Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

• Название: 200 километров до суда... Четыре повести
• Автор: Лидия Вакуловская
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1969

Новая книга Л. Вакуловской состоит из четырех повестей. Эта книга о Чукотке, ее людях. Герои повестей — люди разных профессий, разных поколений. В столкновениях между ними побеждает новое, светлое.

---

— Не надо, — ответил Ершов и широко зевнул.

Кок повернулся, собираясь уходить. Ершов окликнул его, попросил воды.

— Может, рассольчику? — догадливо предложил кок, заметив на столе баночку с солеными огурцами. — Лучше помогает.

— Давай, — согласился Ершов. Он залпом выпил весь рассол из банки, спросил: — Как там наверху?

— Жмет, — односложно ответил кок. — Ночью так тряхнуло, думал, амба нам.

— Я слышал, — сказал Ершов и снова зевнул: — Ладно, иди, я посплю.

И только ушел кок, Ершову опять захотелось пить. Пришлось подняться. У воды почему-то был отвратительный вкус. Он выпил подряд два стакана, взял со стола сигарету, пошел к койке. Пару раз затянулся и бросил. После сигареты голова совсем отяжелела, начало подташнивать.

«Фу ты, — подумал Ершов, — так можно допиться до чертиков. Вчера пил, позавчера пил… Под душ бы сейчас…»

Но вставать и лезть под душ ему не хотелось. Худшего состояния, чем у него, казалось, трудно придумать. Даже салажонок, попавший впервые в крепкую качку, чувствует себя лучше.

«И какого дьявола пью?..» — задал он себе риторический вопрос.

«Хватит, точка, — сказал себе Ершов. — Больше не пью». Но тут же он вспомнил, что такой же зарок давал себе вчера.

Вчера, вчера… Вчера он собирался встретиться с Асей. И не встретился…

Похоже, Ершов протрезвел.

Да, так зачем он все же шел к ней вчера? Сказать, что у него есть жена и двое пацанов? Похвастаться, что у его жены есть немало незаурядных качеств. Например, проверять, когда он спит, его карманы — не припрятана ли там трешка, не появилась ли вдруг любовная записка?

Или порадовать ее признанием, что до мелочей помнит вечер, когда он уходил от нее, от Аси, даже помнит ее последние слова. За этим, что ли, отправлялся он вчера разыскивать ее?

Ершов привстал. Взбил кулаком подушку, привалился к ней спиной.

Нет, он все-таки вовремя повернул назад. Во-первых, пурга, с ней шутки плохи. Чего доброго, нырнул бы под лед, прямо к моржам или нерпам.

Во-вторых…

Он закурил, бросил на пол обуглившуюся спичку.

Во-вторых, все могло черт-те чем кончиться. Он мог просто не уйти от Аси. До жены дошли бы слухи. От слухов недалеко до персонального дела. Впрочем, слухов могло и не быть: он мог не остаться с нею. Скорее всего, так бы и было. Да, он наверняка не остался бы у нее. Она наверняка не захотела бы этого…

Неожиданно его передернуло, будто током полоснуло лицо. Такое случалось с ним не часто. Только тогда, когда он вспоминал некоторые моменты из их прошлой жизни. Всего год они были вместе. Ася работала тогда лектором в Доме просвещения, он плавал третьим штурманом. Но эти «некоторые моменты» не пропадали из памяти. Так же, как из памяти не уходила и она сама.

Ну, хотя бы вот этот — момент номер один. Как-то за ужином она сказала (так твердо умела говорить только она): «Виктор, если ты будешь твердить одной мне, что твой капитан пьяница и бездельник, я перестану тебя уважать. Если ты трусишь заявить об этом открыто в пароходстве, я могу сделать это за тебя». Он не трусил, он просто не хотел связываться с капитаном. Вместо него «связалась» она, и капитана поперли с флота.

Момент номер два. Его старый приятель по мореходке Костя Пахомов ушел от семьи. Спустя месяц он заявился к ним в гости с новой женой. Не дослушав его восторженного: «Знакомьтесь!», — Ася сказала: «Я считаю тебя негодяем, Пахомов. Ходить тебе сюда не стоит». Оскорбившись за друга, Ершов после этого двое суток ночевал на судне.

Были еще моменты — номера три, четыре, пять… Те моменты, когда он понимал, что она выше, сильнее его. И это его бесило, унижало его мужское самолюбие. А потом появилась Светлана, дочь главного капитана пароходства. С ней было легче и проще, чем с Асей. Вдобавок, Светлана была тем зарядом, который мог вывести его на орбиту капитанской карьеры…

Ершов снова закурил.

Все-таки хорошо, что он повернул вчера назад. И дело не в пурге, не в той дурацкой трещине среди торосов. Не в этом дело. Что бы он сказал ей? Что теперь все понял и жалеет, что потерял ее? Что карьеры не получилось, жар-птица не поймана? Что когда-то он боялся быть подавленным ее, Асиной, волей и что сейчас его уже не волнуют столь высокие проблемы? Все оказалось проще, чем он думал. Есть жена, а у жены есть привычка проверять по ночам, когда он спит, его карманы. Есть теща, а у тещи есть привычка постоянно жаловаться, что не хватает денег. Есть Жорка и Славка, у которых нет ярко выраженных привычек. Хотя не исключено, что мама и бабушка постараются передать им свои.

