Ричард Форд - День независимости

• Название: День независимости
• Автор: Ричард Форд
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-86471-746-2

Этот роман, получивший Пулитцеровскую премию и Премию Фолкнера, один из самых важных в современной американской литературе. Экзистенциальная хроника, почти поминутная, о нескольких днях из жизни обычного человека, на долю которого выпали и обыкновенное счастье, и обыкновенное горе и который пытается разобраться в себе, в устройстве своего существования, постигнуть смысл собственного бытия и бытия страны. Здесь циничная ирония идет рука об руку с трепетной и почти наивной надеждой. Фрэнк Баскомб ступает по жизни, будто она – натянутый канат, а он – неумелый канатоходец. Он отправляется в долгую и одновременно стремительную одиссею, смешную и горькую, чтобы очистить свое сознание от наслоений пустого, добраться до самой сердцевины самого себя. Ричард Форд создал поразительной силы образ, вызывающий симпатию, неприятие, ярость, сочувствие, презрение и восхищение. «День независимости» – великий роман нашего времени.

---

– Нельсон, – говорю я, обливаясь под рубашкой потом, – может быть, ты впустишь меня в дом и позовешь папу? Хорошо? – Для пущей убедительности киваю ему, тяну на себя сетчатую дверь – к моему удивлению, не запертую, просовываю голову в прохладный, неторопливо плывущий воздух и довольно громко произношу в темную комнату: – Ларри. Я приехал за платой.

Винни, прижимающая к себе плюшевого зайца, похоже, спит. На экране телевизора – темная зелень Всеанглийского клуба.

Не шелохнувшийся Нельсон смотрит на меня снизу вверх (я склонился на ним), затем поворачивается, подходит к кушетке и усаживается рядом с сестрой, которая медленно открывает и снова закрывает глаза.

– Ларри! – еще раз выкликаю я. – Вы здесь?

Большого пистолета Ларри на столике нет, а это может означать, разумеется, что он сейчас в руке хозяина.

Из глубины дома доносятся звуки, с какими выдвигается и задвигается ящик комода; затем хлопает дверь. Что скажет составленное из моих сограждан жюри присяжных заседателей – восьмерка чернокожих и четверка белых, – если окажется, что я, желая получить арендную плату, подпортил предпраздничную статистику убийств? Уверен, меня сочтут виновным.

Я отодвигаюсь от входной двери, оборачиваюсь, чтобы опасливо вглядеться в дом миссис Биверс. За сетчатой дверью плавает, точно мираж, оранжевый халат Мирлен, она наблюдает за мной.

– Все в порядке, Мирлен, – говорю я в пустоту, и призрак халата отступает в сумрак.

– В чем дело?

Я быстро поворачиваюсь к двери и вижу за ней задвигающую засов Бетти Мак-Леод. Устремленный на меня взгляд негостеприимно пасмурен. Она в розовом стеганом домашнем халате, ворот которого придерживает худыми белыми, как бумага, пальцами.

– Да ни в чем, – отвечаю я, покачивая головой на манер, сдается мне, душевнобольного. – Думаю, миссис Биверс только что вызвала по мою душу копов. А я всего лишь пытаюсь получить арендную плату.

Я и хотел бы выглядеть позабавленным происходящим, но таковым себя вовсе не ощущаю.

– Ларри нет дома. Вернется вечером, так что приезжайте попозже, – отвечает Бетти с таким видом, точно я на нее только что наорал.

– Ладно, – с безрадостной улыбкой соглашаюсь я. – Скажите ему, что я приезжал, как и в любой другой месяц. И что пора платить.

– Он заплатит, – кисло отвечает Бетти.

– Ну и прекрасно.

Я слышу, как где-то в глубине дома в уборной спускают воду, как она вяло плещет в унитазе, а затем с силой уходит по новым трубам, замененным мной меньше года назад, и за немалые денежки. Нечего и сомневаться – Ларри только что проснулся, долго и с удовольствием писал, а теперь затаился в ванной комнате и ждет, когда я слиняю.

Бетти Мак-Леод вызывающе мигает, она тоже услышала воду. Остролицая, с желтоватой кожей выпускница Гриннеллского колледжа, родившаяся на ферме под Миннетонкой, она вышла за Ларри, когда обучалась в магистратуре Колумбийского университета, собираясь стать социальной работницей, – он в то время учился в производственной школе окраинного двухгодичного колледжа. Прежде он служил в «Зеленых беретах», а теперь старался выбраться из нью-йоркского ада (я узнал все это от Харрисов). Родители Бетти, принадлежащие к церкви «Лютеран Сиона», естественно, забились в истерике, когда дочь впервые приехала к ним на Рождество с Ларри и младенцем Нельсоном в коляске, но после вроде бы успокоились. Перебравшись в Хаддам, Мак-Леоды повели жизнь, которая становилась все более затворнической. Бетти на улицу почти не выходила, Ларри работал в ночную смену на фабрике домов на колесах, внешними признаками их существования были одни лишь дети. Так живут многие.

