Павел Бирюков - Биография Л.Н.Толстого. Том 3

• Название: Биография Л.Н.Толстого. Том 3
• Автор: Павел Бирюков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1915

«…Приступая к составлению третьего тома биографии Л. Н-ча Толстого, я останавливаюсь перед новыми трудностями. Если в 1-м томе мне пришлось употребить все силы на отыскивание материала и на восстановление картин далекого прошлого, свидетели которого уже сошли в могилу; если при составлении второго тома я останавливался перед трудностью проникновения в таинственный процесс перерождения великой души, – то все же, создавая исторические картины, я описывал малоизвестное, почти новое, и интерес этого нового значительно искупал недостатки описания…»

---

– Что прикажете делать, ваше сиятельство?

– Очень просто: не служить там, где вас могут заставить поступать против совести.

После этого мне все-таки пришлось во имя сохранения дела съездить к орловскому и тульскому губернаторам и в заключение послать министру внутренних дел телеграмму с просьбой «устранить препятствия, которые ставят местные власти делу частной благотворительности, законом не возбраняемой».

Таким образом удалось спасти существовавшие у нас столовые, но новых открывать уже не разрешалось».

Бодрое, даже поэтическое настроение Л. Н-ча во время его пребывания в Гриневке, имении сына, ясно выражается в его письме к жене от 6 мая, где он пишет, между прочим, так:

«Я нынче только после дождя съездил в деревню Каменку, где недружное общество и столовая не ладится, так что я совсем отказал и перенесу в другую деревню. Зато вчера, после того, как я писал тебе письмо на станции, я поехал дальше, в дальние бедные две деревни, Губаревки, и там все идет прекрасно. Назад ехал через лес Тургенева, Спасское, вечерней зарей; свежая зелень в лесу под ногами, звезды в небе, запахи цветущей ракиты, вянущего березового листа, звуки соловья, шум жуков, кукушки, – кукушка и уединение, и приятное под тобой, бодрое движений лошади, и физическое и душевное здоровье. И я думал, как думаю беспрестанно, о смерти. И так мне ясно стало, что так же хорошо, хотя по другому, будет на той стороне смерти, и понятно было, почему евреи рай изображали садом. Самая чистая радость – радость природы. Мне ясно было, что там будет так же хорошо, – нет, лучше. Я постарался вызвать в себе сомнение в той жизни, как бывало прежде – и не мог, как прежде, но мог вызвать в себе уверенность».

Получив несколько новых пожертвований, Л. Н-ч решил расширить свою деятельность, распространив помощь на некоторые уезды Тульской губернии. Для этого в конце мая он поехал на лошадях к своим знакомым помещикам Левицким, близ станции Караси, Сызрано-Вяземской железной дороги. И там, к ужасу своих семейных друзей, заболел сильной дизентерией; проболел там 10 дней и, поправившись, вернулся в Ясную Поляну.

Живя у сына, он написал статью «Голод или не голод», в которой описывал положение населения, давал отчет об истраченных деньгах и отвечал на некоторые общие вопросы.

Л. Н-ч так описывает начало своей деятельности:

«Первая деревня, в которую я приехал, было знакомое мне Спасское, принадлежащее И. С. Тургеневу. Расспросив старосту и стариков о положении в этой деревни, я убедился, что оно далеко не так дурно, как было дурно положение тех крестьян, среди которых мы устраивали столовые в 1891 году. У всех дворов были лошади, коровы, овцы, был картофель и не было разоренных домов, так что, судя по положению спасских крестьян, я подумал, что не преувеличены ли толки о нужде нынешнего года. Но посещение следующей за Спасским Малой Губаревки и других деревень, на которые мне указали, как на очень бедные, убедило меня в том, что Спасское находится в исключительно счастливых условиях – и по хорошему наделу, и по случайно хорошему урожаю прошлого года. Так, в первой деревне, в которую я приехал, Малой Губаревке, на 10 дворов было 4 коровы и 2 лошади, 2 семейства побирались, и нищета всех жителей была страшная. Таково же почти, хотя и несколько лучше, положение других соседних деревень… Во всех этих деревнях, хотя и нет подмеси к хлебу, как это было в 1891 году, но хлеба, хотя и чистого, дают не вволю. Приварка – пшена, капусты, картофеля – даже у большинства нет никакого. Пища состоит из травяных щей из травы, забеленных, если есть корова, и не забеленных, если ее нет, и только хлеба. Во всех этих деревнях у большинства продано и заложено все, что можно продать и заложить. Так что крайней нужды в окружающей нас местности – районе 7–8 верст – так много, что, устроив 14 столовых, мы каждый день получаем просьбы о помощи новых деревень, находящихся в таком же положении.

Там же, где устроены столовые, они идут хорошо, обходятся около 1 р. 50 коп. на человека в месяц и, кажется, удовлетворяют поставленной нами себе цели: издержать жизнь и здоровье слабых членов самых бедных семейств.

