Орасио Кирога - Анаконда

• Название: Анаконда
• Автор: Орасио Кирога
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1960

Кирога Орасио — уругвайский писатель, автор новелл и романов о темных, роковых силах природы и человеческой психики, проникнутых сумрачной фантастикой в духе Эдгара По. Известны также его рассказы о природе и животных сельвы, ставшие популярными у детей нескольких поколений; в них обнаруживают близкие черты с Книгой Джунглей Киплинга.

В сборнике "Анаконда" значительное место занимают реалистические рассказы и сказки о природе Южной Америки, которую автор рисует как силу, трагически враждебную человеку. Из 39 рассказов сборника большая часть в нашей стране с тех пор не издавалась.

---

— Да, папа!..

Только теперь Суберкасо осознал до конца, что этой ночью с ним были его дети — пяти и шести лет. Их головки не доставали еще до втулки колеса… Прижавшись друг к другу под плащом, с которого струями сбегала вода, они спокойно ожидали возвращения отца.

Наконец, весело болтая, они вернулись домой. Позади остались минуты полные опасности и тревог, и голос Суберкасо изменился. Когда с детьми надо было обращаться словно со взрослыми, он говорил с ними совсем иначе. А теперь его голос стал на два тона ниже, и, услышав, какая нежность звучит в нем, никто бы не поверил, что этот человек еще полчаса назад говорил с малышами так сурово… Собственно, разговаривали и смеялись только Суберкасо и его дочка; мальчонка же — младший —* успел заснуть на коленях у отца.

Суберкасо обычно вставал на рассвете и, хотя при этом старался не шуметь, хорошо знал, что в соседней комнате его мальчик, такой же любитель вставать спозаранку, как он сам, уже лежит с открытыми глазами в ожидании, когда проснется отец. И тогда начиналась неизменная утренняя перекличка — из одной комнаты в другую.

— Доброе утро, папа!

— Доброе утро, дорогой сыночек!

— Доброе утро, любимый папуленька!

— Доброе утро, невинный ягненочек!

— Доброе утро, бесхвостый мышонок!

— Зверушечка мой!

— Папочка-таточка!

— Котеночек!

— Змейкин хвостик!

Так перекликались они еще некоторое время. Наконец, одевшись, вдвоем они шли под пальмы пить кофе. А девчушка спала как убитая до тех пор, пока солнечный луч, упав на лицо, не будил ее.

Суберкасо воспитывал детей, прививая им свои вкусы и привычки, и считал себя счастливейшим отцом на земле. Но это счастье далось ему ценой страданий, самых жестоких из всех, какие выпадают на долю женатого мужчины.

Несчастья, уму непостижимые по своей ужасной несправедливости, приходят внезапно… Суберкасо потерял жену. Он вдруг остался один с двумя крошками, которые почти не узнавали его, в доме, выстроенном им самим и убранном ею; в доме, где каждый гвоздь и каждый мазок кисти на стене остро напоминали о былом счастье.

На следующий день, случайно открыв гардероб, он почувствовал, каково это — увидеть вдруг белье уже похороненной жены и платье, которое она так и не успела обновить.

Испепеляя взглядом сухих глаз письма, написанные когда-то жене, которые она хранила с тех пор как стала его невестой, бережнее, чем городские наряды, Суберкасо сознавал, что если он хочет жить, то необходимо как можно скорее забыть о прошлом. И в тот же вечер он понял, как нелегко, ослабев от рыданий, удержать на руках ребенка, который рвется поиграть с мальчиком кухарки.

Тяжело, страшно тяжело… Но теперь Суберкасо играл и смеялся со своими малышами. Оба они составляли с ним одно целое. И это благодаря воспитанию, довольно любопытному, которое давал им отец.

Дети не боялись ни темноты, ни одиночества, ничего из того, что приводит в ужас малюток, выросших на коленях у матери. Не раз он возвращался с реки уже ночью; тогда дети сами зажигали «летучую мышь» и спокойно дожидались отца. А иногда они просыпались одни и слышали, как бьется о стекла разъяренная буря, но тут же засыпали снова, уверенные, что папа скоро вернется.

Они боялись только того, от чего отец предостерегал их: и в первую очередь змей. Свободные, пышущие здоровьем, брат и сестра смотрели на мир широко раскрытыми глазами счастливых малышей, и все-таки ни минуты они не могли обойтись без отца, Но если, уходя из дома, он предупреждал, чтоб ждали его тогда-то, дети, спокойные и веселые, принимались играть друг с другом. Бывали случаи, когда во время их совместных длительных походов в горы или к реке, Суберкасо вынужден был оставлять детей на несколько минут и даже часов. Тогда они сейчас же затевали игру и ожидали отца на том самом месте, где он их оставил, отвечая слепым и радостным послушанием на его доверие.

Без посторонней помощи они скакали верхом на лошади; мальчонка — с четырех лет. Как и все дети, выросшие на лоне природы, они прекрасно знали меру своим силам и никогда не переоценивали их. Иногда они сами добирались до прибрежных, сложенных из розового песчаника, скал Ябебири.

