Моисей Гольдштейн - Биробиджанцы на Амуре

• Название: Биробиджанцы на Амуре
• Автор: Моисей Гольдштейн
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1958

Повесть «Биробиджанцы на Амуре» рассказывает о небольшом эпизоде из трудовой жизни крестьян-новосёлов — заготовке сена, ведущегося группой переселенцев на отрезанном наводнением острове. Повесть заканчивается победой энтузиастов-косарей: сено скошено и заскирдовано, смертельная опасность, грозившая отрезанным на затопленном острове людям, миновала; сложился и окреп испытанный коллектив коммунаров, готовых к новым сражениям с дикой тайгой.

В остальных произведениях, входящих в этот сборник (за исключением двух последних рассказов, написанных на войне), тоже изображена борьба советских людей за освоение Дальнего Востока.

---

Сара быстро подходит к окну.

— Тише ты, спятил! Обмыл золото, налюбовался и отнеси сейчас же начальнику! Каменного дома нам, слава богу, не надо. При советской власти можно всего добиться честным путем. Да и чего нам не хватает? Дай бог и дальше так жить!

Мендель прищуривает глаз, почесывает голову и спрашивает:

— Начальнику, говоришь, отнести? А может быть, сразу и фотографию свою дать, чтоб в газетах напечатали?

— А что же ты думаешь? — говорит Сара. — О тебе и в газетах напишут. Послушай меня, Мендель, отнеси!

Мендель улыбнулся.

— А может быть, наоборот? Подумай, Сара: ведь ни одна душа ничего не знает… Поселимся в Москве и по кусочкам, по крошкам будем продавать это золото. Кусочек — тысяча, крошка — пять сотен… Меньше чем на сто рублей и не отковырнешь! Как ты думаешь, Сара? — Он поглаживает золото обеими руками, словно гладит головку младенца. — И будем жить, как баре, а?

Сара задумалась. Она и поверить не могла, что это говорит ее Мендель, откуда у него такие речи? Ведь это же просто смешно! Он всегда говорил толково, к делу.

— Мендель, — пытается она его отрезвить, — ведь это же сумасшествие! Что наши дети скажут? «Откуда, — спросят они, — ты, отец, так разбогател?» Ведь нынешним детям зубы не заговоришь! Наша Геня, не забудь, врач, комсомолка, она гордится своим отцом, рабочим. И Миша, он ведь инженер, орденоносец. Если ты перестанешь работать и начнешь отковыривать кусочки золота, они и в дом к нам не заглянут, имени твоего слышать не захотят, отрекутся от нас с тобой, слышишь, Мендель? А младший, Левка, думаешь, станет жить с нами? Убежит куда глаза глядят! Вот тебе и вся семья! А все из-за чего? Из-за куска золота… Зачем мне это нужно? Не хочу! Выбей эту дурь из головы!

— Дурь, говоришь? — спрашивает Мендель и прячет слиток под подушку.

— Дурь, сумасшествие! — отвечает Сара. — Не дай бог, какую беду еще себе наживешь! Ведь это же человека с ума свести может!

— С ума свести, говоришь? — снова спрашивает Мендель и пристально смотрит на жену.

— Да, да! С ума… — кивает головой Сара. — А мой дед разве не рехнулся из-за золота?

— Из-за золота? Рехнулся?

— Не из-за настоящего золота, из-за наваждения…

— Басни!

— Нет, не басни! Никакому честному дому не пожелаю того, что с моим дедом случилось.

— Сошел с ума?

— Сошел с ума и умер, — ответила Сара, опустив голову.

3

В доме было темно. Левка обычно засыпает очень быстро, но сейчас он лежит с широко раскрытыми глазами и, навострив уши и затаив дыхание, слушает историю о дедушке.

— Нам это рассказывала мама, — говорит Сара, — когда я еще маленькой была. Это действительно случилось с отцом моей матери, Хаим-Лейбом.

Дед мой был коробейником и штопальщиком. Он ходил из деревни в деревню, продавал катушки ниток, пуговицы, иголки и чинил сермяги, полушубки и всякие другие рваные вещи. Уйдет, бывало, в воскресенье с мешком за плечами и возвращается в пятницу. Принесет немного муки, горсть крупы, яичко, а иной раз и несколько грошей деньгами. Так и жили дед мой и бабушка со своими дочерьми, старыми девами. Нищета была страшная, домишко по самые окна ушел в землю, а крышей упирался в кладбищенскую стену.

