Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)

• Название: «Пёсий двор», собачий холод. Том I (СИ)
• Автор: Альфина
• Издательство: СИ
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2014

««Пёсий двор», собачий холод» — это роман про студенчество, желание изменить мир и цену, которую неизбежно приходится за оное желание выплачивать. Действие разворачивается в вымышленном государстве под названием Росская Конфедерация в эпоху, смутно напоминающую излом XIX-XX веков. Это стимпанк без стимпанка: ощущение нового времени есть, а вот научно-технологического прогресса особенно не наблюдается. Поэтому неудивительно, что брожение начинается именно в умах посетителей Петербержской исторической академии имени Йихина. В Академии же за одной скамьёй оказываются выходцы из самых разных сословий, от портового бандита до высочайшей аристократии. Можно представить, к чему способно привести подобное соседство. Как минимум к переосмыслению привычных установок. В «Пёсьем дворе» много героев и ещё больше событий, ибо студенческая жизнь скучной не бывает. Да и никакая не бывает: рано или поздно на смену невинным юношеским забавам приходят дела куда более серьёзные. Кровь, любовь и революция.

---

Не хотелось Хикеракли ни в Порт, ни в казармы, потому как жадные они — страсть, что Порт, что казармы. Непременно им тебя нужно целиком, с туфлями да учебными книгами проглотить, а Хикеракли слишком уж нравился весь Петерберг сразу — лабиринтообразный, хитрый, на своей же голове выстроенный. Межевский проезд влился в Шолоховскую рощу и мягко растворился между деревьями, превратившись в крепкую непокрытую колею. Собственная рощица в черте по макушку набитого города была явлением особым и даже, как говорится, чрезвычайным; а всё потому, что параллельно Межевскому проезду, но ещё дальше внутри кольца, бежала железная дорога. Именно здесь она вкатывалась в грузовую зону Порта, и селиться рядом хотелось ещё меньше, чем вплотную к казармам. Облетевшие деревья наводили на душу сплошь сиротливость да кораблики, и Хикеракли ускорил шаг.

Метелин обнаружился непосредственно в старых стойлах. Строить стену его не взяли, но и мечтам Хляцкого вполне воплотиться не удалось: его сиятельство мрачно драил старые балки, половине которых наверняка предстояло пойти на снос.

Старого навоза поблизости не наблюдалось. Возможно, Метелин на этом поприще уже преуспел.

Хикеракли привалился к дверному косяку, сложил на груди руки и насладился созерцанием. Граф догадался закатать рукава, но более никак оградиться от нечистот не снизошёл, а потому боролся не столько с грязью, сколько с лезущими в глаза волосами, выскальзывающей щёткой и расползающимися по мокрому настилу сапогами. Что ж за день-то такой сентиментальный, будто старость уже накатила? Даже жаль его стало.

— Эй, Саша, — тихо позвал Хикеракли, — ты в зеркало часто смотришься?

Метелин вздрогнул, но ни обернуться, ни прекратить свои тщетные попытки оттереть многолетнюю коросту не соизволил.

— Просто, вишь как, я с графом Метелиным-старшим тоже знаком. Ну как знаком — заходил он, бывало, в хозяйский мой дом. Насмотрелся я на него, что называется. И вот какая оказия: граф Метелин-старший — светленький, розовощёкий и вообще пухлячок эдакий. И вы с ним, выходит, совсем не похожи, вот ни-ка-пель-ки, — Хикеракли помолчал, а потом вкрадчиво спросил: — Как же так, Саша?

На сей раз Метелин всё же замер, затрясся, но промолчал. Только зубы сжал покрепче. Этого не было видно — чай со спины не разглядишь, но это было слышно.

— Никаких сомнений? Никаких подозрений? Никаких вопросов? — Хикеракли уселся на перевёрнутую кормушку. — Али правда полагаешь, что в матушку так удался?

Метелин резко обернулся — с дрожащими бледными губами, с плохенько, но всё же сдерживаемой яростью. С обжигающе-чёрными волосами.

— Ты меня и тут спровоцировать надумал, шавка, совсем под плеть подвести хочешь?

— Один вопрос задал, — пожал плечами Хикеракли. — Ладно, пять. Только, Саша, я тогда в Академии, когда ты на меня кинулся, шутил, но не шутил. Ненормально это — так на людей за одно упоминание твоего папаши бросаться. Не-нор-маль-но. Ты, что называется, антисоциальный элемент.

Метелин помолчал, подавил в себе инстинкты и решительно вернулся к коросте.

— Но ты ведь знаешь, в чём дело, верно? — беспечно продолжал Хикеракли. — Нюанс в том, что я тоже знаю.

— Что ты знаешь?

— Что граф Метелин тебе не папаша.

Снабжённая какими-то ядрёными европейскими химикатами щётка оставляла на заскорузлых балках отчётливые и даже красочные разводы. Хикеракли с любопытством пронаблюдал, как один из них съехал на сторону и превратился в косую загогулину. Спина Метелина молчала.

— Бодрись, Саша! Есть и хорошая весть. То, что ты сейчас чувствуешь, — оно знаешь о чём говорит? Что пилюля, столь беспрекословно тобой в Академии слопанная, была ненастоящая! Верь-верь, правду говорю. Потому как, слопай ты пилюлю настоящую, успокоительную, ты б сейчас на меня так злиться не мог.

Метелин встал. Выронил щётку. Обернулся на Хикеракли с таким деревянным лицом, что тот почти усомнился относительно пилюль, — но того, что Метелин дальше спросил, он совершенно не предвидел, а спросил-то всего два слова, если не полтора:

— Не папаша?

