Майя Шаповалова - Граница. Таежный роман. Солдаты

• Название: Граница. Таежный роман. Солдаты
• Автор: Майя Шаповалова
• Издательство: Олимп: АСТ
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-014125-4, 5-8195-0814-9

Граница… Черта, которую нельзя преступить, закон, который нельзя нарушить… Граница проходит между государствами, но есть она и в сердцах человеческих. Лишь преступникам и влюбленным границы не страшны…

Как быть, если сердце рвется к любимому, а законом ты отдана другому? Смириться с судьбой или ломать все преграды на пути своей любви — пойти войной против мнения окружающих, мужа, собственного спокойствия?

Перейти границу дозволенного — это преступление, и это поступок. Но как жить там, за чертой?

---

— Смешно, — мрачно сказал Братеев.

Он уже давно все понял: не хочет капитан говорить про фанзу. Почему — другой вопрос. Но не хочет, убалтывает, байки травит. И отеческий тон его, и правильные вроде бы слова — тоже для отвода глаз. Ну не хочет — и черт с ним! Братеев сам во всем разберется.

Голощекин бросил окурок в траву, придавил сапогом, поднялся и хлопнул сержанта по плечу.

— А насчет фанзы, сержант, завтра поговорим. Может, правда, китайцы шалят. А может, чего похуже. Ладно, бывай. — Он поправил ремень и пошел вперед, но оглянулся, бросил: — А что бдительность проявил — хвалю.

Он завернул за угол, вышел на асфальтированную дорожку и направился к аллее, освещенной яркими фонарями.

Завтра нужно будет идти к фанзе. Нужно и можно. Иначе этот твердолобый сержант начнет задаваться ненужными вопросами. Следовательно, захочет получить на них ответы. И, чего доброго, полезет выяснять к другим. А этого допускать нельзя.

Никита Голощекин уважал людей, которые готовы были идти до конца, не бросали дела на полдороге. Уважал, потому что сам был таким. И если бы не имел к тому, что происходило в фанзе, самого непосредственного отношения, то был бы рад иметь такого союзника, как сержант.

Жаль, не выйдет. Ну что ж, хороший противник — это тоже неплохо. Чем достойнее противник, тем слаще вкус победы.

Капитан легко взбежал на крыльцо своего дома, зашел и задержался на лестничной площадке, прислушиваясь. За дверью квартиры было тихо. Никита вскинул руку, посмотрел на часы — почти двенадцать. Значит, Марина либо уже спит, либо осталась дежурить возле Васютина.

Капитан тихо открыл дверь, вошел и заглянул в спальню. Кровать была застелена, покрывало лежало без единой складки, подушки взбиты, уголки их торчали на одном уровне.

Аккуратистка наша. Отличница боевой и половой подготовки, мать твою.

Голощекин сжал кулаки.

Ладно, Мариша, девочка моя сладкая, подруга моя верная, время у тебя еще есть. Может, одумаешься, охолонешь. Дружку твоему, Иванушке-дурачку, сейчас несладко придется. А я подсоблю, не сомневайся. И загонят Ваню за тридевять земель. Да ты не плачь, красна девица, он все ж таки полковнику нашему племяш, родная, значит, кровиночка. Так что буйную головушку он там, конечно, не сложит, хотя жаль. А ты, может, поубиваешься, посохнешь да и успокоишься. Вот и проверим, прав ли Братеев, что любовь от времени только крепче становится.

Голощекин присел на кровать, стащил сапоги и вытянулся, закинув руки за голову. Закрыл глаза и тяжело вздохнул. Постель пахла Мариной.

Никита вскочил. Будь она проклята! Никогда он ее не простит, никогда! Даже если она собственными руками задушит своего любовника и плюнет в его подлые мертвые глаза. Потому что любовник тут ни при чем. Кто такой Столбов? Мальчишка сопливый. Как Марина сказала, когда увидела его в первый раз? «Какой милый мальчик!» Вот тебе и мальчик-с-пальчик. Жил-был мальчик, сунул пальчик…

Голощекин услышал, как открывается входная дверь.

Марина вошла в столовую, на ходу расстегивая пуговицы тонкой шерстяной кофточки. Нижняя пуговица оторвалась и с тихим металлическим стуком упала на пол. Марина подняла ее, выпрямилась и увидела мужа, стоявшего на пороге спальни.

— Привет, — сказала она. Голос у нее был усталый. — Я думала, ты спишь давно.

Голощекин подошел к ней, обнял, поцеловал в висок.

— Что так поздно? — спросил он. — Я стал волноваться. Уже ехать за тобой хотел.

Марина высвободилась из его рук, отошла и опустилась на стул.

— Что? — Никита нахмурился. — Васютин?..

Он не договорил. Если Васютину хана, дела плохи. Его, Никитины, дела.

Марина покачала головой:

— Выкарабкается твой Васютин. Я просто устала.

Голощекин с облегчением вздохнул, и Марина услышала этот вздох.

— А ты что, переживал за него? — спросила она.

— Ну а как ты думаешь? — Никита опустился на колени и снял с жены одну туфлю, потом взялся за другую.

— Я думаю, что нет. Хотя, повернись все по-другому, тебя бы по головке не погладили. Так что, наверное, переживал. За себя.

