Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

• Название: Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991
• Автор: Анатолий Черняев
• Издательство: РОССПЕН
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008

Анатолий Черняев. Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 М., РОССПЕН, 2008. 1047 с.

Книга эта — подробнейший дневник, который в течение 20 лет вел человек, работавший в аппарате высшей власти в СССР. Он лично знал многих в руководстве КПСС в 70–80-е годы. Здесь в деталях его впечатления о Брежневе, Суслове, Кириленко, Пономареве и др. Дневник, очень откровенный и критичный, изнутри режима свидетельствует о том, как и почему он стремительно шел к своей неумолимой гибели, как и почему попытки спасти великое государство на путях демократизации и перестройки окончились неудачей.

В книге много переживаний и размышлений интеллигента тех времен, озабоченного судьбами своей страны.

---

Вчера Б. Н. позвал…, как-то интимно улыбается. Говорит, что, оказывается, «другие» (т. е. другие члены Политбюро и секретари) не ограничились замечаниями по тексту Отчетного доклада, разосланного Брежневым, а письменно выразили свои восторги. Вот, мол, сижу, пишу, посмотрите. Подходит, если сказать, что доклад «достоин нашей великой партии»? И т. д. в этом духе. Я, не зная текста, должен был сидеть напротив и подсказывать высокие слова. Бедный Б. Н.! Прошел такую школу, и все еще никак не может освободиться до конца от ленинских традиций.

Загладин приехал из Завидово. Рассказывает об общении с Брежневым. Смакует, якобы, случайные реплики, из которых, например, следует, что песенка Афанасьева, как главного редактора «Правды», спета, или — шутка: на съезде будет не 5000 делегатов, а 5002… Почему не спрашиваете, кто эти два?… «Коля» и «Саша» (т. е. Шишлин и Бовин).

Поразило меня, с каким злорадством Загладин рассказывал о «падении» Афанасьева. Он для него в один момент перестал быть человеком. Помнится, когда пять лет назад, узнав о его назначении, я невпопад при Загладине, высказал свой скептицизм в отношении Афанасьева — и как человека, и как деятеля. Загладин стал решительно меня опровергать.

Или об Иноземцеве, который сидел напротив Брежнева за обеденным столом. О хорошем супе и находчивости академика. Боже! Как уродуются человеческие отношения в такой ситуации — в общении с человеком абсолютной власти и полностью чуждым тому, что отличало Ленина, как личность и политика.

Сталин любил Меньшиковых и умел их создавать или выбирать. Брежнев любит способных на перо жополизов, что, впрочем, к Иноземцеву не относится.

Читаю В. А. Кувакина «Религиозная философия в России» (начало XX века). Такая книга была невозможна еще пять лет назад. Опять все тоже — смотрят сквозь пальцы на стихийное свободомыслие, если оно прямо не трогает устои личной власти. А я знакомлюсь с книгами и авторами, о которых узнал еще в школе на Вадковском переулке, в библиотеке под «Зигелевой» обсерваторией, оставшейся от ее строителей в начале века (Зеленко и Шацкого). Почему-то они не попали под цензуру. Впрочем, тогда охотились за троцкистской литературой и не придавали значения какому-то там Бердяеву, Розанову, Булгакову и проч.

Любопытные открытия.

А еще — потрясающий роман в «Иностранной литературе» за № 1 американца У. Стайрона «Софи делает выбор», вернее две последних главы романа, целиком его, оказывается, нельзя было напечатать по причине изобилия секса. Сильная вещь, как и вообще американская литература 70-ых годов. Что-то с ними происходит в этом смысле. Общеамериканская культура (культурность) идет вниз, а литература вышла на верхотуру мировой.

Горбачев. Канада — сельскохозяйственные отношения. Вспомнил о поездке с ним в Бельгию в 1972 году, тогда он еще был секретарем крайкома. Производит впечатление умного, по-настоящему партийного, сильного человека на своем месте — в ЦК, в ПБ. Но явно не выдержит испытания властью: фамильярен с людьми.

31 января 1981 г.

Был у друзей на 42-ом километре. В бурных дискуссиях разъяснял им, что «литературную» стихию уже не остановить и что Демичев, чтоб не связываться и не оказаться перед начальством в роли не справившегося, пустил все на самотек и смотрит сквозь пальцы. Причем Демичев — имя собирательное=весь культконтроль. Главное, чтоб не трогали личную власть, «не достигали бровей», что, естественно, отождествляется и с советской властью, и с марксизмом-ленинизмом, и с партийностью.

Американцы (Рейган-Хейг) сменили пластинку Картера (у того — «права человека»), у этих: Москва — источник и центр международного терроризма. Наши всполошились, но опять же по линии лишь пропагандистского отпора, в то время, как надо было давно и регулярно обозначать свою (ленинскую) позицию по терроризму и по линии Громыко предлагать всякие меры, участвовать и затевать всякие обсуждения и совместные решения против этой реальной (и для нас) угрозы. Вчера вечером возился по этому поводу по указанию Б. Н., который сказал: надо бы сначала пресечь в наших mass media сомнительные симпатии некоторым террористическим действиям, а потом уже давать отпор Хейгу. Потом Замятин привязался: тому — лишь бы погромче крикнуть, — а у вас, мол, (американцев) негров вешают.

