Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа

• Название: Харагуа
• Автор: Альберто Васкес-Фигероа
• Издательство: группа «Исторически йроман»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2017

Канарец Сьенфуэгос наконец-то прибывает в Харагуа, таинственное королевство прекрасной принцессы Анакаоны и последний оплот сопротивления испанцам на острове. Там вскоре произойдет самое гнусное предательство в истории, а его любимая женщина, возможно, подарит ему ребенка.

---

— Вот с этой самой минуты, — ответил он. — С минуты на минуту меня должны окрестить, и я отныне намерен стать добрым католиком, а потому не желаю жить во грехе. — Он помолчал, стараясь взять себя в руки, а потом, махнув рукой в сторону на брата Бернардино, смущенно наблюдавшего за этой сценой, добавил: — Всю жизнь ты мечтала выйти за меня замуж, и вот теперь у нас есть человек, готовый провести брачную церемонию без долгих проволочек. Так с чего теперь, черт возьми, такие перемены?

— Мне это не кажется хорошей идеей.

— Значит, тебе кажется хорошей идеей то, что наш сын будет расти бастардом?

— Нет, конечно, — согласилась Ингрид, явно обескураженная. — Я вовсе не хочу, чтобы мой сын был бастардом, но почему ради этого мы должны делать то, чего делать не хотим?

— Я этого хочу. Именно этого я хочу больше всего на свете. И всегда этого хотел. Почему же ты этого не хочешь?

— Ах, перестань! — чуть не расплакалась донья Мариана. — Ты же сам прекрасно знаешь почему!

— Нет, не знаю, — сурово и твердо заявил Сьенфуэгос. — Объясни мне, пожалуйста.

— Глядя на нас, люди могут решить, будто я твоя мать, — призналась она наконец.

— И поэтому ты считаешь, что я недостоин быть твоим мужем?

— Что за бред — жениться! Гораздо уместнее здесь было бы усыновление, чем свадьба.

— Это самая гадкая вещь, какую я когда-либо слышал от тебя, — произнес Сьенфуэгос. — Измерять любовь разницей в возрасте — все равно, что судить об уме человека по его росту.

— Согласен с вами, — вмешался брат Бернардино. — Это настоящая глупость, недостойная умной женщины, дочь моя. Там, в крепости, вы мне казались умнее.

— Вам этого не понять, святой отец, — перебила его немка. — Вы даже не представляете, что происходит.

— Я-то как раз представляю, — спокойно ответил тот. — Слава Богу, не вчера родился. Сказать по правде, мне больше лет, чем вам обоим вместе взятым. — Он с нежностью посмотрел на свою бывшую узницу, потом взял ее руку сжал, чтобы приободрить. — И я хорошо понимаю, что с тобой происходит, — добавил он. — Понимаю, что он моложе, а ты пережила ужасные минуты, которые оставили свой след. Но поверь, мне не понадобилось много времени, чтобы понять: этот человек любит тебя больше всего на свете. Он многократно рисковал жизнью ради тебя, и я уверен, что не мыслит своей жизни без тебя. Так что забудь об этих женских глупостях и выходи за него замуж!

— А что будет, когда я стану старухой, а он будет по-прежнему молод и хорош, как сейчас?

— Ты думаешь о тех временах, когда станешь старухой, — францисканец шмыгнул носом — от этой привычки его не смогло отучить даже мытье. — Так почему бы тебе не пойти дальше и не поразмышлять о тех далеких временах, когда ты станешь трупом? Никогда не мог понять, почему женщин гораздо больше беспокоит то, что случится в грядущие времена, чем то, что происходит сейчас? Думаю, именно в этом и кроется ваша неспособность совершить хоть что-нибудь путное. Если бы, например, перед вами стояла задача построить храм, вы бы тут же задумались о тех временах, когда он рухнет, пусть даже до этой минуты он и простоит долгие века, — он снова сжал ее руку. — Ответь мне на один вопрос, только честно, — попросил он. — Ты любишь этого человека?

— Разумеется, люблю!

— А ты любишь или не любишь эту женщину? — спросил он, обращаясь к канарцу.

— Больше жизни.

— В таком случае объявляю вас мужем и женой, — произнес монах, осеняя их крестом. — Дело сделано, и говорить больше не о чем.

— Но как же... — растерялась донья Мариана. — Вы хотите сказать, что теперь мы женаты?

Де Сигуэнса кивнул:

— Пока смерть не разлучит вас.

— Но это невозможно! — возмутилась она. — Вот так сразу?..

— Если хочешь, могу прочитать «Отче наш», но это несущественно. Под угрозой смерти церемонию допустимо сократить.

— И кому же, по-вашему, грозит смерть?

— Вам, — ответил он. — Если попадетесь в руки Овандо, вас повесят.

— И все же я боюсь, что это неправильно, — не уступала донья Мариана, считавшая, что даже самая скромная брачная церемония должна быть все-таки более торжественной. — Вы уверены, что этот брак действителен?