25 мая вечером я заехал в деревню Гущино, состоящую из 49 дворов, из которых 24 без лошадей. Было время ужина. На дворе под двумя вычищенными навесами сидели за пятью столами 80 человек столующихся: старики вперемежку со старухами – за большими столами на скамейках, дети – за маленькими столиками на чурбачках с перекинутыми тесинами. Ужинавшие только что кончили первое блюдо (картофель с квасом), и подавалось второе – капустные щи. Бабы наливали ковшами в деревянные чашки дымящиеся, хорошо заправленные щи; столовщик с ковригою хлеба и ножом обходил столы и, прижимая ковригу к груди, отрезал и подавал ломти прекрасного, свежего, пахучего хлеба тем, у кого был доеден. Хозяйка и женщина из столующихся служат взрослым, хозяйская дочь, девочка, служит детям. Все происходило чинно, степенно, точно как будто этот порядок существовал многими веками.

Ужинавшие были большею частью исхудалые, истощенные, в поношенных одеждах, редкобородые, седые и лысые старики и сморщенные старушки. На всех лицах было выражение спокойствия и довольства. Все эти люди, очевидно, находились в том мирном и радостном настроении и даже в некотором возбуждении, которые производит употребление достаточной пищи после долгого лишения ее. Слышались звуки еды, степенный разговор и изредка смех на детских столах. Были тут и два прохожих нищих, за которых столовщик извинялся, что допустил их к ужину.

Из Гущина я поехал в деревню Гнедышево, из которой два дня тому назад приходили крестьяне, прося о помощи. Деревня эта состоит также, как и Губаревка, из 10 дворов. На 10 дворов здесь 4 лошади и 4 коровы, овец почти нет, все дома так стары и плохи, что едва стоят. Все бедны и все умоляют помочь им. «Хоть бы мало-мальски ребята отдыхали, – говорит баба, – а то просят папки (хлеба), а дать нечего, так и заснут не ужинамши».

Я знаю, что тут есть доля преувеличения, но то, что говорит тут же мужик в кафтане с прорванным плечом, уж наверное не преувеличение, а действительность: «Хоть бы двоих-троих ребят с хлеба долой спихнуть, – говорит он. – А то вот свез в город последнюю свитку (шуба уже давно там), привез 3 пудика на 8 человек. Надолго ли их? А там уж и не знаю, что везти».

Я попросил разменять мне 3 рубля. Во всей деревне не нашлось и рубля денег.

Очевидно, необходимо устроить и тут столовую. Также, вероятно, нужно и в других деревнях, из которых приходили просить».

Далее следует денежный отчет и, наконец, Л. Н-ч сам себе ставит следующие вопросы:

1) Есть ли в нынешнем году голод или нет голода?

2) Отчего все-таки происходит так часто повторяющаяся нужда народная?

3) Как сделать, чтобы нужда эта не повторялась и не требовала бы особенных мер для ее покрытия?

Л. Н-ч подробно разбирает каждый из этих вопросов и приходит к такому заключению:

«На три поставленные вопроса – есть ли голод или нет голода? от чего происходит нужда народа? и что нужно сделать, чтобы помочь этой нужде? – ответы мои следующие:

Голода нет, а есть хроническое недоедание всего населения, которое продолжается уже 20 лет и все усиливается, которое особенно чувствительно нынешний год при дурном прошлогоднем урожае и которое будет еще хуже на будущий год, так как урожай ржи в нынешнем году хуже прошлогоднего. Голода нет, но есть положение гораздо худшее. Все равно, как бы врач, у которого спросили, есть ли у больного тиф, ответил: тифа нет, а есть быстро усиливающаяся чахотка.

На второй же вопрос ответ мой состоит в том, что причина бедственности положения народа не материальная, а духовная, что причина главная – упадок его духа, так что пока народ не поднимется духом, до тех пор не помогут ему никакие внешние меры: ни министерство земледелия, ни выставки, ни сельскохозяйственные школы, ни изменение тарифов, ни освобождение от выкупных платежей (которое давно бы пора сделать, так как крестьяне давно переплатили то, что заняли, если считать по теперь употребительному проценту), ни снятие пошлин с железа и машин, – ничто не поможет народу, если его состояние духа останется то же. Я не говорю, чтобы все эти меры не были полезны, но они сделаются полезными только тогда, как народ поднимется духом и сознательно, свободно захочет воспользоваться ими.

Ответ же мой на третий вопрос – как сделать, чтобы нужда эта не повторялась? – состоит в том, что для этого нужно, не говорю уже уважать, а перестать презирать, оскорблять народ обращением с ним, как с животным, нужно подчинить его общим, а не исключительным законам, нужно дать ему свободу учения, свободу передвижения и, главное, снять клеймо дикого истязания – сечения взрослых людей только потому, что они числятся в сословии крестьян.

Если освободить крестьян от всех тех пут и унижений, которыми они связаны, то через 20 лет они приобретут все те богатства, которыми мы бы желали наградить их, и гораздо еще больше того.