Нагиб Махфуз - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Нагиб Махфуз
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

В сборник известного египетского прозаика, классика арабской литературы, лауреата Нобелевской премии 1988 года вошли впервые публикуемые на русском языке романы «Предания нашей улицы» и «Путь», а также уже известный советскому читателю роман «Вор и собаки», в которых писатель исследует этапы духовной истории человечества, пытаясь определить, что означал каждый из них для спасения людей от социальной несправедливости и политической тирании.

---

— Слушаюсь и повинуюсь. За ним, не поднимая глаз, откликнулся и Джалиль:

— Твое слово — закон.

— Пусть будет так, глотая слюну, выдавил из себя Ридван.

Тут Идрис рассмеялся злобным смехом, исказившим черты его лица, и воскликнул:

— Трусы! Ничего другого я от вас и не ожидал. Из трусости вы позволите сыну черной рабыни командовать собой.

— Идрис! — вскричал Габалауи, грозно сверкая очами. Но гнев уже лишил Идриса остатков разума.

— Какой же ты после этого отец! — кричал он в ответ. — Ты всесилен, но могущество и сила ослепляют тебя. С родными сыновьями ты обращаешься, как со своими бесчисленными жертвами.

Габалауи сделал несколько шагов к Идрису и угрожающим тоном проговорил:

— Придержи язык!

Но Идрис продолжал бушевать:

— Меня не запугать. Ты знаешь, что я не из пугливых. И если ты решил поставить сына рабыни надо мной, не жди от меня слов покорности.

— Знаешь ли ты, негодяй, какое наказание ожидает непокорного?!

— Негодяй — сын рабыни.

Голос отца звучал громко и хрипло, когда он ответил:

— Она жена моя, безумец. Не забывайся, или я сотру тебя в порошок.

Братья, в том числе и Адхам, испугались, зная крутой нрав отца. Но Идрис уже не чувствовал опасности. Он словно обезумел от гнева и готов был ринуться в пылающий огонь.

— Ты ненавидишь меня, — кричал он. — Я раньше не понимал этого, но теперь у меня не осталось сомнений. Наверняка это рабыня настроила тебя против нас. Властелин пустыни, владелец имения, грозный футувва. И какая–то рабыня сумела обвести тебя вокруг пальца. Завтра все узнают об этом и будут скалить зубы над тобой.

— Я приказал тебе держать язык за зубами, негодяй!

— Ты оскорбляешь меня из–за Адхама, этого ничтожества. Твое безумное решение сделает нас посмешищем в глазах всех людей.

— Прочь с моих глаз! — прорычал Габалауи.

— Это мой дом. Здесь живет моя мать, и она настоящая хозяйка дома.

— Больше она тебя в нем не увидит. Никогда. Огромное лицо потемнело, как воды Нила перед самым разливом. Каменной глыбой Габалауи двинулся на сына, сжимая могучие кулаки. Все поняли, что Идрису пришел конец. Вот новая трагедия, одна из тех, которые дом переживал в молчании. Сколько женщин, живших в неге и холе, были одним словом обращены в несчастных побирушек. Сколько мужчин после долгих лет службы покидали дом, шатаясь и истекая кровью, со спиной, исполосованной кнутом, в концы которого вделаны кусочки свинца. Когда хозяин дома благодушен, он всех оделит лаской, но когда он во гневе — прощения нет никому. Поэтому все поняли, что Идрису пришел конец. Даже Идрису, первенцу и наследнику, равному отцу силой и красотой.

Габалауи сделал еще два шага вперед и сказал:

— Ты мне не сын, а я тебе не отец. И этот дом больше не твой дом. Нет в нем у тебя ни матери, ни брата, ни слуги. Иди на все четыре стороны, и да сопутствуют тебе мои гнев и проклятие. Посмотрим, каково тебе придется без моего покровительства!

Топнув ногой по персидскому ковру, Идрис выкрикнул:

— Это мой дом! Я не покину его.

Не успел он опомниться, как отец железной хваткой схватил его за запястье и стал толкать перед собой к двери. Как Идрис ни упирался, но отец вытолкал его из зала, стащил с лестницы в сад и повлек по дорожке, обсаженной кустами роз и жасмина, к большим воротам. Вышвырнул прочь и запер ворота. А потом объявил так, чтобы слышали все живущие в доме:

— Горе тому, кто разрешит ему вернуться или окажет помощь.

Обернулся к закрытым окнам гарема и еще раз крикнул:

— Осмелившаяся на подобное будет отвергнута.

2.

