Григорий Арутюнян - Авое, Тифлис

• Название: Авое, Тифлис
• Автор: Григорий Арутюнян
• Издательство: Зангак-97
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 99941-1-090-х

Книга Г. Арутюняна "Авое, Тифлис!" — признание автора в любви к городу и людям, оставившим неизгладимый след в его памяти. Иллюстрирована фотографиями и репродукциями с картин художников, запечатлевших уголки и сценки старого и нового Тбилиси.

---

Тамада

Соседи нашего двора

В нашем дворике, как и самом городе, жили люди различной национальности — армяне, грузины, русские, евреи, поляки, айсоры. И все прекрасно ладили. Правда, почти не было дня, чтоб женская половина двора не устроила какую-либо "полемику".

Худ. Михаил Хубашвили. Тост.

Причем в ход пускалось все — и кто кого перекричит, и шумовые эффекты с кастрюлями и посудой, и метла, а порой и женские кулачки. Но это продолжалось недолго, и вскоре все забывалось до следующей ссоры. Мужчины вели себя более достойно. В женские дела не вмешивались, а свои разногласия решали мирно, вечером, за стаканом сухого вина, прямо во дворе. Или, иногда, видимо по особым соображениям, мужская половина двора собиралась в небольшом винном подвальчике-закусочной, куда можно было войти и с главного входа на улице, и прямо с нашего двора через "черным" ход. Но "черным" ходом мужчины двора почти не пользовались, жены были начеку, а входить с улицы, в этом отношении, было безопасней. Веселиться умели и любили все. Летом все выносилось из домов во двор, где и стирали, сушили белье, взбивали шерсть, купали детей, ссорились и мирились. А вечером, когда возвращались с работ мужчины, под старым унаби начиналось застолье. Причина находилась всегда — чьи-то именины, рождение и крестины, у кого-то горе и надо утешить беднягу, другому, наоборот, улыбнулась фортуна. Сначала, конечно, выбирали тамаду, оглашавшего бесконечные тосты, с соблюдением устоявшегося, неукоснительного канона. Тосты, повторяющиеся, казалось, без изменений, мы слушали с наслаждением, не осознавая, что это великое, но, к сожалению, уходящее в прошлое, искусство тамады. А владели им мужчины виртуозно. Детвора, крутились тут же. А самым почетным для нас было место на унаби, куда мы взбирались, опережая друг друга, чтоб устроится поудобней. Мы с Робиком набивали карманы черешней, вишней, недоспелой ту той и, усевшись на унаби, состязались — кто больше забросит их в стакан с вином самого тамады. Иногда пускались в ход и плоды унаби. Времени для этого занятия у нас было предостаточно — стаканы задерживались в руках ораторов соответственно продолжительности тостов. Нона была судьей. Обычно нашего баловства, как нам казалось, не замечали, тем более, если пили крюшон. Застолье сопровождалось пением. Иногда появлялся тар, особенно если в гости во двор приходил известный в городе тарист Павлэ Зарафьян.

Тарист Павлэ

— Отец любил музыку, песню. Его кумиром был непревзойденный Саят-Нова. В застолье пел, вместе с мамой, читал стихи, часто импровизируя, выдавая на лету экспромт. Имея только трехклассное образование, он был бессменным тамадой в любой кампании. Отец очень хотел, чтоб я играл на каком-нибудь музыкальном инструменте и достал маленький, детский тар. Обучать меня согласился сам Павлэ. Он был братом дедушки Робика, папаши Аршака, известного и уважаемого в городе портного. Здесь хочу отметить одну деталь — дед мой, тоже портной, и папаша Аршак, по какой то размолвке в молодости, не разговаривали друг с другом до конца своих дней, хоть и жили на одном балконе, а все остальные члены наших семей тепло дружили. Но стоило папаше Аршаку, — он, как и его брат Павлэ, играл на таре и хорошо пел, — в минуты отдыха сыграть и спеть, тихонько, в своей комнате, а стенка была у нас общая, как дед тут же откладывал свою работу, садился поближе к стене и просил, чтоб в комнате не шумели: "Дайте послушать и послушайте сами, как чудесно поет Аршак!". Особо нравилось деду в исполнении папаши Аршака армянская песня "Крунк". Всегда высоко, особенно в присутствии своих клиентов, отзывался он и о профессиональных качествах папаши Аршака. "Никто так хорошо не шьет костюмы, как Аршак", говорил он. И это уважение было взаимно. И вот, дядя Павле начал обучать меня игре на таре. Было мне тогда лет 7-8. Научился я довольно быстро, но, к сожалению, дядя Павлэ тяжело заболел и больше не мог ни приходить к нам, ни заниматься со мной у себя дома. Тогда отец купил мне аккордеон. Я стал прилежно ходить на уроки музыки на дом, к молодой учительнице. Ходил без всякой охоты. Мне претили и сами занятия, хоть учительница была очень милой, и то, что приходилось дома часами разучивать новые и новые мелодии — "На сопках Манджурии", "Севастопольский вальс", "Дунайские волны", армянские, грузинские, русские песни и романсы. А в это время во дворе происходило столько интересного! Но зато, вскоре, уже неплохо играл на аккордеоне все эти вальсы и полонезы и отец по праву мог гордиться, когда я начинал свои "концерты". Правда, почему-то, я стеснялся, что занимаюсь музыкой, считая это занятием для девчонок, и играл только дома, в дальнем углу комнаты. Но отец специально открывал настежь окна и весь двор становился моей аудиторией. Но прошло время, и я забросил аккордеон, как и многое в своей жизни, и очень об этом жалею. Впоследствии, я стал бренчать, как и миллионы моих сверстников, на гитаре. Но гитара — не аккордеон. Аккордеон — совсем другое дело.

