Мариам Юзефовская - Разлад

• Название: Разлад
• Автор: Мариам Юзефовская
• Издательство: Летний сад
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98575-351-6

---

Он погасил бра. Через плотно прикрытую дверь кабинета услышал, что пришла Олимпиада Матвеевна. Поспешно собрал ненужные бумаги. Закрыл стол на ключ. Вышел из кабинета.

Первое, о чем спросил у жены:

– Как там дела с бумагами на прописку Полины?

Хоть Антон Петрович уже больше месяца дома не жил, – то в больнице, то в Кукушкино обретался, а дела с домом и пропиской ни на один день не упускал из виду. Звонил, договаривался, двигал из инстанции в инстанцию. Олимпиада Матвеевна была на посылках. Во что-либо вмешиваться запретил строго-настрого. «Твое дело взять бумагу и отнести куда сказано». Всем руководил сам по телефону. Конечно, просто так не давалось. Приходилось просить. Ворошить старые связи. А если говорить честно, положа руку на сердце, то и унижаться. Звонил многократно. Выслушивал уклончивые обещания. Изредка даже отказы. В душе кипел, негодовал. «Ведь ничего противозаконного не требую. То, что дом находится в аварийном состоянии, и ребенку ясно. Но выманить у райисполкома акт оказалось делом трудным. Почти недостижимым. Однако пересилил и это. Действовал по разному: где уговорами, где силой. Наконец акт был подписан. Уже пошел и договорился с покупателем о том, чтобы дом вывезли на снос. Оставалось самое главное – прописать Полину у себя. В первый же день, как вернулся из Кукушкино, решил заняться этим делом. И потому чуть ли не с порога спросил у Олимпиады Матвеевны:

– Как Полина?

Конечно, думал прежде всего об Илье. Не узнал ли случаем? А если узнал, то не бунтует ли? Не заварил ли очередную свару, которую хлебать не расхлебать. С него все станется. В Полине был почему-то уверен. Как ни забита, ни ограниченна, а свою выгоду должна понять. Да и подпись ее под заявлением уже давно стояла. Он испытующе посмотрел на жену. Она как-то сникла. Замялась. Сердце у Антона Петровича ёкнуло: «Опять, видно, Илья начал воду мутить. А ведь как чувствовал, просил Полину пока помалкивать. Нет. Не выдержала».

– Ну что там стряслось? — грубо, нетерпеливо спросил жену.

Она вздохнула коротко. Тяжело.

– Полина заболела, отец. В больнице уже чуть не месяц лежит.

У Антона Петровича от сердца отлегло. «Всего делов- то. Заболела – выздоровеет. Куда денется?» Попрекнул с раздражением:

– Ты бы шла в бюро ритуальных услуг работать. Большую бы карьеру сделала. У тебя что ни слово – то трагедия. Плач Ярославны.

– Отец, погоди. Она ведь в нехорошем месте лежит. В Бабкино. Оперировали ее. И анализы плохие.

– Да ты что? В своем уме? – закричал с яростью Антон Петрович. – Я ведь с Ириной на днях разговаривал. Ничего не сказала. – Чего взъярился, и сам не мог понять. От испуга, от неожиданности, наверное.

– Не хотели волновать тебя, – всхлипнула Олимпиада Матвеевна.

Но Можейко уже не слушал. Прошел в кабинет. Заперся. Долго ходил из угла в угол. При одном упоминании о Бабкине холодел. Лет десять назад обнаружил у себя бугорок на руке. Маленький, величиной с фасолину. Конечно, тотчас забил тревогу. Через неделю все утряслось. Прояснилось. Оказалось – простой жировик. Но и по сию пору при слове Бабкино сердце сжималось. Иной раз в городе увидит рейсовый автобус с номером 214, что в Бабкино ходит, тотчас отвернется. В ту сторону старался и не смотреть.

«Господи, какой пустяк – жизнь человеческая. Сегодня топаешь. Хочешь того, другого, третьего. Любишь, ненавидишь. А завтра глядишь и нет тебя. Но ведь Полина крепкая. Двужильная. Нет. Не верю. Выкарабкается. Обязательно выкарабкается. – Но тут словно что-то толкнуло его. – А ведь теперь все поставлено на то – выживет или нет. Все на волоске повисло. Я ей зла не желаю. Пусть живет до ста лет. Но и пускать на самотек свое дело не могу. Ей ничем не помогу и свое дело угроблю. А живым, как говорится, жить». Он сел. Задумался: «К кому кинуться? – полистал записную книжку. – Воронов. Этот может узнать всю подноготную. Напрямик самому ломиться не стоит. Во-первых, до Ильи может дойти. Во-вторых, как пить дать, введут в заблуждение. Видите ли, врачебная этика. И помочь не могут, и прикончить не хотят. Люди в белых халатах. Свою незапятнанность берегут. А во что она обходится больным, родственникам – плевать. Главное – себя сохранить. Свою чистоту. И это называется гуманность? – Его всего передернуло. – Как много вокруг фальши. Вранья. Может быть, в чем-то Илья и прав. Но ведь если начать копать так глубоко, то всеобщий развал. Крах. Анархия. Нет. Только постепенное совершенствование. Шажок за шажком. Долго, мучительно, но постепенно. Народу нужен твердый порядок. Иначе все полетит в тартарары».