Честно говоря, мне Бетти Мак-Леод не нравится, хоть я и не против того, чтобы сдавать дом ей и Ларри, поскольку считаю их людьми, по всем вероятиям, храбрыми. Насколько я смог заметить, лицо ее вечно хранит разочарованное выражение, говорящее, что она сожалеет об упущенных ею жизненных возможностях, но при этом совершенно уверена в полной правильности каждого из принятых ею нравственных решений и потому гораздо лучше нас всех. Типичный для либерала трехступенчатый парадокс: тревога, смешанная с гордостью и ненавистью к себе. Боюсь также, что Мак-Леоды из тех людей, которые могут рано или поздно впасть в паранойю, забаррикадироваться в своем (моем) доме, предъявить путаные требования, пострелять в полицейских и в конце концов поджечь дом и всем семейством погибнуть. (Что, разумеется, не дает мне повода для их выселения.)

– Ладно, – говорю я и отступаю от двери, словно собираясь уйти. – Надеюсь, в доме все хорошо.

Бетти смотрит на меня с укоризной. Но вдруг ее взгляд сдвигается в сторону, и я, обернувшись, вижу, как одна из наших новых черно-белых патрульных машин останавливается прямо за моей. Внутри двое полицейских. Один, сидящий на пассажирском сиденье, говорит что-то в рацию.

– Он еще здесь! – кричит из глубин своего дома незримая Мирлен Биверс. – Этот белый! Заберите его. Он в чужой дом лезет.

Разговаривавший по рации полицейский сообщает что-то своему напарнику-водителю, оба смеются, затем первый, не надев шляпу, вылезает из машины и неторопливо направляется по тротуару к нам.

Я, разумеется, знаю его со времени моего приезда в Хаддам. Это сержант Балдуччи, на вызовы он выезжает сегодня лишь потому, что день праздничный. Он происходит из большой местной семьи сицилийцев-полицейских, мы с ним далеко не один раз перебрасывались несколькими словами, встречаясь на уличных углах, вели сдержанные разговоры за чашкой кофе в кафе «Спот», хотя «знакомы» по-настоящему не были. В полудюжине случаев я пытался уговорить его не выписывать мне штраф за парковку в неположенном месте (всякий раз безуспешно), а однажды он помог мне, когда я запер в машине ключи от нее (дело было у «Городского винного»). Кроме того, он трижды вызывал меня в суд за нарушение правил движения; годы назад, когда я еще был женат, бывал у меня дома, расследуя его ограбление, а вскоре после развода остановил и обыскал на предмет ношения оружия – в то время я обзавелся привычкой подолгу прогуливаться заполночь в окрестностях моего дома, понося самого себя громким отчаянным голосом. При всех таких оказиях он держался с отчужденностью налогового инспектора, но за рамки официальной вежливости не выходил. (Честно говоря, я всегда считал его мудаком.)

Сержант Балдуччи подходит почти вплотную к крыльцу, ни разу не взглянув ни на меня, ни на Бетти Мак-Леод. Поддергивает черный ремень с большой пряжкой, на котором висит все его полицейское снаряжение: баллончик с газом, рация, наручники, кольцо с ключами, дубинка, большой автоматический пистолет. Он в отутюженной черной с синим форме хаддамской полиции, украшенной псевдовоенными знаками – нашивками, эмблемами, – и либо отрастил за последнее время животик, либо под рубашкой на нем бронежилет.

Меня он все же оглядывает – так, точно в глаза ни разу не видел. Росту в нем пять футов десять дюймов, густые брови, крупные поры на пустом, как луна, лице, армейская стрижка «бобриком».

– Какие-то проблемы, ребята? – спрашивает он, поставив на нижнюю ступеньку ногу в начищенном полицейском ботинке.

– Ничего серьезного, – отвечаю я и обнаруживаю, что у меня перехватывает дыхание, как будто здесь все куда серьезнее, чем может показаться с первого взгляда. Я стараюсь, разумеется, чтобы лицо мое не выглядело виноватым. – Просто миссис Биверс вбила себе что-то в голову.

Я сознаю, что она наблюдает за нами и что у нее, по-видимому, не все дома.

– Правда? – произносит сержант Балдуччи и переводит взгляд на Бетти Мак-Леод.

– Ничего серьезного, – вяло повторяет она из-за двери.

– Нам сообщили, что по этому адресу производится попытка взлома, – официальным тоном объявляет сержант Балдуччи. И спрашивает у Бетти: – Вы здесь живете, мэм?

Бетти кивает.

– Кто-нибудь вламывался в ваш дом или пытался вломиться?

– Насколько я знаю, нет, – отвечает она.

– А что здесь делаете вы? – спрашивает сержант Балдуччи у меня, оглядывая дворик в поисках чего-нибудь необычного – разбитого окна, окровавленного фигурного молотка, пистолета с глушителем.

– Я владелец этого дома. И заглянул сюда по делу.

Мне не хочется говорить, что я заявился за арендной платой, как будто взимание ее – преступление.

– Вы владелец этого дома? – Балдуччи завершает обзор дворика и наконец упирается взглядом в меня.

– Да, и вон того тоже. – Я указываю на пустой дом, в котором жили Харрисы.

– Как, говорите, вас зовут? – спрашивает он, извлекая из заднего кармана желтую записную книжечку на спиральке и шариковую ручку.

– Баскомб, – отвечаю я. – Фрэнк Баскомб.

– Фрэнк… – повторяет он, записывая, – Баскомб. Домовладелец.

– Верно, – подтверждаю я.

– По-моему, я вас уже где-то видел, нет? – Взгляд его неторопливо опускается к моим ногам, затем поднимается к лицу.