Юрий Рытхэу - Интерконтинентальный мост

• Название: Интерконтинентальный мост
• Автор: Юрий Рытхэу
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00217-0

Как выглядит современная мечта человечества о безъядерном мире, свободном от угрозы тотального уничтожения, — мире подлинного мирного сосуществования, оставившем позади годы безудержной гонки вооружений? Об этом новый роман Юрия Рытхэу «Интерконтинентальный мост», названный автором легендой о будущем и повествующий о строительстве гигантского технического сооружения — моста через Берингов пролив, соединяющего два континента, два полушария, два мира.

---

Гоном взял большой бубен и запел всем известную песню-приглашение, сочиненную его дедом, уэленским охотником, добытчиком китов и моржей. Иван Теин знал эту мелодию с детства, и переходы тонов, звуки, трогающие самые сокровенные уголки души, вызывающие затаившиеся чувства, напоминали давнее ушедшее время, сохранившееся лишь в том, что называлось произведениями искусства. И в самом деле, как в этом неоднократно убеждался Иван Теин, именно в них и заключалось в первозданном, незамутненном виде то, что называлось прошедшей жизнью. Казалось бы, наиболее верным памятником прошлому должны быть те виды искусства, где ушедшая жизнь запечатлелась в ее материальном выражении, — видеоленты или же более ранние способы запечатления изображения и звука, которые назывались кинокартинами. Но оказалось совсем не так: эти так называемые точные слепки прошлой жизни со временем явственно обнаруживали фальшь. Это не относилось к документальному кино и видеолентам, снятым на месте происшедших событий… Удивительное также было в том, что литература, та часть, которая называется художественной, или, по-английски, «фикшн», по мнению авторитетных специалистов истории, именно она сохранила не только достоверную картину прошедших лет, но и, как говорится, аромат эпохи. Именно в произведениях литературы, как оказалось, время материализовалось, становилось осязаемым, доступным человеческим чувствам. То же самое можно было сказать о музыке и о живописи.

Слушая песню Гонома, Иван Теин невольно думал о себе, о своей жизни… Что-то должно измениться в ней… А до сегодняшнего дня она ничем примечательным не отличалась от жизни его сверстников, родившихся здесь, в Уэлене. Учился в школе, потом уехал в Ленинград, в университет. В середине восьмидесятых годов был открыт Университет Арктики. Со-временем он стал самым крупным научно-педагогическим центром по подготовке специалистов для Севера. Изучал филологию, начал писать…

Песня Гонома напомнила ему детство, приезд старого Дуайта. Большие кожаные умиаки на горизонте и паруса. А потом — песни на берегу, танцы и уходящую в море мелодию старой песни о чайке. Ивану Теину чудился запах костра в яранге, только не в береговой, а в тундровой, когда к дровяному запаху примешивается и дым горящего мха. И еще что-то неуловимое, щемящее, тихо волнующее душу — воспоминание о прошлом, даже о том, чего сам не видел и не переживал. Теин был человеком, как он сам о себе думал, вполне современным, современно мыслящим. Он мог внутренне усмехнуться, когда оленевод Папанто после совершения обряда перед закланием оленя всерьез утверждал, что после этого у него на душе такое обновление, словно прошел у хорошего врача сеанс психологической тренировки. Но, чувствуя прилив неведомых, необъяснимых, возвышающих душу чувств, готов был согласиться с ним… Многое изменится внешне, а внутри?.. в человеке?.. Возможно, что случится то, что едва не случилось в конце прошлого века: огромный наплыв приезжих, чувствовавших себя временными жителями, едва не поглотил исконное чукотское и эскимосское население. Был даже период, когда стали забывать язык. А потом спохватились… И тогда ударились в другую крайность: требовали учить только на родном языке, высмеивали тех, кто носил европейскую одежду. Нашлись даже такие, которые демонстративно строили яранги, селились в них, испытывая неудобства, угорая в дыму костра, который не умели как следует поддерживать, простужались в отсыревшем, холодном пологе: ведь никого в живых не осталось, кто умел правильно настроить пламя в жирнике. Интеллигент переделывал нормальные квартиры в некое подобие яранги. В спальнях навешивали полог из оленьих шкур, а вместо стульев ставили китовые позвонки. Начисто опустошили старинные китовые кладбища. Слава богу, что оставили в покое китовые челюсти, поставленные на старых святилищах.

Теперь наступило время равновесия, трезвого отношения к своему исконному. И все же, как про себя отмечал Иван Теин, многие старинные обычаи и привычки тихо отмирали или же становились просто неуместными в стремительности двадцать первого столетия. Строительство моста снова вызовет приток новых людей, новых обычаев, идей… И что-то в этой устоявшейся жизни обязательно переменится. Свойство времени таково, что прошлое никогда не возвращается. Оно уходит навсегда.

