Иван Науменко - Сорок третий

• Название: Сорок третий
• Автор: Иван Науменко
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Роман
• Год: 1976

Иван Науменко — известный белорусский писатель, автор нескольких романов и повестей, сборников рассказов.

Наибольшей популярностью у читателей пользуется его трилогия — романы «Сосна при дороге», «Ветер в соснах», «Сорок третий», вышедшие в свет на русском языке в издательстве «Советский писатель».

В этих романах писатель рассказывает о мужестве и стойкости, самоотверженности белорусских партизан и подпольщиков в годы Великой Отечественной войны.

В романе «Сорок третий» повествуется о последнем годе оккупации гитлеровцами некоторых районов белорусского Полесья.

---

На третий день партизаны подходят к Чапличам.

Село вытянулось в длину. Кроме сквозной улицы, есть два поселка, размещенные на отшибе. Поселка, прилегающего к селу с восточной стороны, не видно, он отгорожен березовой рощей.

Батьковичский отряд берет на прицел северную дорогу, часть домачевцев — южную. Основной ориентир — ветряная мельница. Стоит она на самом взлобке песчаного косогора, неподалеку от школы, — как ободранный скелет, с застывшими, неподвижными крыльями. В школе размещается полиция.

В поле, несмотря на погожий день, людей мало. Рядом с телегой, нагруженной навозом, шагает дед в серой длиннополой свитке. У самого леса две женщины пашут на корове. У той, что ведет корову, то и дело мелькают из-под короткой юбки голые белые лытки.

Командиры — Бондарь, Вакуленка, Большаков, усевшись на устланный прошлогодними листьями пригорок, советуются. Настороженность в селе явная.

Начинать наступление лучше ночью. Если и встретится засада, то не страшно. Скорее всего, полицаи хотят создать видимость, что партизаны захватили их силой.

Еще не опустились на землю вечерние сумерки, а вести из гарнизона поступают. В лес забрели два пастушка со стадом отощавших за зиму коров.

— Знаете, кто мы? — спрашивает Вакуленка.

— Партизаны.

— Немцы в селе есть?

— Нет.

— Что делают полицаи?

— Ничего.

— Боятся партизан?

— Боятся. Говорят, придете их разгонять.

— Где они ночуют?

— В школе. Но некоторые побросали винтовки, у свояков прячутся. Пять человек в Домачево драпанули.

— Когда убежали?

— Еще позавчера.

— Драбница не удрал?

— Дома он...

Ждать ночи нет смысла. Солнце садится за лесом. Косые лучи отражаются в стеклах окон зловещими огоньками. В лесу слышатся команды. Наступление на Чапличи начинается таким же порядком, как прошлой осенью на Гороховичи.

Выстрелов в селе не слышно. Полицаи молчат, затаились. Партизанские цепи спокойно подходят к селу.

Возле школы необычная картина. Уже сгущаются сумерки, очертания строений, заборов, деревьев расплываются, расползаются. Во дворах, на майдане слышны партизанские голоса. Вокруг школы — от ветряка до улицы залегли партизаны, нацелив в окна и двери дула винтовок. В окнах темно. На школьном дворе никакого движения.

Наконец наружная дверь распахивается, по низкому крыльцу во двор, как горох, сыплются темные фигуры. Они не разбегаются — строятся в шеренгу.

Во двор заявляется Вакуленка. Навстречу ему, отделившись от шеренги, бежит маленькая фигурка, в двух шагах неподвижно застывает, задыхающимся голосом докладывает:

— Товарищ Вакуленка, чаплицкая полиция построена. Пять гадов удрали. Но мы их найдем.

Вакуленка молча проходит вдоль шеренги. Наконец его зычный бас раскатывается по двору:

— Что, сукины дети, довоевались? Пьяницы проклятые, разбойники, торбохваты! Полизали немцам задницу. Вот сейчас поставлю пулемет и всех на капусту!..

Затаенное, унылое молчание.

Вакуленка берет нотой пониже:

— Черт с вами. Советская власть придет и разберется, кто как напаскудил. Я не судья и не прокурор. Свое слово сдержу. Вы теперь, гады ползучие, кровью должны искупать грехи...

В школьных окнах поблескивает свет, бывших полицаев по одному вызывают к командирам. Разговор не очень долгий — к полночи кончается. У полицаев даже винтовок не отбирают. Тут — политика. В Семеновичах, Малой Рудне гарнизоны еще держатся, и от того, как поступят партизаны со здешними полицаями, кое-что зависит...

IV

Батьковичский отряд, оставленный в засаде, вошел в Чапличи под утро.

Агроном Драгун, политрук третьей роты, сразу направился к сестре. Тут, в Чапличах, он родился и вырос.

У сестры вид неважный: в семье младшая, а в волосах — паутинки седины, пригожее лицо осунулось, синие глаза как бы выцвели. Однако Алена не теряет бодрости и, может, благодаря этому живет на свете. Жить не сладко: муж погнал на восток колхозное стадо и как в воду канул. На ней трое детей, старшему мальчику десятый год, коня нет.

