Сергей Зарин - Закон и Евангелие по учению Господа в Евангелии Матфея гл. V, ст. 13-48

• Название: Закон и Евангелие по учению Господа в Евангелии Матфея гл. V, ст. 13-48
• Автор: Сергей Зарин
• Жанр: Религия

---

Но отсюда не менее бесспорно, что нет ни малейших оснований видеть в словах Господа указание на сохранение и в Новом Завете всех нравственных, а тем более социально-бытовых предписаний и установлений «закона» в их буквальном и формально-точном значени[15]. По вопросу о расторжении брака Христос с совершенною определенностью указал, что узаконение Моисея в данном пункте было лишь вынужденной уступкой «жестокосердию» народа, но не выражало исконной воли Божией, а потому должно утратить свое значение в жизни Его последователей (Мф. XIX:3 след.). Если ветхо-заветная узаконения и предписания заменялись более глубокими и возвышенными, по существу более строгими, заповедями и нормами, то такая замена собственно нимало не «разоряла», не упраздняла первые, каковые в Новом Завете признавались не ложными, но лишь не совершенными, а именно доводила до конца, до совершенства заключавшиеся в них мысли и намерения Законодателя. Ср. 2 Кор. X:6. исполнится ваше послушание — πληρωθῇ ὑμῶν ή ὑπακοή, т. е. послушание будет продолжено и осуществлено до конца, до возможного крайнего предела желаемого совершенства. Ев. Иоан. III:29; XV, II; XVI, 24; XVII, 13: радость моя исполнися — ή χαρά ἡ ἐμὴ πεπλήρωται, т. е. радость достигла высшего возможного напряжения и т. д. Деян. XIV:26: Павел и Варнава дело скончаста — ἔργον ἐπλήρωσαν, т. е. довели до конца, довершили, выполнили всецело порученное им миссионерское путешествие. В отношении к ветхозаветной норме действие и учение Господа всегда являлись тем, что можно назвать, употребляя латинскую терминологию, perfectio и absolutio, но никогда — abrogatio[16]. С указанным — буквалистическим — пониманием выражения «никакая йота или черта» совершенно не согласуется и дальнейшее содержание Нагорной Беседы, где истолкование не останавливается на букве предписаний и заповедей закона, но углубляется в их внутренний смысл и выводит отсюда дальнейшие следствия, по букве в ветхозаветном писании совершенно не содержавшиеся. Но ни одно самое малейшее предписание закона, ни один его штрих, в коих выражается подлинная воля Божия, не пропадают бесследно в учении Господа, изъясняющем эту волю, в новозаветном благодатном дарстве. «Каким образом даже малейшие заповеди сохраняют силу для научения и убеждения, — примеры этого представляет нам святой апостол Павел, строя свою аргументацию на следующем предписании закона: да не заградиши устну вола молотяща (1 Кор. IX:9). Хотя этого предписания в собственном смысле никто уже не придерживается, но в нем открывается многообразная истина, пренебрегать коею никак не следует, а именно — что у трудящегося не должна быть удерживаема плата, что Бог печется обо всем» и т. д. (Кпаbепbаиеr, Comment. in Matthaeum, р. 218).

Ὃς ὲάν οὖν λύσῃ μίαν τῶν ἐντολῶν τούτων τῶν ἐλαχίστων, καὶ διδάξῃ οὕτω τούς ἀνθρώποος, ἐλάχιστος κληθήσεται ἐν τῇ βασιλεία τῶν οὐρανῶν· ὃς δ’ ἂν ποτήσῃ καὶ διδάξῃ, οῦτος μέγας κληθήσεται ἐν τῇ βασιλείᾳ τῶν οὐρανῶν.

Иже аще разорить едину заповедий сих малых и научит тако человеки, мний наречется в царствии небесном, а иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном.

Выражение ст. 19: едину заповедий сих малых — μίαν τῶν ἐντολῶν τούτων τῶν ἐλαχίστων — указывает — видимо — на иота едина, или едина черта — ἰῶτα ἓν ἢ μία κεραία — ст. 18. Заповедь называется «малейшею» по сравнению, конечно, с «первою и большею» заповедью — о любви к Богу и с «подобною» ей — о любви к ближнему (Мф. XXII:38–40), а также с заповедями, содержащими «вящшая (τὰ βαρύτερα) закона, суди милость и веру (XXIII, 23). По сравнению с этими последними, «меньшею заповедию» окажется, например, та, которая касается десятины с мяты, аниса и тмина, — что также не лишено было значения, по слову Христа, заповедавшего не оставлять и этого, поскольку — разумеется — в исполнении указанных предписаний закона выражалось усердие к храму и его служителям, не пренебрегавшее и мелочами и не хотевшее упустить из внимания и видимо незначительного. В таком настроении и поведении выражается постоянство и твердость нравственной энергии человека, его непрерывное самонаблюдение и неослабное внимание к своему религиозно-нравственному подвигу, — и с этой точки зрения и по указанной причине он велий наречется в царствии небеснем — μέγας κληθήσεται ἐν τῇ βασιλείᾳ τῶν οὐρανῶν.

