Вадим Сафонов - Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

• Название: Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)
• Автор: Вадим Сафонов
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2017

Палеонтологическая фантастика — это затерянные миры, населенные динозаврами и далекими предками современного человека. Это — захватывающие путешествия сквозь бездны времени и встречи с допотопными чудовищами, чудом дожившими до наших времен. Это — повествования о первобытных людях и жизни созданий, миллионы лет назад превратившихся в ископаемые…

Ряд публикаций забытой палеонтологической фантастики в серии «Polaris» продолжает книга В. Сафонова «Победитель планеты», переиздающаяся нами впервые за 80 с лишним лет — поэтически написанное научно-художественное повествование об эволюции жизни на Земле. В издании сохранены оригинальные иллюстрации.

---

Там, в вечно сумрачном, смрадном погребе, где змеились корни лепидодендронов, расстилался душный пар. Он исходил из воды, будто ее подогревали. В черной, торфяной жиже, над кладбищем сотен поколений лесных великанов, также кишела жизнь. У берегов, под корой, ютились ядовитые тысяченожки и скорпионы; моллюски ползали по гнилой древесине. Раки пожирали друг друга и случайные остатки воздушных битв. Тут спаривались, метали икру, искали жертв и становились жертвами сотни форм без названия. Вот словно пропеллер поднял гнилой водоворот. Завертелось нечто с головокружительной быстротой. Маленькая черная точка, окруженная смерчем, скользила в воде. Казалось, что из этого крошечного тела вырастали сотни хлещущих бичей. Мельница исчезла мгновенно, как и появилась.

И на метр вглубь, в черной воде, где лежали, наваленные друг на друга, мертвые стволы, шла жизнь еще другого рода, самая обильная, кипуча я и невидимая.

Там, куда ни проникал воздух, мириады грибков и бактерий начинали свое дело. Микрококки разлагали клетчатку, целлюлозу. Им помогали маслянистые органические вещества, пропитывающие воду, среди которых были ферменты, подобные диастазу слюны. Шло брожение, похожее на алкогольное. И когда вода и то, что осталось от ствола, нагревались почти до кипения, бактерии отмирали.

Иногда в топи, кишевшей миазмами, кладбища стволов самовозгорались. Тысячелетия, не знавшие времен года, не жаркие и не холодные, затягивали их илом в болотной теплице, цементировали гумусом, черным перегноем торфяной воды.

Так на тысячах квадратных километров, в условиях, какие больше никогда в таком масштабе не повторятся на Земле, откладывались слои антрацитов, каменных, бурых и кеннельских углей, переслоенные сланцами.

Они немы; в них больше нельзя различить, чьим остаткам они обязаны своим возникновением. Но турист, расколовший случайно одну плитку кульмового сланца у Герборна в Германии, нашел маленькое темное тельце, окруженное вихрем бичей. У него была круглая головогрудь с глазками, брюшко из шести сегментов и четыре пары толстых ног, распадавшихся, как расплетенный канат, на шесть десятков членистых нитей не толще волоса. Его назвали бострихопусом. Он дошел до нас, единственный из тысяч, живших вместе с ним. И знаменитый Неймайр, не зная, куда отнести этот маленький курьез, справедливо жаловался, что Земля — плохой архивариус и скверно сохраняет документы своей собственной истории.

Кровавые зори, подобие которых мир увидел в 1883 году, когда страшным вулканическим взрывом был уничтожен остров Кракатоа, скрашивали по вечерам небо, насыщенное тонким пеплом уже потрясавших Землю герцинских катастроф. Но их раскаты еще не доносились до каменноугольных лесов. Только багрянец обрызгивал недвижимые зеленые колонны. Он бил широкими волнами, золой осыпался в воду и каждую ветвь опутывал дрожащей красной паутиной. Стая меганейр носилась над окошком воды. Они пылали угольями в этом мире, пронзенном багровыми иглами.

Вдруг шевельнулась огромная зеленая кочка. Посыпался дождь водяных искр, казавшихся раскаленными. Став на дыбы, кочка метнулась в небо. Лягушка, с головой больше, чем у быка, слизнула колоссальную стрекозу. И звук, похожий на глубокое бульканье и на рев сирены, раздался во второй раз. Эхо подхватило его, и, тысячекратно усиленный и отраженный, он прошел по сводчатым ходам и колоннадам сквозного мертвенно-готического леса. И квакающий рев ответил ему. Звуки жуткой радости, брачные песни и вопли встретившихся со смертью, голоса беспощадной и чудовищной жизни словно выпадали с наступлением вечера из леса великого молчания, как хлопьями выпадает соль из перенасыщенного раствора.

В другом конце леса, где остывали лавовые потоки, змея с голыми кольцами к кисточками жабр у головы сползла с серой затвердевшей глыбы.

Эта глыба, среди каменноугольных отложений, попала в руки немецкому ученому Лотце. Он нашел в ней урановые включения, пронизанные блеском свинца. Это был особый свинец с атомным весом 206, на 1,2 меньше атомного веса обычного свинца. Такой свинец образуется вместе с газом гелием за счет радиоактивного распада урана. Лотце знал скорость этого распада, а также и то, что еще не найдена сила, которая могла бы хоть на йоту ускорить или задержать его. Свинца здесь было 4,1 процента. В до-кембрийских породах его 18 процентов. И поэтому Лотце определил время отвердения каменноугольной глыбы с ураном в 320 миллионов лет тому назад.

