Николай Угловский - Подруги

• Название: Подруги
• Автор: Николай Угловский
• Издательство: Вологодское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Писатель Н. В. Угловский родился в 1921 году в Велико-Устюгском районе Вологодской области. Участвовал в боях против гитлеровской Германии и Японии в качестве военфельдшера. После войны работал фельдшером ремесленного училища в Великом Устюге, а позднее — в редакции местного радиовещания и в районной газете. Член КПСС с 1943 года.

Первый рассказ Николая Угловского был напечатан в 1941 году. Первая повесть «Наступление продолжается» вышла в Вологде в 1950 году. Заметным явлением в литературе были повести Н. Угловского «Огни в Снежном» (1954 г.) и «У нас на Севере» (1959 г.).

В новой повести «Подруги» Я. В. Угловский вновь обращается к волнующей его теме современной колхозной деревни.

---

— А тебе его жалко? — тем же тоном сказал Никифор. — Ну, ясное дело, жалко, ты ведь у него не один год батрачила. Вот и глупая, потому как доживи Ефрем до коллективизации, все равно его, вражину, в Соловки пришлось бы упрятать. Но ты, Владимир, не думай, будто я его уморил, он сам уморился. Приехал я в ту пору на станцию, то ли за гвоздями, то ли за другой какой рухлядью — не помню. Ну, справил свои делишки, собираюсь обратно, вдруг, откуда ни возьмись, — Ефрем. А он, оказывается, в гости к зятю ездил, никак в самую Вятку, а теперь домой прется. Вижу, навеселе человек, да оно и понятно: на дворе стужа лютая, дорога не близкая, подзаправиться не лишне. Я бы и сам выпил, да не на что было. Я-то в старой шинелишке, еще с фронта привез, а Ефрем в меховой шубе. Подвези, просит. Ладно, говорю, а сам смекаю: Ефрем же богатый, может, и меня догадается угостить. Где там! Доезжаем до Мякинной слободы, он и говорит: погоди минутку, я тут к куму загляну, дело есть. Известно, у него везде дела, он и к зятю, наверно, насчет товара ездил… Ну, жду, прыгаю возле саней, а уж ночь наступила. Проклинаю себя, что с таким зловредным человеком связался, а совесть все-таки не позволила его бросить…

Гляжу, выводят моего Ефрема под руки, а он «Златые горы» орет. Ах, ты, сволочь, думаю… Ладно, взвалили Ефрема в сани, кумовья мне шумят: дескать, ты аккуратней вези, не выпал бы ненароком. Это, выходит, я опять за кучера, как в царские времена. Ну, черта с два! Однако поехали. Спервоначалу Ефрем песни пел, потом, чую, притих. Шуба на нем, конечно, добрая, но он ее распахнул, лихость свою показывает. Этак через час Ефрем как-то нехорошо хрипеть начал, однако не похоже, чтоб со сна. Неладно, думаю, что-то с мужиком. Тем более, что голова в сене, а все остальное снаружи… Въезжаем в Синегорье, у меня там знакомый фельдшер жил — я к нему. До этого сто раз у него бывал, а тут никак дом не найду. С перепугу, наверно… Плюнул на все и давай дальше ехать. Приезжаю прямо к Ефремихе, она в чем была выскочила, кинулась к Ефрему, а он уж готов, спекся. С вина, значит, сгорел…

— И дыму не было? — усмехнулся Алексей.

— Как же, не без этого, — беспечно ответил Никифор. — По волостям и следствиям таскали, а я-то тут причем? Кабы я с Ефремом пил или торговал, тогда другое дело, а так с какого пятерика я отвечать стал бы? Отступились. Верно, кумовья Ефремовы ловчились подкараулить меня на узкой дорожке, только ни хрена у них не вышло. А в тридцатом году я же их и раскулачивал. С тех пор и пошла моя жизнь на повышение. Ты не гляди, Владимир, что я два класса кончил, мы все тогда не шибко были грамотные, когда колхоз на ноги ставили. Зато линию свою крепко держали. Тогда я в большом почете был, не то, что теперь…

— Да вроде и теперь тебя никто не обижает, Никифор Савельич, — по-видимому, с искренним уважением сказал Осипов, подливая старику в стакан. — Сам же говоришь — Логинов с тобой часто советуется.

— Это, конечно, так, — вздохнул Никифор, любовно косясь на стакан, однако воздерживаясь брать его. — А только все равно полного удовлетворения мне нету, Алеша. Вот хворь немного одолею, пойду к Логинову постоянную должность просить. Я же и руководить могу, характеру у меня хватит. Тут дело такое развернулось, колхоз опять в гору пошел, сев на носу, а я вроде в стороне…

В голосе старика Володе послышалась неподдельная грусть. Хотя и трудно было представить Никифора на руководящем посту, Володя почему-то сочувствовал ему, даже готов был поверить, что старик справится с любой должностью. Между тем Алексей Осипов уже наморщил лоб, размышляя, затем солидно заговорил:

— Слушай, Никифор Савельич, ты же, говорят, когда-то на маслозаводе заворачивал, должен знать все эти тонкости — становись туда для контроля. А то жалобы кругом, будто жирность там занижают. Может, и мы виноваты, я же, сам понимаешь, за всем углядеть не могу, а молоковозчик и вовсе неопытный, не разбирается в ихних пробирках.