Фарисеи[17] совершенно извращали нормальный порядок заповедей и односторонне ложно представляли себе идеал богоугождения. Пренебрегая очищением сердца, они сосредоточивались на внешней, показной «праведности» (Мф. VI:2). Последняя обнимала только периферию человеческой личности, но ни мало не простиралась в ее глубину и на ее основу. «Сердце» по-прежнему оставалось средоточием и исходящем «злых помышлений», оскверняющих человека (XV, 11. 18–20). «Праведность» учеников Христовых должна существенно «превзойти» эту фарисейскую «праведность», ибо для того, чтобы войти в Царство Небесное, необходимо иметь «чистое сердце», неоскверненное греховным настроением, страстными движениями. Говоря о законе Моисеевом, нельзя было оставить без внимания тех, кто являлись в то время учителями и руководителями народа, кто занимали «Моисеево седалище», — о книжниках и фарисеях. Если первые были истолкователями закона, истолкованием коих посредствовалось самое разумение закона в среде израильского народа, — то вторые хотели быть и считались точными блюстителями закона (Мф. XXIII:2–3), служившими в этом отношении для народа образцом или примером. Если фарисейское исполнение закона было внешним и показным, таившим в себе «лицемерие и беззаконие» (Мф. XXIII:28), то и истолкование закона «книжниками» не выражало его подлинного существа, а во многом его прямо затемняло и принижало (ср. Мф. XXIII:16–22). Однако, во всяком случае, современное Господу толкование закона не вызывало в такой степени порицания Господа, как его лицемерное и бездушное исполнение (ср. Мф. XXIII:8). В самом законе, в его приспособительно-условной и ограниченной форме выражения, заключались поводы и как бы некоторое извинение его недостаточного и внешне-поверхностного истолкования (ср. Мф. XIX:7–9). «Учителя» народа особенно охотно останавливались на этой стороне «закона», ибо она более мирилась с человеческой слабостью и человеческой ограниченностью, — и, выдвигая ее, еще более затемняли и засоряли подлинное выражение высочайшей и совершеннейшей воли Божьей в законе, еще более затрудняли для народа ее уразумение. Если по отношенью к предписаниям закона ученье Господа являлось «исполнением» и усовершенствованием закона, отрешением его предписаний от оболочки исторически-бытовой условности и временно-национальной приспособляемости и возведением его к абсолютному совершенству подлинного и изначального выраженья воли Божьей, то в отношении к истолкованию закона раввинами, утрировавшему и подчеркивавшему нередко именно этот временный, случайный, привходящий момент предписаний закона, отрешенно притом иногда от его общего духа и смысла, — ученье Господа представлялось уже прямою и решительною противоположностью. Раскрывая на шести примерах (ст. 21–48), — как и в каком смысле Его учение «исполняет» закон, — Господь имеет в виду не только предписания закона сами по себе, но и то, в каком виде они преломлялись в сознании руководителей народа и изъяснялись пред этим последним (особ. ст. 38, 43). Но в этих пунктах открывались несовершенства и самого закона, раз самый способ выражения его предписаний давал повод и возможность истолковывать их в смысле, благоприятствовавшем себялюбивому и грубочувственному настроению человека невозрожденного.

Если, обращаясь к руководителям народа, изучавшим закон непосредственно, Господь выражается, что они то или иное «читали» в законе (ср. напр. Мф. XIX:4; XXI, 16, 42 и др.), то в настоящем случае, имея в виду народ, знавший закон преимущественно из субботних синагогальных чтений и предлагавшихся в связи с ними толкований (ср. Деян. ХV, 21; Иоан. XII:34; Римл. II:13, 18; ХХИV, 13), Господь говорит: вы слышали — ἠκούσατε.

Такое отрывочное и опосредствованное осведомление народа в законе невольно отодвигало в его сознании мысль и затемняло его представление о Божественном Первовиновнике закона и даже о посреднике даровании закона избранному народу — Моисее. Народ воспринимал предписания закона как вообще древнюю авторитетную традицию, и его веления не столько просвещали, оживляли и исцеляли его совесть, сколько ограничивали и связывали злую деятельность каждого его члена, направленную ко вреду ближнего. Чтобы ограничить и ослабить проявление злой воли человека, закон за нарушение заповедей определял строгие наказания, не выдерживая значения чисто религиозно-моральной нормы и приобретая характер и смысл закона уголовного, регулирующего преимущественно внешне-правовое поведение и положение Израиля в его социальной и гражданской жизни. Так, конечною целью всех узаконений, ограждающих исполнение заповеди, «не убий» было, да не оскверните земли, на ней же живете, на ней же Аз вселяюся посреде вас (Числ. XXXV:34. Ср. Быт. IX:6; 3 Царств. II:31). Самая строгость наказаний должна была воспитывать сознание и чувство тяжкой ответственности за нарушение заповеди, не только пред потерпевшими его родственниками, но и — прежде всего — пред Иеговою, стоявшим к избранному народу в особенных отношениях внутренне-духовной близости. Пренебрегая воспитанием своего настроения в указанном направлении — в чувстве благоговейного страха перед Иеговою и уважения к личности и жизни ближнего, как носителя образа Божия, — современники Господа, во главе с духовными своими вождями, — самое большее — стремились воздерживаться лишь от грубого убийства из-за страха подвергнуться узаконенной каре, из опасения ответственности, — причем естественно стремились всячески смягчить и ослабить определенное законом наказание.