Глеб Васильев - Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен

• Название: Три Толстушки: Книга Нехилых Перемен
• Автор: Глеб Васильев
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2017

Перед вами кислотный ремейк сказочной повести «Три Толстяка», написанной Юрием Олешей почти сто лет назад! В фантастической стране под управлением Трёх Толстушек назрел народный бунт, вдохновленный наркоторговцем Сеткиным и артистом Канатовым. В то же самое время по воле злого рока ломается любимый киборг наследницы престола и доктору Сержу Гаспаряну выпадает честь починить его, что в принципе невозможно. Во дворец под видом киборга наследницы отправляется трудный подросток Сучок, который похож на сломанного андроида как две капли воды. Никто даже не подозревает, к чему это приведёт. ОСТОРОЖНО! В романе присутствуют сцены употребления всевозможных веществ, секса различных традиций, а также насилия над людьми, животными и киборгами.

---

Таксист смотрел поверх крыш автомобилей и людских голов – лысых и прикрытых париками, испещренных татуировками и несущих гребни ирокезов, увенчанных вавилонскими башнями из волос и всевозможными головными уборами из ткани, перьев, меха, пластика, коровьих и козьих рогов, рыбьей чешуи, свежего мяса и материалов, названия которых были мало кому известны.

– Что вы видите? Что там происходит? – волновался доктор Гаспарян, выглядывая из-за задницы таксиста как можно осторожнее, чтобы в случае внезапной перестрелки не поймать шальную пулю. Но Серж ничего не мог увидеть, так как был близорук, а контактные линзы остались где-то среди развалин старой башни.

В обмен на обещание Гаспаряна оплатить показания счетчика в полуторном размере, таксист принялся передавать ему все, что видел сам:

– Господь наш плешивый, скорбящий на колченогой лестнице! О, папик, ты бы это только видел! Ваще улет, изюминка ты моя сморщенная! Тут такое творится – писюнами сушеными продристаться можно! О-хо-хо, любите меня семеро смелых! Ставлю жопу на район, что ты, ковбойчик, такого за всю свою никчемную жизнь не видал! Это просто что-то, уж поверь мне, ушлепочек мой дряхленький! Я таких видов видывал, да с проглотом, что тебе и при поллюциях не снилось!

– Простите, что перебиваю вас, уважаемый, но нельзя ли поподробнее описать то, что касается непосредственно событий, происходящих на площади, а не ваших, не спорю, весьма ценных, переживаний по их поводу?

– Так я ж тебе и говорю, дурилка ты неумная, волнение на площади такое большое, что прям ой мамочки мои. Людишки так и бегают, так и суетятся – у меня прям голова кругом, ой, как бы не стошнило. Ну, чисто не площадь, а каруселька. Все крутятся, скачут с одного места на другое, как блошки, да наверх поглядывают. А чего они там не видели-то, а? Божечки, кругом одни дебилы и уроды!

Чудовищный фонарь, пылавший на высоте, ослеплял глаза, как солнце. Люди задирали головы кверху и прикрывали глаза ладонями.

– Вот он! Вот он! – раздавались крики.

– Вот, смотрите! Там!

– Где? Где?

– Выше!

– Канатов! Канатов!

Тысячи указательных пальцев и почти столько же средних вытянулись влево. Там стоял обыкновенный дом. Но в каждом из двадцати пяти этажей были растворены все окна. Из каждого окна торчали головы. Они были разные по виду: некоторые в черных кожаных масках и с кляпами; другие в розовых чепцах и с густыми бородами; третьих отчаянно рвало. Наверху, где жила молодежь, из густых облаков едкого травяного дыма выглядывали бледные лица с темными кругами под глазами. Этот дом с растворенными окошками и с высунутыми головами походил на соты гигантского осиного гнезда, заполненные ворочающимися белесыми личинками. Все головы, вывертываясь, как удобней, и рискуя вытащить за собой своих обладателей, что угрожало полетом с высоты на мостовую, старались увидеть нечто очень их интересующее, что происходило на крыше. Это было так же невозможно, как увидеть собственные уши без зеркала. Таким зеркалом для этих людей, хотевших увидеть собственную крышу из собственного дома, была толпа, бесновавшаяся на площади. Она видела все, кричала, размахивала руками: одни выражали восторг, другие яростно негодовали.

Там по крыше неуклюже двигалась круглая человеческая фигурка. Она медленно и неуверенно спускалась по склону треугольной верхушки дома. Железо гремело под ее ногами.

Она потешно махала толстыми руками, ловя равновесие, как будто пыталась то ли взлететь, то ли поплыть по невидимой реке.

Это был артист Канатов.

Народ кричал:

– Ну, Канатов! Вот так Канатов!

– Поди, тоже лимузин от Трех Толстух получить хочет!

– Он новый закон и порядок хочет! Кайф для всех!

– Сыграть в птичку он хочет! Петух бройлерный!

– Держись! Спускайся! Дай жара Толстухам!

– Падай, жиробас! Раскрась мозгами мостовую!