— Верно! — оживился Никифор и даже кулаком по столу пристукнул. — Когда это было видно, чтоб молоко от наших коров на три процента жирности получалось? Это же разоренье колхозу, а вы ушами с бригадиром хлопаете, маслодельщикам в рот заглядываете. Ты думаешь, за что меня в тридцать третьем году на сепараторку поставили? За честность — вот за что. Тогда тоже всякие там примазывались, но я их живо на чистую воду вывел. Я, брат, эти дела на зубок знаю, даром что малограмотный. И ты, Алеша, не хвались, что, дескать, редко на заводе бываешь. Хоть каждый день езди — все равно могут надуть. На твоих глазах прямо.

— Ну, это, знаешь!.. — оскорбился Осипов.

— Вот и не знаешь, а я тебе точно говорю, — загорячился старик. — И между прочим, я сам могу тебя в любую минуту надуть. На одну сотую, а обтяпаю, хоть ты и рядом стоять будешь.

— Ладно, ладно, — снисходительно пробасил Осипов, давая понять, что он нисколько не верит в подобную ловкость Никифора. — Так пойдешь на завод? Я поговорю с Логиновым.

— Нет, не пойду, — хитро ухмыльнулся старик. — И дело знаю, а не пойду. Не справлюсь из-за старости. Там же работы до лешего — и молоко принимать, и жирность эту самую определять, и план, само собой, выполнять надо. Это же с утра до вечера крутиться придется, а у меня, сам знаешь, прежней резвости нет.

Ты бы что-нибудь полегче придумал, какую-нибудь руководящую должность, там бы я свой характер проявил, это уж без осечки.

Володя расхохотался. Повеселел и Алексей Осипов. Чокнувшись со стариком и перестав играть роль бывалого человека и «начальника», он, едва сдерживая смех, сказал:

— Тогда становись наблюдающим прорабом по плотницкому делу. Мы тут доильный зал начинаем строить, механическую дойку будем вводить — вот тебе и работа по душе. Плотники подобрались толковые, да только до тебя, Савельич, им далеко. Молодежь в основном, из стариков один Емельян…

— По-твоему, Емельянушка — хороший плотник? — усмехнулся Никифор. — Да ему и топорища настоящего не вытесать. Строили мы как-то амбар, он у меня за старшего был. А я не поддавался, тоже свой вкус имел. Ну и, понятное дело, спорили с ним прямо-таки до белого каления. Он же спорщик незаменимый, знаешь, небось. Никак ему не втолкуешь, а потом я приспособился: давай, говорю, Емельян, на кулаки? Чья возьмет, того и правда… Ну, он супротив меня слаб был, отступался. И ты теперь будешь говорить, что он хороший плотник?

— А ты, может, скажешь, что и Семен Степанович плох? — с вызовом спросил Алексей, незаметно подмигнув Володе.

— Нет, про Семена не скажу. Но тоже, брат, промахи бывали, — прищурился Никифор. — Починяли мы как-то, годов этак тридцать пять назад, конюшню у покойного Ивана Пряхи… помнишь, Татьяна?.. Э, уснула старуха, бог с ней, — не получив ответа с печки, махнул он рукой. — Ну и напочиняли, чтоб Ивану в гробу не перевернуться. Прижимистый и жадный был мужик, Ефрему ровня. Помню, мальцом я был, придешь к нему с корзинкой, кусок подаст и непременно разные наставительные слова произнесет. Такой уж умственный мужик — учить всех любил…

— Ну, а с конюшней-то как? — не утерпел Володя.

— Известно как: через полгода задняя стена начисто вывалилась. Э, да что вы понимаете, нынешние, — с неожиданной горечью и затаенной обидой проговорил старик. — Вам, конечно, корзина и все прочее в диковинку, а я, как вспомню прежние свои мытарства, холодным потом обольюсь, потрясу этак головой и спрошу себя: да неужто ты жив и здоров, Никифор Савельич? Вот как… Помню, лет шесть мне было, как раз первый день пасхи. Для меня эти праздники — самое милое дело: и люди добрее бывали, и опять же стряпня разная, пироги там, селянки мазаные… Обошел я с корзиной всю Сосновку — подают и подают. Набрал с пупырем, надо домой возвращаться, а я эту корзину, будь она неладна, обеими руками едва поднимаю. Однако пошел. Выбрался на мостик у омута — не могу нести и все. Реву, а выбросить и кусочка жалко: мазаного-то я только два раза в году и пробовал — в рождество да в пасху. Допер-таки, однако какую-то жилу надорвал, с месяц болел. Ежели бы у меня такое юношество было, как у вас теперь, мне бы вовек износу не было…

— Да тебя и сейчас палкой не уколотишь, черта белесого, — внезапно раздалось с печки.

— Скажи на милость! — изумленно всплеснул руками Никифор. — Не спит ведь, чесотка! А и верно, братцы, колотили меня в молодости за девок досмерти, а я отлежусь и опять пру на игрища. Любил, любил девок, не таюсь, да уж и они меня жаловали. Ну, теперь, конечно, отпрыгался. По ночам худо сплю, а утром кашель душит и все такое прочее. Только тем и спасаюсь, что зараз три цигарки собственного самосаду выкурю да вот водочкой согреюсь…

— Эти лекарства, конечно, необходимо эффективные, но и к медичке не лишне бы обратиться, — посоветовал Алексей.

— Э, что она понимает, твоя краля? Вот солнышко скоро пообогреет — я опять закукарекаю. А фельдшерица, и правда, девка завидная, не зря ты возле нее увиваешься. Что ж, женись, по крайности хоть я на свадьбе погуляю.