Юрий Рытхэу - Молчание в подарок

• Название: Молчание в подарок
• Автор: Юрий Рытхэу
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Книгу известного советского писателя составляют рассказы о современной жизни коренных народностей социалистической Чукотки.

---

Это был первый порыв к откровенности у Рэмкына. Но продолжался он недолго. Он вдруг словно бы спохватился, умолк, и на его лице появилось выражение недовольства. Несколько минут он так молчал, наблюдал за играющим сыном, и понемногу лицо его менялось, светлело, будто на хмурую осеннюю тундру вдруг упали пробившиеся сквозь облака солнечные лучи. Он смотрел на ребенка, и такая любовь светилась в его глазах, что даже весь его собственный облик преобразился, переполненный нежностью и теплотой. Обычно угрюмый на вид, он сейчас выглядел совершенно другим, и я, грешным делом, позавидовал ему, потому что у меня тоже были дети, но они как-то незаметно и быстро превратились из вот таких вот прелестных малышей в чуть ли не моих сверстников со множеством взрослых проблем. Позавидовал прежде всего его пока незамутненной надежде и ощущению того, что он как бы видел собственное продолжение в будущем, еще верил в то, что может руководить этим будущим, превратить свою веру в действительность.

— Никитка! — позвал он мальчика, и я понял, что и в звучание имени он вкладывает только одно, присущее вот только этому одному мальчику значение.

— Я играю, — ответил малыш.

Ему, по всему видать, трудно было оторваться от игры, возвратиться из воображаемого мира в повседневную действительность, в которой он уже не был таким полным властелином.

Мальчик подошел к отцу, протянул ему испачканную в песке руку и с любопытством посмотрел на меня.

Рэмкын глянул на часы и заторопился:

— Нам пора домой.

Но прежде чем уйти, он некоторое время потоптался, а потом неуверенно сказал:

— Если хотите, приходите к нам в гости. Я сейчас в отпуске. А живем мы с Никитой вон в том новом доме.

Это был двухэтажный штукатуренный деревянный дом на возвышении. Он стоял так, что его большие окна по фасаду смотрели прямо в море.

— Квартира четыре, — уточнил Рэмкын, беря за руку своего малыша.

В первый же удобный вечер я воспользовался приглашением, заглянув по пути в сельский магазин. Ожидая, пока продавщица взвесит мне конфеты для малыша и выдаст бутылку болгарского сухого вина, я как-то по-новому оглядывал ничем не примечательную внутренность сельского магазина с полками, уставленными консервными банками. На другой половине торгового помещения — одежда, хозяйственные товары, среди которых важно и вызывающе стояли холодильники и два застекленных зеркальных серванта. С потолка свешивалась хрустальная люстра с умопомрачительной ценой на этикетке. Отдельно была оформлена «Полка охотника» с японскими лакированными туфлями на видном месте и складным зонтом. Я попытался представить Золотозубую за здешним прилавком, но не получилось: первоначально сложившийся образ расплывался, уходил в туман противоречивых описаний. Вместо нее я почему-то все чаще вспоминал беленькое личико Никиты, его звонкий голосок, произносящий чукотские слова. В юности, когда я жил в уэленском интернате, в последнем, седьмом классе с нами учился Игорь Маркевич, сын школьной учительницы из Энурмино. Он так хорошо говорил по-чукотски с характерной для жителей северного побережья протяжностью, что многие уэленцы специально приходили в интернат посмотреть на удивительного парня и услышать из его уст наш родной, чукотский разговор. Почему-то это казалось совершенно необыкновенным, граничащим с чудом, хотя в овладении чужими языками жители Уэлена довольно преуспели: многие говорили по-русски, старики хорошо помнили английский, а эскимосский в доброй половине смешанных семей был вторым родным языком. Но чтобы иноплеменник, да еще русский, так прекрасно, ну как настоящий чукча, говорил по-нашему, это и впрямь было необыкновенно и чудно.

Со своими нехитрыми подарками я постучался в четвертую квартиру двухэтажного дома. Рэмкын открыл мне дверь и впустил в довольно просторную прихожую со встроенными шкафами. Из прихожей в открытую дверь виднелась внутренность чисто прибранной кухни.

Рэмкын взял из моих рук намокший плащ, повесил его и повел меня в большую комнату с телевизором. Никита лежал на разостланной на полу оленьей шкуре и смотрел детскую передачу. Он поднял голову и торопливо поздоровался с вошедшим гостем.

— Еттык! — сказал он по-чукотски и снова уставился в экран.

Ответив мальчику, я заметил:

— Хорошая квартира.

— Даже очень хорошая, — с оттенком гордости согласился Рэмкын. — Есть еще одна комната — спальня.

И все же в этом подчеркнуто чисто прибранном жилище чувствовалась временность, неустоявшийся быт, какая-то неполноценность. Я отнес это за счет того, что в доме отсутствовала заботливая женская рука, но Рэмкын, отведя меня на кухню, где уже был накрыт стол и стояла бутылка сухого вина «Старый замок», сказал:

— Здесь было очень красиво и уютно. Кругом — ковры, полированная мебель, хрусталь… Все конфисковали. Приговор был такой: с конфискацией имущества.