Несправедливость

— Вскоре мы увлеклись пинг-понгом, и во дворе появился самодельный теннисный стол, сделанный для нас соседом-столяром дядей Денисом. Пока не было этого стола, мы с Робиком играли на небольшой деревянной кушетке, стоящей на нашем балконе. Играли самозабвенно, устраивали различные турниры. Однажды мы с Ноной заигрались во дворе и не заметили, как стемнело. Мы же не успели завершить игру. Тогда я притащил свечи. Дворовые ребята держали в руках зажженные свечи, и мы доигрывали незавершенную партию. Какой-то незнакомец, зашедший к нам во двор; увидев нашу игру при свечах, с одобрением воскликнул: — "Вот так рождаются знаменитые спортсмены!" Но он ошибся — спортсменами мы не стали, хотя я и записался в секцию настольного тенниса. Как-то, возвращаясь домой с тренировки, в троллейбусе, к своему изумлению я увидел, как некий мужчина шарит в карманах другого, а тот стоит как истукан и ни звука. — Неужели он не замечает этого? — пронеслось в голове. Я подошел к незнакомцу и тихо шепнул, что ему лезут в карман. Он продолжал стоять, как восковая фигура из музея мадам Тюссо, и молчал. Троллейбус подъезжал к остановке. Вдруг я почувствовал сильные удары по ногам. Боль ударила в голову. Били несколько человек, пытаясь стащить меня с троллейбуса, но я, превозмогая боль, крепко схватился за поручни и удержался. Видя тщетность своей затеи, они выпрыгнули на ближайшей остановке. А я остался. Это была моя первая встреча с ворами, с откровенной несправедливостью и глумлением над человеком. Позже мне часто приходилось встречаться с подобными деяниями, но в завуалированной форме, когда обкрадывают не карман, а душу. Но этот эпизод мне запомнился на всю жизнь. Я поведал об этом случае Ноне и Робику и некоторое время был окружен ореолом героя.

— У меня было обостренное чувство ко всякой несправедливости, в особенности по отношению к беззащитному человеку. Как-то я стоял на улице, у нашей школы. В нескольких шагах от меня сидел, устроившись на бордюре, тщедушный крестьянин с живой курицей в руках. Он видимо желал ее продать. Курица периодически кряхтела, а крестьянин, громко, но жалобно за ней "переводил": — "Ку-ри-ца! Ку-ри-ца!". Вдруг, откуда не возьмись, на большой скорости подъехала милицейская машина типа "черного ворона". Из нее выскочили милиционер в форме и шофер, и, схватив опешившего крестьянина с кудахтающей курицей, затолкали его через заднюю дверь в машину, и направились на свои места, в шоферскую кабину. Бедный крестьянин, беспомощно озираясь по сторонам, искал помощи. Пока милиционеры садились в кабину, я быстро открыл не запертую на ключ заднюю дверь и дал понять крестьянину, чтоб тот скорей унес ноги. Что он и сделал на редкость ловко, и мгновенно исчез в подворотне. Тут уже блюстители порядка, заметив через окошечко, что и кузове никого нет, с изумлением восклицая: — "Baa! Bа-а!", вновь выскочили из машины. Но от "нарушителя" и след простыл. Они секунду замешкались, затем, поняв в чем дело, молчи взяли и посадили в машину меня. В ближайшем отделении милиции, куда меня доставили, работавшая с подростками женщина стала оформлять протокол. Я признался, что способствовал побегу "опасного для общества преступника". Сообщили об этом ЧП, по телефону, нашему соседу Шуре Нейману — в нашем дворе только у них был телефон, и я помнил номер. Спустя некоторое время в милицию в полуобморочном состоянии прибежала мама. Узнав, в чем дело, моя бедная мама немного успокоилась. Взяв с меня слово и расписку, что такое больше не повторится, нас с мамой с миром отпустили. Мама всю дорогу отчитывала меня, но как ни странно, угрызения совести я не испытывал. Наоборот, случись такое снова, я сделал бы то же самое. Вечером, под унаби, этот случай бурно обсуждался соседями за бутылочкой вина под председательством, пользующихся авторитетом в нашем дворике, Смбата Ростомовича и повара Серго Метревели, кстати, единственного, кто был репрессирован и сослан с семьей в ссылку из нашего двора и, к счастью, вернулся. Для объективности наши домочадцы не были допущены к обсуждению этого важного события. Смбат Ростомович подытожил, наконец, общее мнение — обязательно помогать попавшим в беду, но так, чтоб не навлечь большую. А, обычно немногословный дядя Серго, предложил тост за спасенных — курицу, ее хозяина и меня.