Хикеракли недоумённо хмыкнул.

— Ты надумал мне сказать, что для тебя это новость?

— Да тебе-то откуда знать, лакей, — опомнился Метелин, совершенно уже не пытаясь сдержать злобу, — что ты мне чушь городишь!

Это было до того неожиданно, что Хикеракли даже растерялся.

— Во-первых, не лакей, а конюх, надоели вы мне все, — буркнул он, — а во-вторых… Во-вторых, погоди, ты неужто и впрямь мне говоришь, что в зеркало ни разу не смотрелся? Саша-Саша, как же так-то? Ты ж бледнющий, чёрненький — да ты кассах, Саша! А граф Метелин — самый что ни на есть рос. Ладно, свет твою маманю давно не видал, свет прохлопать мог, но сам-то, сам-то ты — слепой, что ли?

Метелин скривился куда-то на сторону, и вести про пилюли наверняка тут же забыл, и не порадовался, лопух, что не стала травить его Академия.

— Словеса, — зло и горько ответил он, — словеса и только. Что в них проку?

— Всё в них проку! Я наверняка знаю.

— Не ври, не можешь ты знать наверняка.

— Знаю-знаю.

— Откуда?

— Оттуда, Саша, куда тебе так любезно бить кулаками. От людей.

Метелин посмотрел почти с ужасом.

— Про меня ещё и пересуды ходят?

— А ты, Саша, не догадываешься, что с такими манерами сам под пересуды подставляешься? — Хикеракли прищурился. — Или тебя смущает, что пересуды как раз не о тебе, а о семейке твоей?

— Я не знал, — невпопад брякнул Метелин, и речь, уж конечно, не о пересудах была. — Хотя, кажется, чувствовал. — Он немедленно смутился своей откровенности и тут же обозлился: — Да брешешь ты, тварь, юморок у тебя такой! С-скотина.

— Я не крупный и не рогатый, — обиделся Хикеракли. — Брешу, говоришь? Как думаешь, кто у нас, кроме Городского совета, о подменах и преступниках знает? — Метелин тряхнул головой, и Хикеракли пришлось похлопать ладонью по балке. — Она самая, родимая, Охрана наша ненаглядная. А сын охранного генерала, Скопцов-то, на которого ты с дружочками нападать любишь? Он мне и передал, всё как по бумаге изложил. И тебе бы, может, изложил, поскольку жалостливый чрезмерно, да только ты, Саша, всю жалость из него повыбил.

Метелин привалился к противоположной Хикеракли стене, не смущаясь тем, что к ней щётка ещё не приступала. Он, конечно, о том не догадывался, но вся его буря переживаний отражалась аккурат на бледном аристократическом лбу. И хочется, и колется, и унизительно у лакеев выспрашивать. А вдобавок страшно, конечно, — то ли правду узнать, то ли знать, что она всякому встречному-поперечному ведома.

— Что ещё он тебе сказал? — страшным голосом пробормотал Метелин. Хикеракли прищёлкнул языком и досадливо развёл руками:

— Ну куда мне, куда мне, скотине и лакею? Не моя это история, я и того, что сболтнул, не должен бы тебе, Саша, рассказывать. Вам водички, может, поднести, ваше сиятельство?

— Ты зачем меня изводишь? — тихо спросил Метелин. — Мало в душу плюнуть, ещё поковыряться надо?

Хикеракли крякнул.

— Саш, вот давай начистоту: я не то чтобы без участия. Вижу я всеми глазами, как тебе речи мои травматически. Я пихт и свободный человек, мне не понять, но сочувствую. Однако же история-то и впрямь не моя! И леший бы с тем, что тайная она да секретная, что разглашать нехорошо и прочее. Ты, Саш, нравственно подумай: ты с дружками своими человека два месяца топтал, унижал, с самым что ни на есть конским навозом смешивал, а он тебе теперь услуги оказывай? Нелогично же, согласись.

Метелин дышал тяжело и прерывисто, но реплик у него не отыскалось.

— Извлеки из этого моральный урок, — поучительно воздел палец Хикеракли, — и больше так не делай. За людей людей считай. Как тебе такой уговор?

— Ты меня шантажировать вздумал? — презрительно оскалился Метелин.

— Я тебя жизни учу. Если воспримешь и научишься, делом перевоспитание докажешь, может, и о награде задумаюсь. — Хикеракли вдруг посерьёзнел и продолжил почти зло: — Прекрати разбой учинять — сам прекрати и уродов своих портовых уйми. Слышишь ты меня? От твоих переусложнённых отношений с фамильным наследием пол-Академии страдает. Я тебе не только про Скопцова, не только про человека полезного, я и про Валова, и про Драмина, и про других — полезных, бесполезных, всяких. Охамели совсем. Что мычишь? Думаешь, я не знаю, что ты в разбойных своих делишках не главный — так, мелюзга — и права слова не имеешь? Знаю. Так найди его, право-то слова. Как хочешь найди и разбой прекрати. — Хикеракли выдохнул; кажись, вот он, пар-то, и вышел, прав многоуважаемый глава Академии оказался. — Хотя чего я от тебя, мелюзги, великих дел требую. Прекрати хотя бы сам, с дружками твоими отдельно разберёмся. Прекратишь? А я, так уж и быть, попрошу Скопцова с тобой побеседовать. Он же действительно историю твоего папаши — настоящего, не графа Метелина — знает, — добавил Хикеракли уже примирительно.