С этого печального дня Адхам стал каждый день ходить в контору, помещавшуюся справа от ворот Большого дома, и усердно занимался делами имения: взимал арендную плату и делил доходы между владельцами, а счета относил отцу. С арендаторами он был вежлив и обходителен, поэтому они, несмотря на свою всем известную грубость и несговорчивость, любили его. Условия наследования имении хранились в тайне, их знал только отец. Выбор Адхама на роль управляющего вызвал опасения, что и в завещании ему будет отдано предпочтение. По правде говоря, до этого дня в обращении отца с сыновьями не замечалось никакого пристрастия. Благодаря его справедливости и почтению, которое он вызывал, братья жили дружно и согласно. Даже Идрис, знавший свою силу и красоту и порой позволявший себе некоторые выходки, никому из братьев не чинил зла. Он был честным, добродушным малым и пользовался всеобщей любовью. Быть может, между четырьмя старшими братьями и Адхамом существовало некоторое отчуждение, но ни один их них ни разу не обнаружил этого ни словом, ни взглядом. Быть может, сам Адхам сильнее других ощущал это отчуждение, сравнивая светлый цвет кожи братьев со своей смуглотой, их силу со своей слабостью, высокое положение их матери со скромным — своей. Быть может, он втайне страдал от этого. Но спокойная атмосфера дома, где все было подчинено силе и мудрости отца, не позволяла горькому чувству утвердиться в его душе. И он рос с открытым сердцем и умом.

Собираясь первый раз в контору, Адхам сказал матери:

— Благослови меня, матушка. Работа, порученная мне, — суровое испытание и для меня, и для тебя.

Мать со смирением ответила:

— Да сопутствует тебе удача, сынок. Ты добрый мальчик, а доброта достойна награды.

Адхам направился в контору под прицелом множества глаз, следивших за ним из дома, сада и из–за закрытых окон гарема. В конторе он занял место управляющего и принялся за работу. Должность управляющего считалась самой высокой на этом клочке земли между Мукаттамом и Старым Каиром. Адхам сделал своим девизом тщание и решил — впервые в истории имения всякий миллим доходов и расходов заносить в учетные книги. Он вручал братьям причитающуюся каждому долю с обходительностью, которая смягчала их злобу, и отдавал остальное отцу. Однажды Габалауи спросил:

— Как тебе нравится работа, Адхам?

С глубокой почтительностью Адхам ответил:

— Раз эту работу поручил мне ты, она — главное в моей жизни.

На широком лице отца появилась улыбка. Несмотря на суровый нрав, он не оставался равнодушен к лести. А Адхам обожал отца и, оказавшись вместе с ним, всегда бросал на него исподтишка восхищенные взгляды. Он бывал счастлив, когда отец рассказывал ему и братьям о старых временах и молодецких подвигах, о том, как скитался он по пустыне, вооруженный своей грозной дубинкой, и устанавливал свою власть всюду, где ступала его нога. После изгнания Идриса братья Аббас, Ридван и Джалиль продолжали по своему обыкновению собираться на крыше дома, где они проводили время за трапезой и картами. Что же до Адхама, то он предпочитал оставаться в саду и играть на свирели. Он сохранил эту привычку и после того, как начал заниматься делами имения, хотя свободного времени у него стало намного меньше. Покончив с делами, Адхам брал коврик, расстилал его возле ручья и садился, прислонившись спиной к стволу пальмы или смоковницы, либо растягивался в тени жасминового куста. Он любовался маленькими птичками — их было в саду великое множество, наблюдал за голубями — они так красивы! Играл на свирели, подражая чириканью, воркованию и свисту — подражание его было весьма искусным. Или просто глядел сквозь ветви на небо, наслаждаясь его красотой. Однажды его заметил проходивший мимо Ридван, окинул насмешливым взглядом и сказал:

— Видно, зря ты тратишь время и способности на управление имением.

Адхам ответил с улыбкой:

— Если бы я не боялся разгневать отца, то пожаловался бы.

— Слава Всевышнему за то, что нам он подарил свободу. Адхам простодушно промолвил:

— Наслаждайтесь ею на здоровье.

Скрывая под улыбкой раздражение, Ридван спросил:

— А ты хотел бы снова стать свободным, как мы?

— Самое большое счастье в жизни дают мне сад и свирель.

Ридван с горечью заметил:

— А Идрису хотелось работать. Адхам отвел глаза, сказал:

— У Идриса не было времени для работы. Он рассердился из–за другого. А истинное счастье только здесь, в саду.

Когда Ридван удалился, Адхам подумал: «Сад и его щебечущие обитатели, вода, небо и моя опьяненная душа — вот подлинная жизнь. А я словно упорно что–то ищу. Но что? Иногда мне кажется, что свирель может ответить на этот вопрос. Но нет. Если бы эта пичужка заговорила вдруг человеческим языком, может быть, тогда мне открылось бы собственное сердце? Сверкающим звездам тоже есть что сказать. А взимание арендной платы — фальшивая нота среди общей гармонии».

Однажды Адхам стоял, глядя на свою тень на дорожке, между кустами роз. И вдруг рядом с его тенью появилась вторая — кто–то вышел из–за поворота позади него. Казалось, новая тень вышла прямо из него, из его ребер. Адхам оглянулся и увидел смуглую девушку, которая, заметив его присутствие, хотела было повернуть обратно. Адхам сделал ей знак остановиться, внимательно поглядел на нее и мягко спросил: