и бесстрастным — окклюменция словно осушала все ее эмоции, отводя их в глубокую темную воронку. — Особенно когда мы сталкиваемся с теми, кого все любят. Ты же не посмеешь отрицать, что ее превозносит пол-Хогвартса слепых обожателей?

Хотя Северус ни за что не согласился бы с тем, что превозносить ее могут только слепцы, с одним он спорить не мог: Лили действительно всегда восхищались. Иногда — почти всегда — это ее напрягало, и Северус не одно десятилетие не мог уразуметь, почему. Неужели она предпочла бы, чтобы ее ненавидели, презирали или же не замечали? Неужели популярные люди действительно верят, что автоматическая враждебность хоть в чем-то менее поверхностна, чем автоматическая симпатия?

Он довольствовался коротким:

— Да. Лили действительно популярна.

— Почему? — спросила мать — так, словно сама прекрасно знала ответ, но хотела выяснить, знает ли его он.

Потому что Лили само совершенство — хотя, конечно же, не поэтому. Потому что они считали ее совершенством во всех тех аспектах, которые имели для них значение. Хорошенькая, талантливая, жизнерадостная — она прекрасно соответствовала их ожиданиям. Они ничего не знали о ее взрывном темпераменте — что она способна больно уязвить, дай только повод, и свято уверена в собственной непогрешимости, а еще — упертая и безнадежно наивная, потому что слепо верит другим на слово. Они не знали, что Северус давал ей свои записи по зельям — всегда, с самого первого дня; Слагхорн приписывал все заслуги ей одной, и Лили лишь неуверенно пыталась его переубедить — настолько довольной и одновременно виноватой она себя при этом чувствовала. Не знали они и о том, что, хотя некоторые ее идеи в области трансфигурации были и впрямь блестящими, порой она допускала грубейшие промахи. Они и понятия не имели, что она была нерешительна, порой откровенно ленилась — особенно когда речь шла о каком-нибудь соревновании — и о том, что несмотря на всю свою любовь к магии, Лили предпочитала мир магглов — его кинотеатры, его невозможную живопись, а еще поезда и самолеты, потому что по пути любила видеть, куда едет. Им бы и в страшном сне не приснилось, что иногда она чувствует себя лишь бледной фикцией, имитацией настоящей волшебницы, которая не заслуживает ни популярности, ни чужой любви...

...а потом он разинул рот и проорал свое "грязнокровка" прямо на глазах у толпы человек в пятьдесят. Неудивительно, что она настолько рассердилась, что больше не захотела с ним общаться. Сам того не желая, он ударил прямо по живому, вытащил наружу все ее комплексы и угодил в ту болевую точку, которую она прятала ото всех, кроме него. По крайней мере, на тот момент прятала. Конечно, потом она все рассказала Поттеру, поделилась с ним всем — как тем, что когда-то предназначалось только для Северуса, так и тем, что никогда ему не достанется...

Апогей жесточайшей в мире иронии: сколь бы он ни наслаждался, жаля других словами, сколь бы метки и разящи ни были его уничижительные замечания, сколь бы усердно он ни пытался умалить других и принизить — одно-единственное слово единственному человеку, которого он хотел обидеть менее всего на свете, нанесло рану куда более явную и глубокую, чем он когда-либо намеревался.

Как можно сказать: в моих глазах ты совершенство, и подразумевать при этом даже те черты, которых сам человек стыдится?

Он ответил матери:

— Потому что Лили кажется совершенством во всех отношениях, какие для них важны.

— Да, — она моргнула, словно не ожидала, что он сумеет уловить ее мысль. Скорее всего, действительно не ожидала; он и сам сомневался, что сумел бы ответить ей в шестнадцать.

— Она хорошенькая, ее семья не бедна, и, скорее всего, в учебе она тоже не из последних. Хотя и не из первых — первые никогда не бывают всеобщими любимицами, — добавила мать с вескостью человека, который прочувствовал эту истину на собственной шкуре. Северус знал, что это и впрямь было так.

— Такая девочка, Северус, сможет выбрать себе любого, кто ей понравится. И, конечно же, жизнь устроена так, что ей с неизбежностью понравится кто-то такой же — кто тоже сможет выбирать... пожалуйста, пойми меня, Северус, — вероятность того, что она захочет связать свою жизнь с таким, как ты, очень, очень мала.

В тенях от горящего камина темные глаза матери казались огромными. Северус собрал воедино всю свою злость, ярость и досаду от прозвучавшей правды и убрал их очень далеко — глубоко под фасад, который окклюменция сохраняла спокойным и непринужденным.

— Люди любят не за то, что истинно, — продолжала мать, и где-то глубоко внутри Северус зафиксировал легкое колебание эмоций, вызванное удивлением: он никогда раньше не слышал из уст матери это слово — любовь. — А за то, что только мнят истинным. Поэтому мир населен людьми с разбитыми сердцами. Когда живешь иллюзиями, они с неизбежностью рассыпаются. Людям свойственно жить по шаблону, Северус. Они будут повторять тебе разные слова — долг, честь, любовь — пока тебя от них не затошнит. Порой они станут утверждать, что одно как-то связано с другим — что за честность и верность долгу тебя могут полюбить, и что те, кого ты любишь, должны чтить твои чувства в ответ. Но все это — ложь. Химера. Морок. И чем искреннее будет твоя вера в этот обман, тем болезненней потом окажется... разочарование.

— Принцы никогда не умели смиряться с разочарованием, Северус, — сказала мать негромко. — Это нам не свойственно. Помнишь, я тебе когда-то говорила, что окклюменция размывает те эмоции, которые мы чувствовали бы без нее, а в конечном счете способность их испытывать и вовсе атрофируется?

Северус кивнул, не доверяя собственному голосу. С этой истиной на собственной шкуре познакомился уже он.

— Разочарование тебя ожесточит — что, в свою очередь, не даст тебе свернуть с этой дороги. Хотела бы я предложить тебе какие-нибудь гарантии — что если ты поступишь так, а не иначе, то сможешь освободиться от этого... проклятия, которое у нас в крови — точно так же, как и способности к ментальным искусствам. Но в жизни гарантировать ничего нельзя.

— Кроме смерти, — сказал он, не в силах удержаться.

Она вскинула на него глаза и произнесла — еще тише, чем прежде:

— Да. Кроме смерти. Но до нее еще надо дожить, Северус. И дни свои желательно посвятить не только ожиданию этой последней гарантии.

В комнате стоял по-зимнему густой полумрак; сквозь мглу он увидел, как она принялась вертеть свою волшебную палочку, обводя пальцем вырезанные на рукояти розы и шипастые ежевичные ветви.

— Ты уже почти взрослый, Северус. В это время в семьях принято передавать волшебнику его наследие. Я не всегда... поступала с тобой правильно. Порой — по собственному выбору, но в остальном мне попросту приходилось довольствоваться тем, что есть. У меня нет ни недвижимости, ни денежных средств, чтобы передать их тебе; только маггловские недвижимость и имущество. Я могла бы дать тебе книги — но это может сделать любой, и найти их ты можешь где угодно. А твой талант к магии и ментальным искусствам, равно как и твой темперамент и даже... твоя предрасположенность к несчастливости... это ты и так унаследовал от меня, хотелось мне того или нет. Мне не досталось фамильных сокровищ, какие можно было бы тебе передать — только фамильные проклятия.

Единственная долговечная ценность, которую я могу тебе предложить, это поделиться с тобой одной истиной: ты не властен над другими людьми, Северус. Не в том, что имеет значение. Ты можешь попытаться. Ты можешь ими манипулировать — отнять то, что они любят, или же дать то, чего они жаждут; ты можешь запугать их, можешь сломать их, можешь возвысить и прославить. На какое-то время они могут даже подчиниться твоим желаниям. Но когда-нибудь твоя власть пойдет прахом, и все будет кончено — они уйдут, и что бы тебя ни заставило всего этого добиваться — все твои причины тоже рассыплются пылью. Как будто их никогда и не было. Если ты поймешь это, Северус, — на самом деле поймешь, не просто научишься повторять, а примешь всем сердцем, то приобретешь самое ценное знание, какое только может достаться человеку: знание, что никто не властен и над тобой тоже.

— И тогда, — промолвила мать, и глаза ее были темны, непоколебимы и бездонны, — ты сможешь свободно жить собственной жизнью, не нуждаясь в каких-либо гарантиях.