Вот о чем размышлял Виктор Ершов, лежа в каюте корабля, содрогающегося от пурги под самым носом у Северного полюса.

21

Пурга несется с Ледовитого океана…

Ветер и снег…

Снег и ветер…

И ничего другого не существует на свете.

Пурга бушует в Апапелхе.

Два человека ползут по снегу. Ах, если бы они могли подняться и идти во весь рост! Если бы они могли подняться, то давно были бы у цели. Но пурга прижала их к земле, и единственно, что они могут, — это ползти. Правда, сперва, пока их путь лежал среди торосов, они шли, то низко сгибаясь под ударами ветра, то прячась от него за торосы. Но как только выбрались на равнину, пурга повалила их наземь. Теперь они ползут.

«Доползем или нет? Да или нет? — думает один. — Леший меня дернул показывать ему дорогу!..»

«Если это называется пургой, — думает другой, — тогда что такое пекло? Он страдает из-за меня. Если мы погибнем, виноват я один…»

Ползут два человека. Снег под ними и снег над ними. Тот, что под ними, — жестче наждака. Стоит коснуться его щекой — и будто по коже полоснули напильником. Снег, что над ними, — сыпучий, в нем — заряд адской силы. Этот заряд таранит в спину, в бока, бьет по голове.

«Который час?» — думает один.

На груди, в кармане тужурки у него лежат часы. Большие, как блюдце, серебряные часы, которые верно служат ему четвертый десяток лет. Они никогда не подводили, эти часы. И сейчас они стучат так же исправно, как и его сердце. Но пока он не переступит порог жилища, пока не очутится в тепле, стрелки часов останутся для него невидимыми.

«Который час? — думает он. — Было девять утра, когда мы вышли. Сколько прошло с тех пор?.. Ему тяжелее, чем мне. Надо держаться ближе к нему, а то отстанет. Тогда, считай, крышка…»

«Когда человек тонет в воде, это понятно, — думает другой. — Когда человек гибнет в пурге, это глупо. Почему я должен утонуть в пурге?.. Нельзя отставать от него. Он мудрый товарищ. Он заставил меня надеть тулуп и эти… как они?.. Ага, торбаса… И этот… как он называется?.. Ага, малахай… Он мудрый человек…»

«Проклятый грузин! — думает один. — Что он — влюблен в эту врачиху?.. Чтоб он сдох со своей любовью!.. Надо же такое, к бабе ползком — тьфу!.. Главное, не вырываться вперед, не то он отстанет…»

«Бедная бабушка Шалико! — думает другой. — Если бы ты знала, где сейчас твой Ясон! Бедная мама Ясона! Вы не знаете, что такое пурга! Лучше растопиться на солнце, чем встретиться с пургой… Я начинаю от него отставать. Нельзя отставать от него…»

В дикой снежной пляске ползут по снегу два человека. Наверное, так же ползут солдаты под смертоносным огнем врага. И если это длится долго, у них немеют руки, отнимаются ноги, становится непослушным тело. И на смену многим прежним желаниям приходит одно: остановиться, замереть, не двигаться, расслабить мускулы, дать им покой. Приходит желание уснуть. Хотя бы на одну, на две минуты. Но они — ползут.

«Если я остановлюсь — крышка, — думает один. — Где поселок?.. Будь он трижды проклятый!..»

«Если я остановлюсь, — думает другой, — меня проглотит мороз. Мне нельзя отставать от Бороды».

Два человека продолжают ползти вперед.

Над ними стонет пурга.

22

А в Крестовом нет пурги. В Крестовом мороз сорок градусов. А в двенадцать дня появилось какое-то подобие рассвета. Воздух из темно-синего стал светло-синим, вернее, светло-серым.

На аэродроме поют моторы. Одни машины приземляются, другие взлетают. Те, что приземляются, прилетают с юга и с запада, те, что взлетают, — берут курс на юг и на запад. Путь на восток по-прежнему закрыт. Поэтому гостиница, как и вчера, битком набита летчиками и пассажирами.

Ушаров ходит по коридору: тридцать шагов в один конец, тридцать — в другой. Два часа назад он проводил Федю Заводилова. Машина Федора ушла на юг — на Магадан. Сейчас она уже где-то на подходе к Анадырю. Зашел в диспетчерскую, узнал: надежд на вылет никаких. Вернулся в гостиницу. И вот меряет шагами коридор: тридцать шагов в один конец, тридцать — в другой.

Сволочная это штука — торчать в гостинице в ожидании погоды. Уйму времени губят люди в гостиницах северной трассы! Как близнецы, похожи друг на друга эти гостиницы, разбросанные от Баренцева моря до Берингова пролива. Особенно похожи зимой, когда их заносит снегом. В Воркуте и в Салехарде, в Крестовом и в Норильске, в бухте Прозрения. Словно одна рука строила их. Все, как правило, одноэтажны, все, как правило, с низкой трубой, денно и нощно пыхтящей дымом. Все, как правило, разрезаны пополам длинным коридором. Справа — кухня с водяным котелком или обширной плитой, слева — кладовая. А дальше — комнаты слева, комнаты справа. Комнаты потеплее — для пилотов, похолоднее — для пассажиров. Одеяла шелковые, пуховые — для пилотов, верблюжьи — для пассажиров. И одинаково противны всем — и пилотам, и пассажирам часы ожидания.