Вслед за Гономом вышли молодые ребята, ученики и ученицы старших классов Уэленской школы. Иван Теин наблюдал за их танцем и думал о своем деде — Спартаке. Он его не помнил, но видел его танец на киноэкране. Сущность танца Спартака была не только в его жестах, но и отражалась на его вдохновенном лице. Дед умер совсем молодым, покончив с собой из-за несчастной любви. Ему показывали место: маяк на берегу бухты Тасик.

И вдруг Ивану Теину подумалось: все его беспокойство и думы — от тревоги именно за прошлое, которое хочется сохранить и в будущем. И приезд Джеймса Мылрока пробудил эти мысли, эти тревоги.

Голоса вернули Ивана Теина в действительность.

— Гостю танец! Пусть гость станцует!

Это был давний танец, сочиненный в начале восьмидесятых годов прошлого столетия, когда старый Дуайт Мылрок приплыл со своими земляками на парусной кожаной байдаре в Уэлен, возобновив старый берингоморский обычай дружеского общения. Желтые круги бубнов качались в такт ударам гибких палочек из китового уса, песня крепчала, как нарастающая буря, и, когда напев достиг своей вершины, Джеймс на секунду замер и с размаху нырнул в ритм, как в глубину.

Краем глаза успел заметить, как рядом встал Иван Теин. Он успел скинуть куртку из нерпичьего меха и остался в клетчатой фланелевой рубашке. На руках — перчатки из белой тюленьей кожи. Его короткие, сильно посеребренные сединой волосы казались посыпанными ранним осенним снегом, но свежее лицо, покрытое вечным загаром арктического солнца, лучилось молодым задором и вызовом. Он слегка улыбнулся Джеймсу и, коротко вскрикнув, рванулся в танец.

Джеймс смотрел на Ивана, и волна дружелюбной нежности поднималась у него в душе. Он любовался своим другом, его сильным телом, уверенно подчиняющимся четким ритмам танца. Книги Ивана Теина знали на обоих берегах Берингова пролива, и известностью своей он мог соперничать с Евгением Тай, оставившим потомкам свои многочисленные сочинения. Об Иване Теине писали не только в местных газетах, его имя упоминалось и в информационных дисплеях на других концах планеты. И когда о нем говорили как о литераторе, достигшем интернациональной известности, в этом большого преувеличения не было. Его последняя книга о ценности культур арктических народов для подготовки международных космических экипажей разошлась по всему миру на многих языках. Она была написана энергично, убедительно и даже как-то весело. В ней повествовалось, как древние арктические охотники месяцами могли дрейфовать во льдах, находя в ледовой пустыне все необходимое для жизни. Часто в такое опасное путешествие они брали семьи. На льду рождались дети, старики уходили в окрестности Полярной звезды, где, согласно старинным преданиям, располагалось прибежище ушедших душ, — словом, жизнь продолжалась, и никто из эскимосов не думал, что они совершают какой-то героический подвиг. То же самое происходило в годы интенсивного исследования Арктики, когда эскимосов брали проводниками. Иные достигали Северного полюса, но вся слава доставалась белому человеку. Иван Теин назвал это явление «географическим империализмом», и Джеймс Мылрок был полностью согласен с ним. Однако главным содержанием книги было исследование душевного состояния людей, живших на краю возможностей существования человека на земле, на том острие, за гранью которого каждую секунду человека подстерегала опасность, угроза гибели. Она, как тень, шла за человеком Арктики, и все же люди были полны несокрушимой веры в жизнь, в ее радости. Они приветствовали каждый наступающий день, какие бы трудности и испытания он ни сулил им, как бесценный дар, как праздник труда и жизни. Иван Теин утверждал, что только люди, сумевшие перенять такое отношение к жизни, имеют право быть включенными в состав космических экипажей, отправляющихся на долгие годы к неведомым мирам.

С последним ударом бубна Иван и Джеймс застыли, все еще сохраняя в напряжении своих мышц стремительность и силу древнего танца.

Медленно освобождаясь от власти мелодии, Иван Теин широко улыбался Джеймсу Мылроку.

— Мы еще можем показать, как надо танцевать наши танцы!

Поздним светлым весенним вечером на старой Уэленской косе они ждали пассажирский дирижабль «Джой Галлахер». Уже был понедельник, но на острове Малый Диомид кончался воскресный день. Солнце стояло над Инчоунским мысом, и низкие тучи оттеняли торосы у берега, яранги на косе и большие окна жилых домов нового Уэлена.

Время от времени бросая взгляд на тихоокеанскую сторону холмов, Джеймс сказал: