Стефан Дичев - Современная болгарская повесть

• Название: Современная болгарская повесть
• Автор: Стефан Дичев
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

В предлагаемый сборник вошли произведения, изданные в Болгарии между 1968 и 1973 годами: повести — «Эскадрон» (С. Дичев), «Вечерний разговор с дождем» (И. Давидков), «Гибель» (Н. Антонов), «Границы любви» (И. Остриков), «Открой, это я…» (Л. Михайлова), «Процесс» (В. Зарев).

---

Своеобразные композиция, стилистика повести — рассказ ведется то от лица героев, то от лица автора, — постоянная смена точек зрения на происходящее — не самоцельный прием, а оправданное замыслом средство показать многозначность индивидуальных мотивов и побуждений в поступках личности. Герои В. Зарева привлекательны тем, что они проверяют свои дела строгим и требовательным самоанализом. Писатель показал себя незаурядным мастером психологического монолога. Очевидно, рано еще делать сколько-нибудь определенные заключения. Но очевидно и другое — пристальное внимание молодых прозаиков, таких, как В. Зарев, к новым противоречиям бурно развивающегося общества. Эпоха научно-технической революции порождает специфические конфликты, преломляющиеся в различных сферах человеческого бытия. Кажущаяся однотипность материально-бытовой и духовной жизни людей скрывает в себе новые коллизии. Осмысление этих процессов все чаще привлекает внимание и художников слова.

Путь, по которому идет литература Болгарии, — это путь непрерывного восхождения — целеустремленного, со своими диалектическими законами внутреннего развития. Литература, Болгарии всегда жила интересами общества, всегда стремилась отвечать его запросам, служить народу, быть верной времени. Свидетельство тому и предлагаемая книга повестей.

В. Андреев © Издательство «Прогресс», 1975

Стефан Дичев ЭСКАДРОН

Стефан Дичев. ЕСКАДРОНЪТ. Пловдив, 1968 Перевод М. Михелевич.

1

Вечером, после открытия Осеннего Салона 78-го года, Фрэнк Миллет пригласил нас к себе в мастерскую.

Я не раз бывал тут до того, как Фрэнк уехал для участия в Балканской кампании, и сейчас, едва переступив порог мастерской, убедился воочию, что двухлетнее его отсутствие не прошло даром. Не осталось и следа от бурного увлечения классикой. Исчезли гипсовые, слепки, обнаженные тела в золотистом колорите. Исчез даже небольшой Пуссен, которым он некогда так гордился. Куда ни взглянешь, везде разбросаны ружья, амуниция, всевозможные мундиры, русские и турецкие, разного рода трофеи — память о недавнем кровопролитии, успевшем даже для нас, современников, стать историей.

Я смотрел на висевшие по стенам рисунки. Больше всего на них. Сюжеты те же, что и на выставленных в Салоне картинах Фрэнка: идущие в атаку полки, неприступные редуты, портреты бородатых воинов. Но меня поистине озадачило, что и здесь все (шло пронизано каким-то, я бы сказал, трагикомизмом, который я ощутил уже днем, в Салоне, при взгляде на первую же картину Фрэнка. Неужто это наш Миллет с его драматизмом и патетикой? Либо же прежний Миллет был выдуманным, ненастоящим, книжным?.. Я всматривался, размышлял, сопоставлял. Мне мерещилось, что полки, столь яростно устремившиеся в атаку, вот-вот побросают оружие; что неприступные редуты, в сущности, давно пора было покинуть; что бородачи в солдатских мундирах щурят глаза не случайно — они подмаргивают нам. Война войной — казалось, говорил художник, — а жизнь остается жизнью.

Я размышлял над новой философией Фрэнка, над новой, только сейчас обнаружившейся гранью его таланта. Именно об этом намеревался я написать в статье для утреннего номера газеты. У меня в голове уже сложилось начало: «Гость нашего Осеннего Салона американский художник Фрэнсис Миллет, известный публике своими корреспонденциями с театра русско-турецкой войны, явил нам еще одну сторону Искусства…» Говоря по правде, дальше у меня дело не шло. Еще одну сторону? Да, возможно. Но какую? Не ломлюсь ли я в ту дверь, в которую уже давно вошли Гойя и Домье?

— Садитесь, господа! Располагайтесь! — сказал Фрэнк после того, как наша компания обошла; всю мастерскую, шумно выражая свое удивление. — Кому какие напитки угодно?

— Смотря по тому, что вы можете предложить! — отозвался Фрэд Барнаби. Его звучный голос заполнил все пространство под высоким стеклянным потолком.

— Вермут и херес для дам…

— Вздор! — прервала его Элизабет Меррил. Она приехала накануне из Бостона, их помолвка с Фрэнком только что была объявлена, и это, видимо, позволяло им обращаться друг к другу подчеркнуто фамильярно. — Я предпочитаю водку! — продолжала она. — Ведь вы тоже будете пить водку, миссис Барнаби? Фрэнк уверяет, что получил ее в подарок от великого князя!