– Он не упадет! Не дождетесь!

– Еще как упадет! Он же обдолбан!

– Он всегда обдолбан, но еще никогда не падал!

– Да всегда он падал!

– Ну и что? Не с крыши же!

– Потому что ему крышу уже давно снесло!

– Щас мы вам крышу снесем, выродки!

– Щас мы вам ваши крыши в ваши же подвалы позапихиваем!

На площади Почти Всех Звезд завязалась драка, а Канатов мелкими шаткими шажками продолжал свой страшный путь.

– Откуда он взялся? – спрашивали люди, не вовлеченные в драку. – Как он появился на этой площади? Как он попал на крышу?

– Он, поди, и сам хотел бы знать ответы на эти вопросы, – отвечали другие, хихикая. – Вон как его штормит.

– Это все очень хитрый и хорошо продуманный, но совершенно секретный план, – возражали третьи. – Он бежал, исчез, потом его видели в разных частях города, и вот он тут. Он вечно под кайфом, и в том его искусство. Он разрушит этот прогнивший строй, навязанный Толстухами. Как? Пока что это неизвестно! Но все будет именно так!

На площади появились полицейские. Они пытались пробраться сквозь толпу, не распихивая людей и не наступая им на ноги, но это было невозможно. Канатов запнулся, пошатнулся, перевалился через барьер и повис на карнизе. Он беспомощно и вяло размахивал руками и ногами – от падения его удерживал зеленый плащ, ворот которого весьма удачно зацепился за водосточную трубу.

С этим же плащом, надетым поверх леопардового жилета, в этом же розовом трико с большим гульфиком из черной кожи, народ привык видеть его на праздничных телешоу и корпоративах.

Теперь под стеклянным куполом, огромный и толстый, но кажущийся на такой высоте маленьким, Канатов был похож на экзотического жука. Когда полы плаща раздувались, казалось, что жук раскрывает зеленые блестящие надкрылья и вот-вот выпустит крылышки.

– Сейчас ты свалишься, и кто тогда положит конец беспределу Трех Толстух?! Братишка, мать твою, не делай этого! Не подведи меня, сукин ты сын! – закричал молодой человек, у которого недавно родилась вторая дочка, и было множество долгов.

Тем временем полицейским удалось выбрать удобную позицию и натянуть брезентовое полотно, чтобы поймать Канатова и спасти его жизнь, если тот все же сорвется. Офицер бегал крайне озабоченный. В руках он держал мегафон, но боялся им воспользоваться – поблизости было слишком много людей, чьи барабанные перепонки мог повредить громкий звук.

Внезапно наступила полная тишина, и даже драка сама собой утихла. Доктор почувствовал, что ничего хорошего ждать не стоит. От ужаса и отсутствия малейшей возможности немедленно перенестись в какое-нибудь безопасное место, Гаспарян схватился за сердце, которое прыгало, как яйцо в кипятке.

Канатов продолжал болтаться на водостоке. Оставалось только ждать, когда ткань плаща наконец устанет держать его грузное тело и разорвется.

Офицер полиции с мегафоном перебрался на другую сторону площади, где было меньше людей. Здесь он встал рядом с бассейном и фонтаном, бившим из круглой каменной чаши.

– Уважаемые граждане, пожалуйста, сохраняйте спокойствие, – сказал офицер в мегафон. – Я уговорю Канатова не рисковать своей жизнью и проинструктирую, как ему приземлиться точно на брезент. Прошу вас не беспокоиться, у меня есть диплом по ведению переговоров с людьми, склонными к суициду.

От девяти домов, со всех сторон, к середине купола, где сияла Звезда, тянулось девять стальных тросов, сплетенных из проволок, каждая толщиной с якорный канат. Казалось, что от фонаря, от пылающей великолепной Звезды, разлеталось над площадью девять черных длиннейших лучей.

Неизвестно, о чем думал в эту минуту Канатов и был ли он в принципе способен соображать. Но, к удивлению собравшихся, он срывающимся голосом прокричал следующее: «Мамку свою уговаривай ляжки перед тобой раздвинуть, мусорок! Я перейду над этой гребаной площадью по этой гребаной проволоке. Слышал? Через всю мать ее сраную сучью площадь, чтоб она сдохла. Это будет мое мать его гребаное выступление. Три Толстых суки будут знать, как называть площади не моим именем. Эта сраная площадь после моего триумфа станет не какой-то занюханной дырой Почти Всех Звезд! О, нет, гребаные мусора! Она станет площадью единственной мать ее настоящей Звезды – площадью мать его Канатова!»

Офицер снова поднес мегафон ко рту. Не отрывая взгляда от болтающегося Канатова, он морщил лоб, мучительно соображая, как успокоить невменяемого артиста и отговорить его от очевидного самоубийства. Канатов же раскачивался на вороте плаща, вытягивая руки в сторону проволоки. С каждым качком амплитуда его колебаний увеличивалась, но было ясно, как белый день, что попытки артиста обречены на провал.