В Польше, судя по последнему совещанию Кани с секретарями воеводских комитетов, дело идет к тому, что двоевластие превращается в одновластие «Солидарности». Поразительно, как за 2–3 месяца фактически возник «свой» и партийный, и государственный аппарат по всей стране. Часто в нем уже больше людей, чем в официальных аппаратах при Гереке. И «Солидарность» практически может делать, что хочет. В забастовочном плане ей беспрекословно подчиняются около 70 % населения (работающего). Наш посол Аристов уже настаивает на крутых мерах: надо, мол, от Кани потребовать «чрезвычайного положения».

А ПОРП, действительно, разваливается и недееспособна, не говоря уже об авторитете. Правительство — тем более.

Хейг в ответ на поздравления Громыко (с вступлением на пост) опять предупредил нас насчет «интервенции» — самые «страшные» фразы… (кроме ядерной войны — всё! — в духе их договоренности в НАТО). До съезда мы вроде бы и не собираемся этого делать. И не потому, что обстановка с нашей точки зрения еще не созрела, а чтоб не смазать «грандиозности» своего мероприятия и «не отвлекаться».

8 февраля 1981 г.

Приближается съезд. Б. Н., конечно, подсуетился в связи с «терроризмом» (обвинения Рейгана-Хейга). На Политбюро решили ужесточить миролюбивые пассажи в отношении США. (Они, действительно, были на редкость покладистые и доброжелательные). Так вот: Б. Н. тут как тут. Прибежал и поручил мне «ужесточения». За день я это исполнил. Но уверен, что даже если Б. Н. это пошлет наверх, никто там и читать не будет: Александров-Агентов давно уже всё как надо ужесточил и в помощи не нуждается.

Еще Б. Н. поручил мне написать речь для Суслова на съезде — с предложением о дополнениях и изменениях в Программе КПСС. Сделал. Он вроде бы принял, но обсуждать не стал: понесет Суслову, как свое.

Карякин отметил столетие Достоевского великолепной статьей в «Огоньке» (с намеками, но солидно). Потирает руки: как, мол, я объегорил Сафронова (главного редактора). Я Юрке разъяснил: Сафронов — «генерал» и сволочь, но чего у него не отнимешь — он не дурак. И «взял» он твое сочинение сознательно. Он понимает, что в дальнейшем будут о «писателе» судить, главным образом, по тому, как он вписался в «новую волну» — в процесс восстановления той роли литературы, какую она в России играла в XIX веке.

9 февраля 1981 г.

Снова начали выходить тома Достоевского. Лет пять назад тридцатитомное издание вдруг остановилось на 17 томе, так как, говорят, Суслов счел, что слишком много бумаги тратится — варианты, черновики и проч. в этом (академическом) издании. Получил 21-ый том, дневник писателя. Подумал — Достоевский ровно на 100 лет старше меня. Он умер в возрасте, сколько мне сейчас. Когда я родился, меня отделяло от его смерти всего 40 лет. А читал я его впервые на расстоянии в 55 лет, т. е. на расстоянии, равной моей сознательной жизни. Пустяки. И как много уже прошло с тех пор, когда я впервые прочел, например, «Бедные люди» или «Неточку Незванову». До сих пор помню, как читал и захлебывался от «Братьев Карамазовых» в Марьиной роще под огромной фарфорово-бронзовой лампой. Боже, какой я старый, и как вечен Достоевский. Он меняется (в восприятии), но бесконечно, т. е. по-прежнему велик и нов.

Мне пришло в голову (тоже, видимо, под влиянием разговора с Карякиным), что Достоевский в России не просто писатель= «создатель художественных произведений». Он играл примерно ту роль, какую на Западе Шопенгауэр, Ницше, Кьеркгор и т. п. философы (не Гегель, Кант, Фейербах), а философы — преимущественно гуманитарии с блестящим, художественным пером. А публицистика Достоевского — так она прямо (и по жанру) то же, что некоторые сочинения, например, Ницше.

9 марта 1981 г.

Произошло всего много, именно поэтому некогда было писать.

Прошел съезд — XXVI съезд — может быть, последний, на котором присутствую. Начиная с XX-го, на всех бывал. К XXIV и к XXV «готовил» материалы к Отчетному докладу: Завидово — Брежнев, до этого Горки, Ново-Огарево — Пономарев, Александров. К этому съезду ничего непосредственно не готовил, т. е. в выездных бригадах не участвовал. Однако, совершенно неожиданно для себя был избран кандидатом в члены ЦК.

Съезд приличный. Доклад — народный, по простоте и остроте, приближенности к повседневному, с чем люди имеют дело. Арбатов и Иноземцев, которые были в дозавидовских и в завидовских бригадах и, с которыми много пришлось общаться в дни съезда (встречи, проводы иностранных гостей) ворчат, что, мол, в первом варианте, уже даже одобренном Брежневым, все было лучше. Но по замечаниям членов Политбюро пришлось де ухудшать — сглаживать, убирать остроту, откровенность и т. п.