— Хорошенько осмотрите песок и траву, а уж потом садитесь, — говорил им отец.

Отвесные скалы на двадцать метров возвышались над глубокой и мрачной рекой, чья вода освежала их покрытое трещинами подножье. А там, наверху, крошечные ребятишки Суберкасо осторожно продвигались вперед, ощупывая камни носком ноги. И, убедившись наконец, что им не грозит никакая опасность, усаживались над пропастью и принимались болтать сандалиями.

Конечно, всего этого Суберкасо добился постепенно, пережив немало тревожных минут.

— Когда-нибудь один из них убьется, — говорил он себе. — И остаток своих дней я буду терзаться вопросом, верно ли поступил, воспитав их так, а не иначе.

Да, он поступал верно. И среди слабых утешений, которые выпадали на долю отца, оставшегося с двумя сиротами, самым значительным было то, что он имел возможность воспитывать детей согласно собственным убеждениям.

Итак, Суберкасо был счастлив, а дети чувствовали, что они кровно связаны с этим сильным мужчиной, который целыми часами играет с ними, своими загрубевшими ручищами зашивает им дыры на шароварах и учит их читать, выписывая суриком на полу огромные и неуклюжие красные буквы.

Со времени, когда он шил мешки в Чако, где у него была хлопковая плантация, Суберкасо сохранил привычку и любовь к шитью. Он мастерил белье себе и детям, шил кобуры для револьверов и паруса для каноэ — все это сапожными нитками и большими узловатыми стежками. Таким образом, его рубаха могла порваться в любом месте, но только не по шву, прошитому навощенной ниткой.

По части игр дети единодушно признавали его учителем. Кто еще так мастерски умел бегать на четвереньках, как их отец? Глядя на него, они заливались веселым смехом.

Помимо повседневной работы, у Суберкасо были и экспериментальные заботы, направление которых менялось каждые три месяца. Его дети, всегда находившиеся подле него, знали добрую часть вещей, о которых ребята их возраста обычно никакого представления не имеют. Они видели, как отец разделывает туши животных (и иногда помогали ему), как он приготовляет креолин и добывает каучук из деревьев, чтобы чинить непромокаемые плащи; они видели, как он во все цвета окрашивал свои рубашки; сооружал прессы весом до восьми тонн, чтобы испытать прочность цемента; изготовлял суперфосфаты и апельсиновое вино; строил сушилки типа Мейфарс, и протягивал от леса к бунгало, на высоте десяти метров от земли, проволочные рельсы. В скользивших по проволоке вагонетках дети стремительно спускались к дому.

К тому времени внимание Суберкасо привлекли залежи или, вернее, жила белой глины, вышедшая на поверхность последнего большого склона Ябебири. От этих залежей он перешел к другим, расположенным в округе. Глину Суберкасо обжигал в керамической печи, которую сложил своими руками. Когда же появлялись признаки обжига, остекленения и другие, он вместо того чтобы проводить опыты на бесформенных образцах, предпочитал мастерить горшки, маски и сказочных зверушек, в чем ему успешно помогали детишки.

По вечерам и в темные непогожие дни фабрика приходила в движение. Суберкасо пораньше разжигал печь, и экспериментаторы, поеживаясь от холода и потирая руки, садились лепить поближе к теплу.

Температура в маленькой печи Суберкасо за каких-нибудь два часа достигала тысячи градусов, и каждый раз, когда он открывал дверцу раскаленной добела печи, чтобы подбросить топлива, из нее вырывался язык пламени, опалявший ресницы. Тогда гончары отходили в другой конец мастерской и оставались там, пока ветер, со свистом дувший сквозь щели в бамбуковой стене, не прогонял их вместе с рабочим столом назад — греть спины у печи.

Теперь огонь обжигал лишь босые ноги детей, в остальном же все шло хорошо. Суберкасо питал слабость к доисторическим сосудам. Девочка отдавала предпочтение каким-то фантастическим сомбреро, а мальчонка лепил только змей.

Случалось, однако, что монотонный гул печи недостаточно вдохновлял их, и тогда они прибегали к помощи граммофона. Пластинки были те же самые, которые Суберкасо приобрел, когда женился. Все эти годы ребята царапали их всевозможными шипами, гвоздями, колючками и бамбуковыми щепками, которые сами оттачивали. Каждый из них по очереди брал на себя труд «управлять» граммофоном, то есть, не поднимая глаз от глины, автоматически сменять пластинки и тут же снова приниматься за работу. Когда все пластинки были прокручены, наступала очередь следующего — ставить их с самого начала. Они уже не вслушивались в музыку, которую знали наизусть; просто их развлекал шум.

В десять гончары кончали работу и поднимались, чтобы в первый раз подвергнуть свои произведения искусства критическому разбору: до того как работа бывала окончена, никто не позволял себе ни единого замечания. И надо было видеть, какую шумную радость вызывали фантастические украшения девчурки, с каким восторгом встречалась неизменная коллекция змей ее братишки. Затем Суберкасо задувал огонь в печи, и, держась за руки, они шли сквозь морозную ночь домой.