Земовит Щерек - Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян

• Название: Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян
• Автор: Земовит Щерек
• Жанр: Публицистика

Первая книга Земовита Щерека, за которую он получил Паспорт Политики. Раздолбайская, но честная попытка молодого журналиста разобраться: а что не так с Украиной?

+18

---

Точно так же глядела на нас и контролерша в трамвае. Она съежилась на пластмассовом сидении — в синем халате, домашних шлепанцах и с подвешенным на шее роликом билетов — и украдкой поглядывала на нас. А мы наблюдали за ней.

И вновь мы были на львовском Рынке, только становилось уже темно. Мы кружили по разбитым улочкам, попивая «джин-тоник» попеременно с «Вигором», и в головах у нас гудело уже хорошенько.

Мы уже здорово пошатывались перед самым Армянским собором, когда к нам подошла баба с розовыми локонами, восславила Иисуса по-польски и спросила, а не ищем ли мы квартиру, потому что у нее как раз таковая имеется.

— У нас уже есть, — сказал Гавран, — спасибо.

— А у кого? — спросила та, прищурившись.

— У одного такого Юрия, — отвечал Гавран.

— А где? — не сдавалась тетка. — Юрий… Юрий… — вспоминала она.

— На Замарштынуве. На Цветочной. То есть, Квитовой. То есть, Квятовой. Ну… значит…

— Да вы что, пан! — развопилась баба, догадавшись уже, что за Юрий. — У того вора?!

— Э… э… много он не взял, — сообщил ей Гавран. — Но водки пить не захотел, — пожаловался он.

— Так он же и не поляк даже. Только притворяется! — размахивала тетка руками — Он неконцессионный, ненастоящий поляк, только польских туристов во искушение вводит!

— И чего тут сделаешь, — буркнул я. — Так уж случилось.

— Выезжайте! — решительно заявила баба. Выглядела она как типичная русская, золотые зубы, румяна на впавших щеках. Русская тетка, которую кто-то неудачно дублирует на польский. — Вам к настоящим полякам нужно идти жить! Поляки к полякам!

— Ну, следующим разом, — пообещал Гавран, — это уже на все сто. Поляки к полякам и так далее, а сейчас, пани, извините…

— У нас здесь имеется такое товарищество, — больно ткнула та меня розовым ногтем прямо в солнечное сплетение. — Товарищество Польских Владельцев Польских Квартир Для Сдачи Польским Туристам, Приезжающим На Польскую Землю, сокращенно, эСПэВуПэЭмПэВуДэПэТээНЭлЗэт[14], вы повторите и запомните…

— Попокатепетль, — послушно повторил я.

— Ну да, и только мы являемся имеющей концессию польской организацией, держащей монополию найма жилищ поляками для поляков…

— А кто выдает концессии? — заинтересовался Гавран. Тетка его проигнорировала.

— Мы просим заявлять нам каждый случай злоупотреблений, и вообще, ну, о каждом случае, когда не-поляк выдает себя за поляка, и будет лучше поехать к Юрию уже сейчас, забрать вещи, и, проше паньства, тут у меня такая прелестная квартирка, недалеко, на Доро… Сикстуской[15], так что давайте, паедем…

— Спасибо, спасибо, Господь пани благослови, вот как снова приедем осмотреть город Львов, semper fidelis, lis Witalis[16], — отбояривался Гавран, выгибаясь в поклонах и отступая раком. Я быстро врубился в его стратегию и начал делать то же самое. Похоже, выглядели мы довольно странно, отбивая поклоны перед завитой фурией с когтищами словно у стриги[17], потому что люди останавливались посмотреть, что из всего этого выйдет — может это уличный театр? Только мы повернулись и пошли дальше. По улице Армянской.

После десяти вечера город уже закрывался. Так было тогда, в две тысячи втором году. В двадцать два ноль-ноль жизнь прекращалась, а Львов — впрочем, как и Варшава в те времена — превращался в спальню. Хорошо поддатые мы шли по улочкам и искали чего угодно, что могло быть открытым и продать нам градусы.

И наконец, где-то неподалеку от улицы Леси Украинки, мы услышали знакомые звуки. Очень знакомые. То был «Бал у ветеранов»[18]. Заведение размещалось на первом этаже, так что в окне были видны музыканты: и выглядели они как приличные батяры[19] — фуражки клетчатые, пиджачки, шейные платочки — все имелось. Мы вошли, уселись за столиком, а вокалист — засушенный дедок с такой внешностью, что Химильсбах[20] сразу же обеспокоился, как только бы его увидел — захрипел:

— Опивночи си зъявили якис два цивили. Морды обдрапанэ, космы як бадыли…[21]

— Ты-ы… — произнес озадаченный Гавран.

— Ну, именно, — отвечал я, заслушавшись.

— Нич никомуку нэ вмовили, тылдьки морды били… — пел дедок.

— Ой, курва, — задумчиво произнес Гавран.

— Ну, — ответил ему я.

— Пиво или водка? — спросил официант.

— Водка, — ответили мы оба хором.

— А шо, — сказал официант, внимательно глядя на нас и усмехаясь под оченно официантскими усиками, — вы думали шо сэрэд бацярив украинцив нэ було, чы шо?

— Сам ты нэбуло чышо, — буркнул себе под нос Гавран, когда официант уходил с заказом.

2 Самоубийство Брунона Шульца

Мы вроде как отправились в Дрогобыч разыскивать Шульца, но так, по правде, искали востока. Искали той восточной, постсоветской экзотики. Русскости.

Водитель маршрутки был похож на маньяка. Тот еще был хуя кусок, а еще порявкивал на всех вокруг. И на меня с Гавраном тоже.

Один глаз у него был зеленый, а второй — голубой. Я заметил это, когда платил ему за проезд, когда бросил перед ним на панель двух синих Ярославов Мудрых[22]. Тот посмотрел на меня своим взглядом психа, и я уже знал, что поездка будет еще та. Такой она и была, потому что маньяк шуровал по средине шоссе, точнехонько посреди того места, в котором должна была быть нарисована осевая (только ее не было), и ничего не боялся. Это я боялся за него. Гавран, я это знал, тоже побаивался, но хвост держал пистолетом, как будто бы ничего не боялся, что ему все это не впервой, что с востоком он уже знаком.

Маньяк все время кого-то обгонял. Было похоже, что именно таково его жизненное кредо. Обогнать в течение жизни как можно больше автомобилей. Столкновений он избегал буквально на миллиметры, но все время обгонял машину за машиной, разваливающихся обитателей постсоветского дорожного зверинца. Ведь то, что творилось на дороге, иначе как праздником живых трупов назвать было невозможно. Подыхающие жигули, полумертвые запорожцы, оживленные, похоже, исключительно какой-то магией; волги, вымаливающие легкую смерть и завершение страданий.

Стоял полдень и чудовищная жара, тянувшееся за горизонт поле, казалось, пылало зеленью.

— А тебе не кажется, будто бы здесь горизонт подальше, чем у нас? — мечтательно спросил я у Гаврана.

— Не, — буркнул Гавран, даже не выглядывая в окно. Он кипел от злости, просматривая фотки на аппарате. Сделал он их вчера вечером и сегодня утром во Львове, в основном, там были развалины, трещины и еще раз развалины. Ну и разные любопытные хохмы: англоязычное меню из львовского ресторана, в котором куриное бедрышко было вписано как «chicken foot», а цыпленок по-китайски — «chicken on People's Republic of China». Или переодетый в свинью мужик на улице, рекламирующий какой-то мясной магазин, владелец которого слишком близко к сердцу воспринял принципы западного маркетинга. Ну и еще сделанное украдкой фото мента, отливающего на колесо собственной патрульной машины марки «лада самара» на одной из незаасфальтированных улочек Замарштынова. То есть — Гаврану лишь казалось, что он делает фотку украдкой. Потому что мент — молодой говнюк, выглядящий будто бы только-только вышедший из средней школы — засек и начал на Гаврана орать. Я вмешался, тогда он начал орать и на меня. Он требовал предъявить ему наши паспорта, которых мы ему не отдали — дашь такому уроду документы, а потом придется выкупать их за большие бабки. Но было видно, что именно бабки ему и были нужны. А что еще? За оскорбление при исполнении он желал 100 баксов. Гавран расхохотался ему в лицо. Тогда милиционер, довольно неожиданно, толкнул его и схватил за руку. Не успел я отреагировать, а ничего не понимающий Гавран уже стоял лицом к ограде, опирая руки на штакетник, широко расставив ноги, а молодой обыскивал его карманы. Сначала нашел шнурок и отбросил в сторону, а потом — перочинный ножик. Моднячий, швейцарский, в котором всяких лезвий было с полсотни: для рыбы, для филе, консервный нож, а еще какие-то отмычки, даже фонарик имелся, не хватало лишь дрели. Говнюк какое-то время поигрался им, после чего подсунул Гаврану лезвие под нос и сообщил, что это холодное оружие, а это уже серьезное преступление, потому что подобного рода оружие в Украину провозить контрабандой запрещено, и что это закончится для нас тюрьмой.

— Ну ладно, коллега, — сказал по-польски Гавран, — не пизди. Сколько?

— Сто, — ответил говнюк, вроде бы занятый открыванием и закрыванием ножа. Гавран вытащил бумажник и вынул сто гривен. Мусор рассмеялся.

— Дол-ла-ров. Я же говорил.

— Да ты ебанулся, — буркнул Гавран.

— А сколько дашь? — торговался милиционер.

— Пять могу дать.

— Гони паспорт.

— Так сколько?

— Семьдесят.

— Слушай, — Гавран пытался спасти остатки достоинства, и потому ворчал на собеседника, словно пес, — могу тебе дать, максимум, двадцатку, и ни, курва, центом больше.