Нагиб Махфуз - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

В сборник известного египетского прозаика, классика арабской литературы, лауреата Нобелевской премии 1988 года вошли впервые публикуемые на русском языке романы «Предания нашей улицы» и «Путь», а также уже известный советскому читателю роман «Вор и собаки», в которых писатель исследует этапы духовной истории человечества, пытаясь определить, что означал каждый из них для спасения людей от социальной несправедливости и политической тирании.

---

— Одна неверная пуля, и я стал сенсацией!

Он подошел к окну. Могилы мирно спали в лунном свете. — Слушайте меня внимательно, господа советники, я решил защищать себя сам…

Он отошел на середину комнаты и стянул с себя рубаху: в комнате было душно и от выпитого вина по всему телу разливался жар. Рана под повязкой зудела — значит, начала заживать.

— Я не похож на тех, кто до меня сидел на этой скамье, — продолжал он, глядя в темноту. — Ведь должны же вы считаться с тем, что я человек образованный! По сути дела, между мной и вами нет никакой разницы, разве только та, что я обвиняемый, а вы судьи. Впрочем, это разница чисто формальная и значения не имеет. Но вот уж что действительно смехотворно, так это то, что мой высокочтимый наставник и учитель оказался предателем и мерзавцем. Да, да, вы вправе удивляться, но ведь электрический провод, по которому бежит ток, часто бывает загажен и засижен мухами…

Он лег на диван. Издалека до слуха долетал собачий лай… Но как ты можешь рассчитывать на снисходительность судей, когда они твои враги и интересы общего блага им безразличны? Они сродни тому мерзавцу, и между вами лежит пропасть. А тебе остается призывать в свидетели свои жертвы и доказывать, что измена была негласным сговором.

— Я не убивал слугу Рауфа Альвана. Да и зачем мне убивать незнакомого человека? Нет, он убит только потому, что был слугой Рауфа Альвана. Вчера мне явился его дух, и, когда я в смятении отпрянул, он сказал: миллионы людей гибнут без причины, убитые по ошибке…

Это будет блестящая, яркая речь. Ты сумеешь доказать свою невиновность. Ведь сам–то ты убежден в своей правоте. Да и они в глубине души понимают, что ремесло твое законно, ибо разве не грабеж был ремеслом господ во все века и времена? Какое лицемерие считать, что живой ты не стоишь и миллима, если за тебя мертвого дают тысячу фунтов? И вот уже судья, сидящий слева, хитро подмигивает тебе: не горюй, выше голову!..

— И если палач спросит, каково мое последнее желание, я предпочту смерть Рауфа Альвана свиданию с дочерью. И пусть мой конец близок, я не считаю по пальцам оставшиеся дни. Когда человек спасается от погони, одиночество заставляет его пенить каждое мгновение и делает жизнь богатой, до отказа насыщенной чувствами…

Никакой приговор не может быть страшнее, чем испуг Саны. Она убила тебя еще прежде, чем ты попал на виселицу. И что толку, если миллионы людей молча сочувствуют тебе? Их сочувствие бессильно, как мечты мертвецов. Так неужели же вы не простите револьверу его невольную ошибку? Ведь он — ваш Высший повелитель и Судья!

— Моя смерть будет смертью миллионов. Ведь я надежда и защита всех, кто робок, кому не хватает смелости. Я их образец, их утешение, их невыплаканные слезы. И если вы считаете меня безумным, то считайте безумными и их тоже. Задумайтесь же о причинах этого повального безумства и потом уже судите меня…

Мысли стали путаться… Нет, все–таки ты великолепен, в полном смысле этого слова. Жаль только, что великолепие твое обведено траурной рамкой. Но ничего, после смерти тебя оценят. Даже и безумие твое будет благословенно, дав животворную силу корням растений, клеточкам животных, сердцам людей… Незаметно подкрался сон. Он понял, что спал, только когда проснулся, разбуженный ярким светом, и увидел Hyp. Потухший мертвый взгляд, отвислая губа, бессильно опущенные плечи — само воплощение растерянности и отчаяния. И он понял: узнала о новом преступлении.

— Нет, ты еще страшнее, чем я себе представляла. Я тебя умоляю — сжалься, убей и меня тоже…

Не отвечая ей, он поднялся, сел на кушетке.

— Ты думаешь не о бегстве, а о том, чтобы убивать… И будешь убивать снова и снова… Но неужели ты надеешься одержать верх над властями, когда все улицы в городе забиты полицейскими?

— Сядь, и давай поговорим спокойно…

— Спокойно? Да разве ж я могу быть спокойной? И вообще, о чем нам разговаривать? Все кончено… Лучше убей меня!

— Ни один волос не упадет с твоей головы, — сказал он.

— Я не верю ни единому твоему слову! Зачем ты убиваешь сторожей?

— Я не желал ему зла…

— Ему? А другому? Кто такой этот Рауф Альван и что за вражда между вами? У него тоже что–то было с твоей женой?