— И продолжаю уверять, миссис Барнаби! В русской армии существует обычай: тебе вешают на грудь орден, а в придачу дают ящик водки. Весьма разумно, вы не находите?

Кто-то засмеялся, а миссис Барнаби, супруга прославленного путешественника, Элизабет Английская, как мы в тот вечер решили ее называть, чтобы отличать от заокеанской тезки, лишь слегка повела своими худыми плечами и чуть скривила губы. Юная, хрупкая, она казалась сделанной из тончайшего фарфора. Глядя на ее огромного и не слишком поворотливого супруга, я дивился тому, что она еще цела. Совершенно убежден, что миссис Барнаби не разделяла вкусов мисс Меррил, но она сочла необходимым присоединиться к ее требованию. Моя Марго сказала! «О да, в последнее время водка вошла в моду!» Таким образом, программа вечера более или менее определилась.

Общество расселось — доктор Паскье между обеими Элизабет, Мишель и Карло по обе стороны от Марго, Фрэд Барнаби прилег на иноземный мохнатый ковер, вытянув чуть не до середины мастерской свои неестественно длинные ноги, композитор Пшевальский (или Пжевальский, я так и не уразумел, как правильнее) неподвижно застыл на подиуме для натурщиков. Я же забился в нишу за мольбертом — не стану скрывать, к превеликому моему удовольствию, ибо оказался в тени и уединении. Всех видел, все слышал, не будучи принужденным участвовать в разговоре. Рядом высилась огромная кипа рисунков, которые я и принялся с интересом рассматривать, пока Фрэнк наполнял бокалы гостей августейшим напитком. И снова на каждом листе представала передо мной война. Одна лишь война.

На этом и следует построить статью, размышлял я. Вначале несколько слов о художнике, его жизни, полученном образовании, о его странствиях. И о том, что во время последней кампании Фрэнк не просто присылал зарисовки той или иной газете, что его талант служит гуманности, Человеку. А может быть, лучше сказать: Человеку, который улыбается вопреки страданиям и смерти… Я поймал себя на том, что, взяв с мольберта карандаш и лист бумаги, набрасываю строку за строкой лавину скорописи и сокращений, то бишь свою статью, которую затем останется лишь подправить. Однако избранное направление может увести меня в сторону от цели. Перед искусством стоят ныне иные проблемы — я сегодня своими глазами видел это в Салоне. И хулы и похвалы — все бурление страстей молодого поколения художников относилось прежде всего к обновлению формы. Я мысленно опять увидел яркий колорит, воздух, струящийся с полотен, импрессию, эскизность, смелость, свободу композиции. Припомнил споры, имена, пристрастия. Нет никакого сомнения. Все яснее становилось мне, что Фрэнк Миллет находится вне этой волны.

— Приятно удивлен! Весьма, весьма удивлен! — приговаривал доктор Паскье. Речь, как выяснилось, шла о рисунках — тех, что висели на стенах мастерской. — Совершенно новый стиль! Эмоциональный! Все интригует, приковывает внимание. Но вы позволите мне сделать оговорку? Отметить один пробел?

Фрэнк, махнул рукой, как бы говоря — стоит ли дискутировать? Но невеста его ринулась в бой.

— Нет, нет, продолжайте, доктор! Говорите без обиняков! — воскликнула она. Мне начинала нравиться ее непосредственность. — Вы считаете, чего-то недостает?

— Либо, наоборот, кажется излишним! — смеясь, ввернул Карло.

— Излишним?! Вы, очевидно, имеете в виду… Говорила я вам, Фрэнк! Эта кровь повсюду…

— Помилуйте, где же вы видите кровь? — прервал ее Барнаби. — Все рисунки углем или в карандаше…

— Хотелось бы чуть больше интимности… — вновь вступил в разговор доктор Паскье. — Какие-нибудь, скажем, сцены в гареме могли бы освежить… Вспомните Энгра, друг мой. Его «Турецкие бани» не просто шедевр…

— Позвольте, доктор! Да ведь здесь представлен целый мир, во всей своей завершенности! — возразил Мишель. Найденное им определение пришлось мне по душе. Я приписал на листке сбоку: «Мир войны». А Мишель тем временем горячо убеждал художника: — Ответьте ему, маэстро! Вы непременно должны ему ответить!

— Бокалы полны. Выпьем, господа! — улыбаясь, сказал Фрэнк. — Впрочем, известно ли вам, как пьют водку русские?

Поскольку большинству процедура была неизвестна, он незамедлительно нам ее продемонстрировал. Напиток выливается прямо в глотку и заедается кусочком сала или ветчины. Мы старательнейшим образом выполнили урок. Несмотря на это, маленькая англичанка закашлялась, и доктору Паскье пришлось долго похлопывать ее по спине, чтобы унять кашель.