Никита встал с коленей и, стоя вот так, посмотрел сверху вниз на Марину, на ее поникшие плечи, на идеально ровный пробор, разделявший светлые пушистые волосы. Он чувствовал, как в нем растет, распирая, грозя вырваться наружу, горячая, точно лава, ярость.

Зачем она нарывается? Хочет семейного скандала? Чтобы хлопнуть дверью и убежать в ночь, а потом прислать за вещами? Вряд ли. Она же не дура, она знает Голощекина лучше других. Какой скандал, какие побегушки в ночи? Пустое это, некуда вам бежать, Марина Андреевна. Муж и жена — одна сатана, две половинки одного целого. А от себя не убежишь.

Никита вдруг поднял руку, и Марина отшатнулась. В глазах ее плеснул испуг.

— Ты что, дурочка? — удивился Голощекин. Он погладил жену по голове, отвел со лба пушистую прядку, задержал ладонь на нежной коже.

Марина вдруг схватила его руку, прижала к своей щеке и тут же порывисто встала.

— Извини меня, — сказала она тихо. — Я правда, устала. Ты ложись, я скоро.

— Да я подожду. Ты не голодная? Хочешь, я приготовлю что-нибудь?

— Нет, спасибо. Аннушка пирожки приносила, целый кулек, мы перекусили.

Марина вышла из комнаты, скрылась в ванной, и Голощекин услышал, как льется вода, — сначала мощно, шумно ударяя в эмалированное чугунное дно, затем — тише, шелестя, будто осенний мелкий дождь.

Она не отмоется.

Никита готов был ее простить. Он мог бы простить ей все: неприбранную постель, пересоленный суп и недоваренную картошку, пыль на комоде и паутину по углам. Он мог простить ей молчаливые вечера, поздние возвращения домой, когда она предпочитала лишний час трепа с этими бабами, закадычными своими подружками, с которыми ей, похоже, было интереснее, чем с ним.

Он простил бы ей даже измену. Глупую — по дури, по пьяни, от тоски, от желания доказать что-то самой себе. Когда он взял ее в первый раз, он был уверен, что она успела подарить себя этому очкастому теленку, с которым собиралась в ЗАГС. Точнее, он просто об этом не думал, как не думает коллекционер, приобретая наконец вожделенную вещь, что ею уже обладал кто-то, трогал, мял в руках, наслаждался…

Он только потом понял, что он — первый владелец. Понял и всегда помнил.

Он не мог простить одного — предательства. То, что было у нее со Столбовым, — не блажь и не тоска. То, что было у нее со Столбовым, называется иначе. Голощекин знал — как. И потому не мог простить.

Его уже предала одна женщина — его собственная мать. Предала, навсегда отняв у него, маленького, глупого, такое чувство, как любовь. И вообще все чувства, оставив одни инстинкты. Она бросила его, потому что инстинкт самки, ищущей надежного самца, оказался сильнее материнского инстинкта. Ибо в мире, который подчиняется не чувствам, а инстинктам, детеныш не смысл жизни, а цель. Природа требует продолжения рода, и два самца сходятся в поединке, выясняя, кто имеет на это право. А самка стоит в стороне и, мерно пощипывая траву, подрагивая от нетерпения хвостом, ждет победителя. И уйдет с ним, чтобы зачать новую жизнь — еще одну, две, пять, бросив едва подросших детенышей на произвол судьбы. Выживет сильнейший, а не выживет, — значит, не имел права на жизнь.

Он, Голощекин, выжил. Он доказал свое право детеныша на жизнь, а теперь обязан доказать свое право самца.

Никита поднес ладонь к глазам. Он не хотел ударить Марину. Он мог поднять руку на женщину, и делал это не однажды. Но Марину он ударить не мог. Он не должен ее бить.

Он должен ее сломать.

Шорох водяных струй смолк. Голощекин вышел из столовой и рванул дверь ванной.

ГЛАВА 3

Лейтенант Столбов стремительно шел по коридору медсанчасти. Топот сапог отдавался гулким эхом, но этот блуждающий звук, способный вызвать переполох в обычной, гражданской больнице, никого не побеспокоил.

Иван открыл выкрашенную белой матовой краской дверь и заглянул в кабинет. Марина сидела за столом, торопливо заполняя чью-то пухлую медицинскую карту.

— Марина… — начал Столбов и прикусил язык: из-за двери вышла санитарка Аннушка. — Марина Андреевна, — поправился Иван, — можно к вам?

Марина кивнула.

— Ты чего взмыленный такой? — спросила Аннушка. — Горит, что ли, где?

— Горит, — улыбнувшись, ответил ей Иван.

Недаром говорят: любовь не пожар, а загорится — не потушишь. Внутри у Столбова бушевал огонь, но огонь не жгущий, а согревающий. И он знал, что отблеск этого пламени пляшет в его в глазах, и увидел, как вспыхнула Марина.

— Я пришел узнать, как чувствует себя рядовой Васютин, — нарочито официально произнес Столбов, покосившись на санитарку.

— Оклемался ваш Васютин, — улыбнулась Марина.

— Можно к нему?

— Зачем?

— Поговорить хотел.

— О чем?