Он хрипло рассмеялся:

— Какая чушь! Нет, на то есть другие причины. Правда, он тоже предатель, но уже совсем другого рода. Я тебе не могу этого сейчас объяснить… Она рассердилась.

— Ну конечно, ты можешь только мучить меня…

— Я же сказал: сядь, и поговорим спокойно.

— Ты по–прежнему любишь свою жену, эту изменницу! Меня же только мучишь.

— Не надо, Hyp! Мне и без того тяжело…

В голосе его звучало неподдельное страдание, и она умолкла, но тут же заговорила опять:

— Я чувствую, как самое дорогое, что было у меня в жизни, гибнет на моих глазах…

— Это только так кажется. Ты просто напугана… Но люди, привыкшие, подобно мне, рисковать, не отступают перед трудностями. Вот увидишь…

— Но когда?! — воскликнула она, чуть не плача.

— Скорее, чем ты думаешь… — сказал он, изо всех сил стараясь казаться уверенным. Потом притянул ее к себе. В ноздри ударил запах винного перегара и пота. Но теперь он не чувствовал отвращения, и поцелуй его был неподдельно нежным.

XVI

Скоро рассвет, а Нур все еще не вернулась. Утомленный мыслями и бесконечным ожиданием, он понял, что уже не уснет. Внезапно из душной темноты возникло страшное сомнение: а что, если Нур соблазнилась наградой, обещанной за его голову? Воистину кровь твоя до последней капли отравлена ядом подозрительности. Это потому, что мысль об измене преследует тебя, неотвязная и прилипчивая, как пыль, когда из пустыни дует хамсин. Но ведь было время, когда ты считал, что и Набавия принадлежит тебе безраздельно, а на самом деле она тебя никогда не любила, даже там, под одинокой пальмой на краю поля. Нет, нет, Нур тебе не изменит. Она не польстится на эту награду и не выдаст тебя полиции. Она устала от этой жизни, молодость прошла, и ей хочется искренней человеческой близости. Ты не смеешь о ней плохо думать… Но когда же она все–таки вернется? Ты голоден, тебе хочется пить и смертельно надоело ждать. Совсем как тогда. Помнишь, ты стоял и ждал ее под пальмой. Ждал Набавит, а она не шла. Потом ты ходил вокруг дома старой турчанки, грыз ногти и от отчаяния готов был даже постучать в дверь. Но вот она наконец появилась — нет, взошла, как солнце, — и сладкая дрожь пробежала по телу, и радость огромная, восторженная, пьянящая, несказанная радость охватила тебя всего целиком, с головы до кончиков пальцев, и в ней было все: и слезы, и смех, и порыв, и уверенность, и снова дикая, необузданная радость. Не надо вспоминать те времена у пальмы, это прошлое, и между вами пули, кровь и безумие. Лучше подумай, где найти силы, чтобы справиться с тоской ожидания в душной, убийственно душной темноте. Наверное, Нур просто не хочет возвращаться, не хочет избавить тебя от мук одиночества, темноты, голода и жажды… И он заснул, устав ругать себя за свою подозрительность. Когда он открыл глаза, сквозь жалюзи пробивался яркий дневной свет. В комнате было уже не просто душно, а как в раскаленном пекле. Охваченный тревогой, он вскочил с кушетки и бросился в спальню. Все то же. Hyp не возвращалась. Где же она ночевала? И почему не вернулась? До каких же пор он обречен сидеть в этой одиночной камере? Однако как ни тревожны были его мысли, а голод дал себя знать и погнал на кухню. Там он нашел хлебные корки, остатки мяса, петрушку и подобрал все до последней крошки, обсосав кости, как собака. День тянулся томительно, и он все ломал голову, теряясь в догадках, почему до сих пор не вернулась Hyp и когда же она наконец придет. Садился, потом вскакивал и начинал ходить по комнате, и снова садился и коротал время, поглядывая из–за жалюзи на кладбище, смотрел на похороны, бессмысленно считал могилы. Настал вечер, и она не пришла. Нет, тут что–то неладно. Что могло с ней случиться? Его обуревала тревога. И по–прежнему хотелось есть. Она попала в западню, в этом нет никакого сомнения. Но она должна выпутаться, должна вернуться, иначе что же будет с ним?

Около полуночи он неслышно выскользнул из дома и через пустырь направился в кофейню Тарзана. В условленном месте три раза свистнул и принялся ждать. Вот и Тарзан.

— Ты бы все–таки поосторожнее. Легавые на каждом шагу…

— Есть хочу…

— Помилуй, неужто только за этим вышел?

— Что поделаешь? Сейчас ничему не приходится удивляться.

— Пойду пришлю тебе кебаб. Но ты бы, правда, все–таки поостерегся…

— Ничего, бывали в переделках и похуже этой…

— Не скажи… Из–за последнего налета все на тебя теперь зубы точат.

— Так оно всегда и было…