И вот однажды дед, как всегда, встал в воскресенье пораньше, помолился, взял мешок на плечо и пошел по деревням. Идет из деревни в деревню, из дома в дом, от порога к порогу, а никто ничего не покупает и латать никому ничего не требуется. Год тогда был засушливый, хлеба не родилось. Соседи-крестьяне и друзья кое-чем поддерживали, а заработать не на чем было. И вот прошло воскресенье, миновали и понедельник и вторник, а дед еще мешка своего и не развязывал и иголки из лацкана не вытаскивал. Идет он дальше и дальше, уже и пятница подошла, а в кармане ни гроша, в мешке ни мучицы, ни крупицы — ничего! С чем ушел в воскресенье, с тем и возвращается в пятницу. А дома бабушка ждет, дочери ждут, надо субботу справлять. Всегда дед, бывало, приходит к полудню, а тут уже и полдень миновал… Дороги дождем размыло, ходить по ним стало трудно. Дед еле ноги волочит, ведь всю неделю недоедал. Сил нет. Поднимает он глаза к небу, а небо хмурое, дождик накрапывает. Дед, старенький, слабый, тащится с мешком за плечами, останавливается и молит бога; «Господи, — говорит он, — помоги бедному человеку, подкинь находку честную, клад… Ведь помогаешь ты иной раз людям!» Дальше пошел. Торопится. А сердце так сжимается от боли, что слезы из глаз текут. И вдруг что-то блеснуло у него перед глазами. Дед остановился, протер рукавом глаза, но ничего не увидел и пошел дальше. Идет, идет, а перед глазами опять сверкнуло, словно пламя, но это не огонь, а что-то круглое катится по земле, покажется и скроется. Дед идет быстро, из сил выбивается. А тут уже темнеет. Издалека виднеются первые огоньки в окошках, и дед бежит, а впереди огненный шар катится… Но только дед протянет к нему руку, шар исчезает, словно в землю проваливается. А потом снова покажется. Тут дед понял, что это — чудо небесное, что наконец бог над ним смилостивился и ниспослал ему клад. А уж о кладах дедушка наслушался немало историй. Он весело пошел дальше и даже не шел, а бежал приплясывая, летел. Так добрался он до своего дома. Наступила ночь, во всех окнах сияли праздничные свечи, и только в дедовой землянке было темно.

«Сейчас станет светло! — весело подумал дед. — Сейчас увижу зал, богато накрытый стол, а на нем — драгоценные вина, жирное мясо, лучшая рыба». Бабушке он достанет жемчуга, бриллиантовые серьги, дочерям — шелка и бархат. Он войдет, весело поздравит всех с наступающей субботой, наденет шелковый кафтан и сядет на почетное место… И вдруг что-то сверкнуло, у деда посветлело в глазах, золотой шар поднялся, подскочил — и зарылся в землю возле кладбищенской стены. Дед протянул руку, привалился к забору, хотел поднять шар… Так его потом и нашли лежащим без сознания у кладбищенской стены.

Сара тяжело вздохнула и искоса посмотрела на Менделя. В темноте она могла лишь различить его неподвижное лицо. Он лежал так тихо, что Сара даже не слышала его дыхания. Левка, который все время лежал, облокотившись на подушку, задумался. Широко раскрытые глаза его блестели в темноте. Он пылал от возбуждения и желания услышать еще что-нибудь необыкновенное. Он приподнялся на кровати, но вдруг услыхал голос отца:

— А что было дальше?

— Лютому врагу не пожелаю! — ответила Сара.

Долго было тихо. Слышался только веселый шум мониторов, да еще откуда-то издалека доносилась грустная песня влюбленных, не нарушавшая ночной тишины, а сливавшаяся с нею.

— С тех пор дедушка перестал ходить по деревням, — вздохнув, сказала Сара. — День и ночь стоит, бывало, у кладбищенской стены и роет землю. Он раскапывал все больше и больше, а сам день ото дня таял, зарос волосами, ходил оборванный, истрепанный… Бабушка от горя умерла, дочери поседели, а дедушка бегал по улицам с горящими глазами и кричал: «Погодите, люди, вот я отыщу клад, и всем тогда станет хорошо…» Наконец его схватили, заперли в сумасшедшем доме, там он и умер…

По пухлым щекам Левки тихо текли слезы. А когда он уснул, ему приснился дед. Он плыл в облаках, распустив бороду, вытянув руки вперед. В одной из них был мешок, в другой — палка. А впереди летело множество кур с золотыми перьями, и все они клали золотые яйца в мешок деда.

4

Какие-то странные слова долетали до ушей Левки и рвали путаные нити его беспокойного сна. Несколько раз он раскрывал глаза, напряженно смотрел в темноту и снова тяжело засыпал. И тогда ему казалось, что кто-то стоит наклонившись над ним и втолковывает ему что-то непонятное. А на рассвете, случайно раскрыв глаза, он увидел из-под одеяла, как мать стоит склонившись над отцом и горячо убеждает его:

— Не смей этого делать, Мендель! Слышишь? Ты нас погубить хочешь, детей хочешь от себя оттолкнуть…

Левка протер глаза и лежал, затаив дыхание. Он насторожился: «Что это мама говорит? Новую историю рассказывает или это конец вчерашней, которую он не успел дослушать?» И вдруг он слышит, как отец отвечает в сердцах:

— Чудачка! — говорит он. — Дай одуматься, погоди день-другой. Я подумаю… Как это можно под горячую руку! Всю жизнь об этом мечтали — и отец и дед… Погоди… Может быть, ты и сама передумаешь, придешь и скажешь: «Ты прав, Мендель. Не надо отдавать этот кусок золота».

Левка улавливает последние слова и никак понять не может, что это должно означать… Если мать рассказывает сказку, то зачем отец вмешивается?. Он лежит с полузакрытыми глазами и сквозь ресницы видит, как мать поворачивается к нему и смотрит, спит ли он. Потом она снова склоняется к отцу и тихим, но строгим голосом говорит:

— Слушай, Мендель! Возьми это золото и отнеси начальнику! Сделай так, чтобы никто не знал, что оно было у тебя дома. Сам знаешь, какие у людей языки, мало ли что могут сказать. А если не отнесешь, клянусь тебе, сама пойду и расскажу! — Последние слова она произнесла единым духом. Потом перевязала платок на голове и вышла из дому.