О полицаях, перешедших к партизанам, Алена высказывается презрительно:

— Лодыри. Не работая, хотели сладко пить и есть. Они и у вас будут торбохватами, попомнишь мое слово. Поджали хвосты, бо нема другого выхода.

Брата Романа сестра вспоминает редко. Он в семье слывет дикарем. С той поры как женился, выделился на далекий лесной хутор. Из-за хутора, да еще из-за того, что брат не хотел вступать в колхоз, Драгуна в тридцать восьмом году исключили из партии. Это сплыло, можно было б не ворошить старое, если б не жгла Драгуна скрытая, неотвязная мысль. Она связана с преступлением Романа, которое тот будто совершил, когда немцы только наступали. Об этом еще в первую зиму оккупации рассказал знакомый лесничий из Горохович.

Бобруйск немцы захватили на пятый или шестой день войны и оттуда, с севера, пытались вести наступление на Полесье. В Гороховичах стоял бронепоезд, прочно стоял, больше месяца обстреливая позиции немцев, которые загрязли в болотах.

И немцы решили подорвать бронепоезд. Они послали к железной дороге группу диверсантов. Их обнаружил истребительный отряд, в котором нес службу гороховичский лесничий, и почти всех перестрелял. Но один раненый диверсант удрал, и его кровавый след привел к Романову огороду. Тут след оборвался, так как ни немца, ни Романа в доме не нашли. Брат скрывался до того времени, пока село не заняли фашисты.

Драгун много об этом думал. Брат мог скрываться, боясь мобилизации, хотя к военной службе непригоден — на правом глазу у него бельмо. По натуре он, конечно, кулак, в колхоз не вступил, не мог простить, что снесли хутор. Но чтоб помогать немцам?..

Первый день Драгун таил беспокойство, у сестры ни о чем не расспрашивал, но на другой — не выдержал. Глядя Алене в глаза, рассказал, что слышал от лесничего. Сестра отвела взгляд.

— Должно быть, брехня. Боялся, чтоб не забрали, потому и прятался. Он просто крот. Немцы хотели старостой назначить — не пошел. Полицаев просто не терпел.

У Драгуна стало легче на душе, хотя чувствовал — сестра чего-то не договаривает.

— Тебе хоть помогает?

— Воз соломы подкинул в первую осень, когда колхозное делили.

К Роману пришлось наведаться. Нельзя на глазах односельчан, среди которых вырос, миновать родню. Люди на поле — стар и мал. Красноармейским семьям помогают партизаны: возят навоз, впрягают в плуг отрядных коней.

Под вечер Драгун пошел в поселок. В глубине души шевелится недоброе чувство — вряд ли сговорится с братом.

Романова усадьба в самом конце поселка. Новая, выстроенная на косой угол хата стоит к переулку глухой стеной, молодой яблоневый сад заставлен рамочными ульями, за огородом, на лужке, — прясло из посеревших от ветра жердей.

Роман хлопочет возле ульев. Драгун не видел его с сорокового года, с того времени, когда Роман по какому-то судебному делу приезжал в Батьковичи. Он постарел, вид неопрятный: лицо заросло рыжей щетиной, узкие плечи сутулятся, одежда старая, латаная.

— И ты в партизанах? — Роман торопливо бежит из сада на двор, в левой руке держит дымокур, правую, шершавую, сует брату. — А я слышал — ты на службе.

— Служба в лес убежала.

— Все теперь убегают. Вон наши, видишь, как быстро перекрасились. Вчера короба трясли, а теперь банты на шапки цепляют.

Начало разговора неприятное. Брат явно намекал на то, что Василь при немцах служил агрономом.

— Меня оставляли специально. Помогать таким хлопцам, которые вашу полицию на свою сторону перетянули.

— Понимаю, — соглашается Роман сразу. — Чтобы тебя да не оставили.

Скрипит в сенях дверь, во двор выплывает полная, белолицая жена Романа.

— Добрый день, Василька. А мы глаза проглядели, ожидая. Родной же брат все-таки. Может, хоть какая-то помощь будет. Нам еще намедни сказали, что ты тут.

У бездетного Романа хата большая. В чистой половине никелированная кровать с горой пуховых подушек, диван, стулья с дубовыми спинками. Левый угол увешан иконами в серебристых фольговых обводах. Стены выбелены, пол, как яичко, блестит.

На дворе темновато, хозяин зажигает лампочку с потрескавшимся, залепленным бумагой стеклом. Пока мужчины перекидываются незначащими словами, хозяйка хлопочет у стола. Ужинают на кухне.

Винтовку Драгун ставит в угол возле печи.

Роман и его жена время от времени кидают на нее настороженные взгляды.

Стол небогат: яичница, блюдце с нарезанным ломтиками салом, глиняная миска с квашеной капустой. Хлеб черный, из муки грубого помола.

— Давай до дна. — Драгун подымает стакан. — Чтоб ничего меж нами не осталось.

Он снова замечает — жена кидает на Романа как бы предостерегающий взгляд. "Вот такая жизнь, — невольно думает Драгун. — С кровным братом приходится играть в прятки. Стоим на разных берегах..."