* * *

Но уже родился могильщик пышной родины угля. Он шел с юга, оттуда, где от Южной Америки до Австралии, простирался материк Гондвана. Этот материк содрогался в родовых схватках, называемых герцинской революцией. Горы громоздились на нем, и жерла вулканов изрыгали лаву. Ветры, запертые между циклопическими стенами, отдавали их склонам тепло и влагу. Пустыни суровых зим и жестоких засух расстилались за ними. И ледниковые шапки в третий раз в истории Земли с гор надвигались на равнины.

В этой стране, к горлу которой протянулась железная рука пермо-карбонового оледенения, нечего было делать торжественной готике сигиллярий и лепидодендронов.

Тут, в нищих долинах, родилась новая глоссоптериевая флора. Так назывался маленький семенной папоротник с листьями ландыша. И его имя получила смена растительной стражи на Земле — армия саговников и хвойных, ожидающая своего времени, чтобы пойти на север и отпустить в бессрочный отпуск земноводных гигантов каменноугольных лесов.

Эта смена лучше, проще и неприхотливее умела жить. Она перестала расточать. Ей не нужно было доверять илу и влаге оплодотворенные женские споры, свое беспризорное потомство. Женская спора вызревала в материнской шишке; тут она проходила свою половую стадию, оплодотворялась пыльцой и сформировывалась в зародыш крепкого, способного противостоять климатическим невзгодам растения бесполого поколения. Заросток стал не нужен. И женская спора сделалась семяпочкой, не боящейся палящего дыхания пустынных засух.

Так, посредством того, что ботаники называют на своем техническом языке редукцией полового поколения, осуществился переход от споровых к голосеменным, предкам цветковых. Это был следующий шаг освобождения от воды и утверждения на суше. Многоцветные лепестки и аромат будущих покрытосеменных появятся тогда, когда выяснится, что лучшей защитой от насекомых, набрасывающихся на пыльцу и зреющую завязь, обладают те растения, которые дают грабителям еще больше, чем они ожидали найти, но зато заставляют их надежнее, чем это делает ветер, перенести цветень на рыльце пестика… Так борьба за существование породит взаимопомощь, великий симбиоз пчелы и цветка.

И когда герцинские содрогания охватили молчаливые леса болот, когда стал сохнуть ил и годичные кольца появились в древесине растений, сделалось ясно, что песенка споровых гигантов спета. Они были победителями там, у воды, ибо они максимально сумели использовать ее для обслуживания своих огромных стволов, так, как не сумела этого сделать травянистая мелюзга, ютившаяся между их корнями. Но теперь все это обратилось против них. Дивные специалисты земноводного образа жизни, они остались беспомощны на безводьи. Они напоминали рыбу на берегу. Колоссальные и требовательные, они не умещались в тех небольших участках, где сохранялась еще влага.

И они гибли. Кое-где в оазисах они тянули еще тысячелетия. Наши древовидные папоротники — жалкие последыши их. Сохранилась как раз мелюзга, тогдашние неудачники, мхи, папоротники, хвощи и плауны наших лугов, лесов и болот, те, кому хватило места в дырах нового мира.

Что же случилось с огромными лягвами, панцирноголовыми гадами каменноугольных лесов? Их дни были также сочтены. Земля, создавшая их, погребла их в толщах своих пластов. Они вымерли, оставив две более приспособленных ветви: одну — малозаметную, еще тесней связавшуюся с водой, родоначальников наших земноводных, и другую, преградившую чешуйчатым и роговым покровом доступ зною пустыни к жизненным сокам своего тела, навсегда забывшую о жабрах головастика, развившую мозг и сердце, вместо икры откладывающую яйца. Будущее принадлежало второй.

7. Озера асфальтовой смерти

И это будущее великого цветения гадов с жесткой кожей было близко. Оно настало уже через 40–50 миллионов лет, когда Земля, после герцинской грозы, вступила еще раз в самую долгую, самую солнечную и идиллическую весну среднего времени. И тогда — в мезозое — жизнь, закишевшая на суше, борясь с теснотой, пустила тысячи побегов, перекинувшихся и на воздух, и обратно в воду, — самых чудовищных и удивительных, какие когда-либо носила на своих широких плечах наша планета.

По всему западу Германии, заходя в рейнское левобережье и во Францию, тянутся тощие почвы выветрившихся песчаников. В них чередуются красные, белые и зеленоватые слои и пятна. Местами залегает гипс и каменная соль. Роскошные хвойные леса растут на них. Но, зарывая тонны удобрений в эту бесплодную почву, крестьянин напрасно мечтает о тучных урожаях, которые помогут ему заплатить налоги и долги, внести аренду помещику, отведут от его нищей фермы молоток аукционного оценщика и — предел честолюбивых мечтаний! — позволят написать господину директору в соседнем городке прошение о приеме в гимназию старшего сына.