Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)

• Название: «Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ)
• Автор: Альфина
• Издательство: СИ
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2014

««Пёсий двор», собачий холод» — это роман про студенчество, желание изменить мир и цену, которую неизбежно приходится за оное желание выплачивать. Действие разворачивается в вымышленном государстве под названием Росская Конфедерация в эпоху, смутно напоминающую излом XIX-XX веков. Это стимпанк без стимпанка: ощущение нового времени есть, а вот научно-технологического прогресса особенно не наблюдается. Поэтому неудивительно, что брожение начинается именно в умах посетителей Петербержской исторической академии имени Йихина. В Академии же за одной скамьёй оказываются выходцы из самых разных сословий, от портового бандита до высочайшей аристократии. Можно представить, к чему способно привести подобное соседство. Как минимум к переосмыслению привычных установок. В «Пёсьем дворе» много героев и ещё больше событий, ибо студенческая жизнь скучной не бывает. Да и никакая не бывает: рано или поздно на смену невинным юношеским забавам приходят дела куда более серьёзные. Кровь, любовь и революция.

---

— …впрочем, в наше время от революции можно было ожидать и более радикальных жестов, — резюмировал какой-то очередной свой многомудрый анализ мистер Флокхарт. Граф Набедренных порадовался, что даже не пытался вникать.

Вечер милосерден, поскольку прячет мир в темноте и огнях, дозволяя не вникать и в него.

А может, дело вовсе не в антипатии к мистеру Флокхарту. И не в обременительности должности градоуправца Свободного Петерберга. Не в усталости, не в расхождениях взглядов на парламентаризм.

Может, так теперь будет всегда.

— Даниил Спартакович, ваше сиятельство? — позвал господин Туралеев, к чьим достоинствам определённо относилось умение принудить вникать. — Вы забылись, мы ведь уже пришли.

Ну конечно. «Нежная арфа», самая интимная ресторация Старшего района, как раз за Филармонией.

Отличный выбор, мистер Флокхарт. Что же вы делаете.

Четвёрка солдат сопровождения едва не осталась снаружи, но граф Набедренных подсказал господину Туралееву, что место им тут найдётся. Официант, подскочивший забрать пальто, был из знакомых — как же его зовут? — в любом случае он гобой, это важнее. Когда на дворе стоял ещё прозрачный сентябрь, он помог пробраться на репетицию засекреченной премьеры — одолжив свою официантскую форму, поскольку у него единственного форма пришлась впору…

Память — изрядная неудача рода человеческого. Стоит поинтересоваться, как мистер Уилбери и его коллеги смотрят на некоторые, скажем, смелые усовершенствования модели.

— Ваше сиятельство, вас так давно не видно, — со стеснением, но по-прежнему допуская приятельские нотки, шепнул официант-гобой. — У вас теперь ни минуты отдыха, да?

Граф Набедренных выдохнул и наощупь отыскал для него улыбку.

— Ничего не могу обещать, однако приложу все усилия к тому, чтобы появляться у вас чаще. А теперь, будьте добры, подскажите, куда успели подеваться мои спутники?

Официант-гобой просиял и затараторил о даме, которая, видимо, и дожидалась мистера Флокхарта за лучшим столом в синем зале. Его дама в списке хэра Ройша отсутствовала, и выслушать впечатления о ней было бы полезно, но граф Набедренных ничего не мог поделать с тем, что слова сносило, как дым от сквозняка, а память на правах неудачи бесстыдно предлагала глазам кошмарное развлечение — ведь и впрямь же форма этого официанта пришлась когда-то впору…

Какая фантастическая мерзость.

— …Как, вы лишаете нас удовольствия повидаться с вашей очаровательной супругой? — прощебетала дама мистера Флокхарта, когда граф Набедренных приблизился к столу.

— Мы со дня на день ожидаем рождения наследника. Надеюсь, это извиняет нас, — господин Туралеев с величайшей учтивостью склонил голову. — А вот и граф! Луиза Петроновна, рад представить вам первого градоуправца Свободного Петерберга, Даниила Спартаковича Набедренных. Даниил Спартакович, баронесса Чавыльева. Прибыла вместе с мистером Флокхартом с британского острова, где проживала в последние годы.

Граф Набедренных дежурно приложился к ручке дамы, попутно вспоминая, что Чавыльевы — это кто-то из второстепенных членов кирзанского Городского совета. А то и ныне не существующего тумранского, всё-таки города-близнецы. Были.

— Наслышана о вас. Ваше сиятельство, неужели вы тоже без сопровождения? Успели возглавить город, но не успели жениться? О, это так ново для меня — ведь европейский этикет предполагает…

— Знали бы вы, что предполагает, к примеру, индокитайский этикет, — занял место за столом граф Набедренных. — Если мы поставим себе целью соблюдение чужих обычаев, сил и времени не останется более ни на что.

— А вы резки, ваше сиятельство. Я уверена, женитьба смягчила бы вас.

— Будто бы через слово поминать женитьбу — нисколько не резкость, — лукаво обернулся господин Туралеев. — Мы ведь не справляемся о самочувствии супруги мистера Флокхарта, — добавил он медовым голосом.