Внутренний отрезвляющий голос резко оборвал: «Расфилософствовался. Кому нужно твое мнение? Кто спрашивает у тебя его? Занимайся своим делом. Личным. Кровным. Хватит. Интересами народа уже пожил. Теперь пора и о себе позаботиться». Он позвонил Воронову. Скупо изложил суть дела. Беспокойство мотивировал исключительно родственными чувствами. О том истинном, что жгло, саднило – ни слова. Не только Воронову, но и себе в этом боялся признаться. «Жаль Полину», – твердил как заклинание. Воронов посочувствовал. Обещал навести справки. И действительно на следующий день сообщил, что плоха. Очень плоха. Начал выражать соболезнование, робкую беспомощную надежду: «Может быть, все еще обойдется. Резервы человеческого организма беспредельны». Но Антон Петрович резко оборвал: «Каков прогноз?» Тот смешался. Промямлил: «Не больше месяца».

Как обычно, и в этот день гулял не менее двух часов. Давно взял себе это за правило. В любую погоду. При любых обстоятельствах. Но прогулка была совершенно испорчена. Все время возвращался к одному и тому же: «Как дальше быть с квартирным вопросом?»

А тут еще возле дома столкнулся с бывшим замом. Тот сухо поклонился, словно мало знакомому, и прошел мимо. «Индюк, – подумал неприязненно Можейко, – интересно, что ему здесь нужно. Небось, к кому-нибудь на поклон ездил. Этот из таких. Было время и меня обхаживал: «Антон Петрович! Антон Петрович!» мысленно передразнил высокий голос зама. Обернулся. Поглядел ему вслед. Увидел, как тот садится в машину. Сердце у Антона Петровича ёкнуло. У бровки тротуара стояла его служебная «Волга». А за рулем – Коля. Застарелая обида и боль вспыхнули и опалили огнём. «На моей машине разъезжает, в моем кабинете сидит. А поклон мне отмерял, как нищему милостыню бросил. Мерзавец. Не зря я его с первого дня возненавидел. Сразу понял, чем дело кончится».

15

Всякое бывало в его служивой жизни. И ругали, и понижали, и наградами обходили. Но когда, выйдя из отпуска, узнал, что в штат взят без его ведома новый зам – опешил. Узнал об этом от Дроздецкого, своей правой руки. Подобрал его в свою бытность в районе. И по мере того как выкарабкивался снова наверх, тянул за собой и его. Надо же на кого-то было и опираться все эти годы. Хоть истинную цену ему знал: «Пороха не изобретет. Но зато послушный и работящий, как крестьянская лошадь. А главное – честный. Не подведет и не подсидит». За столько лет изучил все его повадки и привычки. В первый же день, просматривая бумаги, принесенные на подпись, почуял – что-то случилось. Искоса поглядывал, как Дроздецкий обидчиво мигает маленькими карими глазками, как подергивается его большой пористый нос. «Что ж вы, Антон Петрович, напрямик не сказали, что больше не гож? Я бы понял. Берете себе нового помощника – а мне ни слова». Можейко слушал, крепко сжав узкие губы. Когда дверь за Дроздецким закрылась, сидел несколько минут, словно оглушенный: «Вот как. Значит, окрутили, а я ни сном, ни духом. Ярость заклокотала в нем: «Да что ж такое? Вообще меня ни в грош не ставят? Но тут же обуздал себя: «Угомонись. С Дроздецким придется расстаться – это ясно как божий день. И твои деньки, видно, уж сочтены. Но если не будешь шебуршиться, то, может быть, еще что-нибудь предложат». Понадеялся – дадут новое место. Не такое хлопотливое, как нынешнее, но достойное и почетное. И потому виду не подал. Проглотил эту пилюлю молча. Возраст, возраст – поджимал. Под семьдесят уже подкатывало. Но все равно жгло: «Ведь можно было бы и по-человечески. Неужели не заслужил?» Конечно, шаркнули ножкой, соблюли проформу: «Рекомендуем вам первого зама. Человек нового мышления. Способный. Энергичный. Молодой». Он уже окрестил его по-своему – слизняк. Ни резкого движения, ни громкого слова. И все норовит в глаза заглянуть, руку пожать. А кисть пухлая, бабья. Бр-р-р». Но промолчал, сжал себя в кулак. Подписал приказ о назначении его своим замом. И сразу же почувствовал себя вроде молодой мамаши с младенцем на руках: и утешь, и убереги, и по головке погладь. Тот каждый пустяк бегал с ним согласовывать, по каждому вопросу советовался, о каждом мало-мальском успехе с докладом спешил. А тут еще одна напасть – сокращение аппарата. Ходил по коридорам, как под перекрестным огнем. Так и читал во взглядах: «Сам за службу руками и зубами держишься. Понятно, кто же добровольно лакомый кусок изо рта выпускает?» Крепился, делал, что от него требовали. Понимал, надо кому-то и конюшни чистить. Но чувствовал, как вокруг него ненависть и раздражение накапливаются.