Мне не хотелось говорить на эту тему, и я только молча, понимающе кивнул головой.

Рэмкын открыл бутылку, разлил вино по стаканам и виновато произнес:

— Фужеры тоже конфисковали.

Мы молча выпили. На столе вдобавок к чисто чукотской закуске — свежей и соленой рыбе, кускам вареного моржового мяса — стояла глубокая тарелка со свежими яблоками.

Надкусив яблоко, Рэмкын тут же снова наполнил стаканы. Поймав мой вопросительный взгляд, поспешил меня успокоить:

— Я, правду сказать, почти и не пью. Иногда только за компанию сухого вина. Но у меня сегодня такое настроение. Не знаю даже, как это можно объяснить. Наверное, не может человек так долго держать в себе сокровенное. Хочется рассказать. Не просто рассказать, а как бы заново вспомнить. Если вам станет скучно и неинтересно, сразу скажите, я не обижусь.

— Да нет, что вы!

Я не знал еще, как отнестись к такому порыву доверия и откровенности. Но втайне, в глубине души я ожидал или надеялся, что вдруг откроется что-то такое и неведомая мне Золотозубая окажется невиновной, жертвой темных сил…

— Нет, — словно возражая моим смутным надеждам, повторил Рэмкын, — она кругом виновата. Могли еще больше дать, да из-за ребенка пожалели ее… И все-таки она очень хорошая.

…Рэмкын уже работал на местной электростанции, когда Зоя Никулькова появилась в селе. Это случилось ранней весной, когда у берега еще стоял ледовый припай, но снег таял вовсю, и речка, разделявшая селение на две части — старую и новую, вздулась от талой воды, грозя смыть ветхий деревянный мосточек, который здесь наводили каждую весну.

Поначалу были только разговоры о том, что в магазин приехала новая продавщица. Каждый год в селе появлялись новые люди: учителя, менялись конторские работники в совхозе, в других сельских учреждениях, и ничего в этом не было такого уж особенного, из ряда вон выходящего, тем более, что о предстоящем отъезде старой продавщицы, точнее о ее переводе в районный центр, шли разговоры еще зимой.

И то, что приехала молодая девушка, — в этом тоже не было ничего такого примечательного: село богато невестами, и приезжими и местными, и среди них даже на строгий и требовательный вкус немало настоящих красавиц.

Так что, когда Зоя Никулькова заняла свое место за прилавком, никто особенно этим не заинтересовался, кроме одного-единственного человека в селении — Романа Рэмкына.

Зайдя в магазин и увидя за прилавком Зою, Рэмкын от неожиданности даже на время забыл за чем пришел. Он стоял и смотрел на девушку, на ее слегка нахмуренное, словно чем-то недовольное лицо. Иногда она чуть приоткрывала рот и Рэмкыну казалось, что от блестящих ее зубов исходит золотое сияние. «Золотозубая», — тут же мысленно назвал девушку Рэмкын.

Чтобы как-то занять себя, Рэмкын стал разглядывать разложенные на полках товары, пощупал яркие непромокаемые японские куртки из какого-то непрочного пластика, довольно дорогие по цене, постоял перед витриной «Полка охотника», потом перешел к «Полке для новобрачных».

— Эй, жених! — услышал он сзади и обернулся. — Иди, помоги, — попросила продавщица, приглашая его за прилавок.

Рэмкын послушно двинулся за девушкой в холодную, сырую подсобку и помог ей выкатить деревянный бочонок с медом, который ему пришлось и открывать. В тесном помещении он невольно касался ее, встречался руками, и каждый раз его пронизывало странное возбуждение, будто какой-то, сродни электрическому, ток пронзал его. Он замирал, и приходилось делать над собой усилие, чтобы двигаться, помогать, отвечать на короткие вопросы.

Рэмкын вышел из-за прилавка и уже на улице, на пронзительном весеннем ветру вспомнил, что так ничего и не купил, хотя шел за чем-то определенным, а вот за чем, об этом никак не мог вспомнить.

В ту ночь, ворочаясь на своем холостяцком ложе в общежитии, он долго не мог уснуть, потому что каждый раз, когда закрывал глаза, видел перед собой девичье лицо, ослепительную улыбку и невольно повторял каким-то неведомым образом возникшее имя — Золотозубая. Рэмкын считал себя человеком достаточно взрослым, и, хотя с женщинами был не очень смел, нельзя сказать, что он совершенно не знал, как с ними обращаться. Но эта девушка… Как же другие не видят ничего такого, что удалось в ней рассмотреть Рэмкыну? Ее славное, какое-то притягательное своим внутренним задумчивым выражением лицо, светлые волосы, голубые глаза, в зрачках которых, в глубине, светился далекий, крохотный огонек. А голос… Немного хрипловатый, как будто она простужена. Рэмкын почему-то сразу догадался, что эта легкая хрипотца — прирожденное свойство ее голоса. И, хотя между ними не было сказано ни одного значительного слова, Рэмкыну казалось, что в эту весну ему было особенно тепло и светло.