Мистер Флокхарт скривился, зато баронесса Чавыльева звонко рассмеялась:

— Ах, мы подумали, что нравы в Росской Конфедерации всегда были свободней, а раз уж теперь Петерберг сам назвался Свободным, никого здесь не возмутит наша маленькая шалость.

— И ничуть не ошиблись, — господин Туралеев сделал глоток вина. — Луиза Петроновна, вам известно, с чего начались волнения? Прошу учесть, не в одном лишь Петерберге. Четвёртый Патриархат навязал нам налог на бездетность, а это ведь самое бесцеремонное вмешательство в частную жизнь. Соединить общим поводом защиту кошелька и частной жизни было воистину роковым решением. И то и другое способно вызвать из глубин спящий народный гнев, но вместе… Так вот, мы ещё не можем гарантировать гражданам Свободного Петерберга благополучие кошелька — тут всё же вопрос динамический, на него влияет множество обстоятельств, которые власть обязана преодолевать, но это, увы, не всегда удаётся в полной мере. Однако оставить в покое частную жизнь мы можем и должны. Что означает и несколько иное отношение к европейскому этикету.

— Оставить в покое частную жизнь… Если бы я не знала, Анжей Войцехович, что вы давно в политике, я сказала бы, что вы рассуждаете, как идеалист, пока далёкий от действительных государственных нужд. Не сомневаюсь, что у Четвёртого Патриархата имелись основания вводить такой налог. Вероятно, они обеспокоены приростом населения, — в унисон взмахнула веером и ресницами баронесса Чавыльева.

Она была раза в два младше мистера Флокхарта, не побоялась путешествовать в едва перешагнувший революцию Петерберг, открыто курила папиросы и говорить могла не только о женитьбе, но и о государственных нуждах — и всё равно вызывала у графа Набедренных саднящее, неоправданное раздражение.

Прежде раздражение было редким гостем.

Верёвка на запястье за неделю растрепалась и перепачкалась, а вместе с ней растрепался и перепачкался весь мир. Прежде он не был назойливым и скучным — а может, был. Может, это отнюдь не раздражение, а всего-навсего прозрение. В таком случае блаженны слепые.

— Государственная нужда в приросте населения, — хмыкнул господин Туралеев, — коварна и обманчива. Чаще всего это нужда в рабочей силе. Но сохранится ли она к достижению совершеннолетия теми людьми, которые без государственного принуждения не родились бы вовсе? Разве нынешние законодатели примут на себя ответственность за чью-то неустроенность через много лет?

— Так вы дойдёте до тезиса «государству нужны дети, пусть само и производит их на свет», — баронесса Чавыльева прищурилась, — но ведь это невозможно.

Господин Туралеев взглянул на неё внимательно, будто вдруг заметил, что она не отбрасывает тени.

— Увы, — ответил он торопливо.

— Будь это возможно, не пришлось через слово поминать женитьбы, — предсказуемо съязвила баронесса Чавыльева. — С точки зрения женщины, невероятно устрашающая картина будущего!

Почему же с точки зрения женщины? Графа Ипчикова наверняка тоже ужаснула бы такая перспектива. Вот что надо было ему втолковывать, когда он совсем уж удушил предложением руки своей Вишеньки, а не сознаваться леший знает в чём.

— Выходит, — вступил в беседу граф Набедренных, ощутив неуютным собственное молчание, — свобода росских нравов, которую вы хвалили, интересует вас лишь до определённого предела? Отмени Свободный Петерберг браки, он бы уже не казался вам привлекательным?

— А вы готовы и на столь радикальные преобразования? Боюсь, тогда ваша революция потеряет поддержку женщин — упразднение брака ведь обернётся принуждением к самостоятельному обеспечению.

— Более всего меня удивляет, когда о женщинах так дурно отзываются женщины же, — пробормотал граф Набедренных. — Вы ведь родом из Средней Полосы? Между прочим, исконный уклад тех мест как раз снимал с женщин повинность воспитания детей и, соответственно, создавал наиблагоприятнейшие условия для самостоятельности. Мы в Петерберге уважительно относимся к мудрости древних.

— Вы в Петерберге тяготеете к экспериментам, — возразил мистер Флокхарт. — Я благодарен Богу за то, что я не петербержец, но, должен признаться, наблюдать за вами со стороны в высшей степени занимательно. Быть может, однажды я использую эти впечатления в какой-нибудь пьесе.

— О, дорогой, тебя уже опередили! Помнишь роман, что я уговорила тебя купить утром? Отдыхая после корабля, я прочла четверть — и знаете, господа…

— Знаем, — граф Набедренных сразу догадался, о чём речь.

— Значит, вас всё же задевает сатира?

— Нас — если вы имеете в виду ныне расформированный Революционный Комитет — задевают разве что постоянные подозрения в сатире. Прошу прощения, баронесса, но вы, к несчастью, не первая, кто видит в этой вполне остроумной, пусть и не без недостатков, книге некое высказывание о конкретных событиях. Но спешу вас разочаровать: «Кровь, любовь и революция» впервые повстречалась с издателем два года тому назад — правда, тогда её название звучало ещё пошлее, поскольку пошлым быть не пыталось. Поверьте, мне совершенно точно известно, что написана она была задолго до того, как Петерберг ухнул в пучину политических переворотов.