— Для меня — безусловно, — ответил монах. — И для вашего мужа тоже. А поскольку из нас троих для двоих он действителен, все остальное не имеет значения.

— Да вы надо мной смеетесь!

— Никоим образом, дочь моя, никоим образом, — спокойно ответил тот. — Уж если какой-нибудь епископ может признать недействительным брак, в котором родилось пятеро детей, то почему простой монах не может объявить действительным другой брак — пусть даже без надлежащей помпы? Кстати говоря, нередки случаи, когда священник венчает одновременно десятки пар, даже не спрашивая их имена.

Ингрид Грасс подобное объяснение не вполне удовлетворило, однако ей и самой хотелось, чтобы их брак был действителен, поскольку, как бы она ни возражала против свадьбы, в глубине души она по-прежнему мечтала соединиться узами брака с человеком, которого прождала большую часть своей жизни.

Многие влюбленные пары мечтают состариться вместе, но им претит сама мысль о том, что их любимый может состариться; человеку легче даже примириться с мыслью о собственной неизбежной старости, чем о том, что когда-нибудь состарится их любимый или любимая.

Зачастую даже мысль о собственной старости ненавистна людям потому, что это причинит боль любимому человеку, поскольку они понимают, что любимый чувствует то же самое.

Поистине, старость — это состояние души; она может быть терпимой или невыносимой, в зависимости от обстоятельств; но вот с чем действительно бывает трудно примириться — так это с долгим периодом медленного увядания, ведущим к старости.

Донье Мариане Монтенегро скоро должно было исполниться тридцать пять лет — и это в эпоху, когда средняя продолжительность жизни женщины составляла чуть более полувека; и теперь она уже страдала от всех тех воображаемых бедствий, сопровождающих человека на последнем этапе жизни, хотя только что произвела на свет ребенка.

А быть может, именно рождение столь долгожданного ребенка уже само по себе наводило ее на мысли о том, что собственная жизнь близится к концу.

Как бы то ни было, ей было тяжело смириться с бременем лет, все сильнее давившим на плечи, и хотя порой легкий бриз воспоминаний возвращал ее в те счастливые времена, в глубине души Ингрид знала, что тоска и горечь об ушедшей молодости будут теперь сопровождать ее до самой могилы.

Сьенфуэгос понимал ее чувства, но, как бы то ни было, продолжал оставаться истинным Геркулесом в самом расцвете сил и ничего не мог с этим поделать.

Таким образом, эта столь неожиданная свадьба казалась какой-то неправильной, но при этом куда гораздо нужнее мужчине, чем женщине, хотя обычно бывает наоборот. Тем не менее, любой беспристрастный наблюдатель должен был признать, что любовь Сьенфуэгоса к Ингрид была столь искренней и глубокой, что смогла бы преодолеть любые преграды судьбы.

Он был счастлив, что наконец крестился, и счастье продолжалось бы еще долго, но тут неожиданно прибежал индейский мальчик и принес печальную весть, что Овандо и его люди захватили в плен принцессу Анакаону.

— Как это случилось? — нетерпеливо спросил канарец.

— Она устроила большой праздник; Золотой Цветок читала им самые красивые стихи и пела песни до поздней ночи. Испанцы казались спокойными и вполне довольными, но потом Овандо подал знак, и его люди подожгли большой дом и перерезали безоружных воинов, а восемь или десять человек набросились на Анакаону и заковали ее в цепи.

— Я же ей говорил! — в ярости воскликнул Сьенфуэгос. — Сколько раз я ее предупреждал! Этим проклятым испанцам нельзя доверять!

— Ты тоже испанец, — напомнил брат Бернардино, который казался еще более ошеломленным.

— Я не считаю себя испанцем, — прорычал оскорбленный Сьенфуэгос. — Канарцем, гомерцем, гуанче — кем угодно, только не испанцем! Я не желаю иметь ничего общего с людьми, способными предать женщину, которая принимала их как друзей.

— Мы должны помочь ей, — вмешалась Ингрид. — Нужно постараться убедить Овандо, что он совершает ошибку. Она всего лишь хочет мира.

— Забудьте об этом! — с горечью бросил монах. — Я тоже пытался его отговорить, но без толку. А сейчас, когда он добрался сюда и захватил ее в плен, это еще бесполезней. Он ее повесит.

— Он не посмеет!

— Овандо — посмеет, — мрачно произнес францисканец. — Он на все способен. Для него не существует ничего, кроме благополучия монархии, а сейчас он решил, что монархи желают видеть Анакаону мертвой.

— Но это же абсурд! — запротестовала немка. — Какую опасность может представлять для монархии слабая женщина?

— С моей точки зрения — никакой. Но правители смотрят на мир иначе, нежели простые смертные. Большинство людей были бы рады разделить этот мир с другими народами, но правители ненавидят делиться властью. Они всегда и во всем видят угрозу.