AНДЖЕЙ ДРАВИЧ - ПОЦЕЛУЙ НА МОРОЗЕ

• Название: ПОЦЕЛУЙ НА МОРОЗЕ
• Автор: AНДЖЕЙ ДРАВИЧ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011

В книге "Поцелуй на морозе" Анджей Дравич воссоздает атмосферу культурной жизни СССР 1960-80 гг., в увлекательной форме рассказывает о своих друзьях, многие из которых стали легендами двадцатого века

---

А может, тут отозвалось знание недавнего прошлого? Эта страна, оказавшаяся под властью России почти два столетия назад и долго тосковавшая по независимости, имела в своей истории недолгий и очень красноречивый эпизод – почти трехлетний период существования социалистической демократической республики (под властью партии меньшевиков), официально признанной многими странами, включая и Советскую Россию (а как же!), что было подтверждено соответствующим договором. Потом, в феврале 1921 года, договор был нарушен и Грузию обычным имперским образом Москва захватила и покорила. Еще в 1924 году здесь вспыхнуло отчаянное освободительное восстание, кроваво подавленное Россией. Позднее были другие большие кровопускания. Гордым кавказцам гнули и ломали шеи, но дали чуточку экономической свободы – так много энергии перешло в грузинскую, хорошо всем известную торговую предприимчивость. Но эта страна всегда была и остается предметом особых беспокойств центральной власти. Здесь ведется напряженная борьба за сохранение самобытности и традиций, за место и репутацию родного языка, против русификации. Вплоть до последнего времени отсюда приходили известия о демонстрациях и петициях, действовал грузинский самиздат, местные диссиденты часто оказывались узниками Архипелага Гулаг.

Храня это в памяти, приезжий медленно идет под большими платанами проспекта Руставели и, конечно, хотел бы не ошибиться, думая, что Грузия по самой своей сути, как форма, изваянная в бытии мира, вобравшая в себя бесконечное множество отдельных форм, противостоит советизму с его унижением человека, наплевательским отношением к личности, стремлением растворить всех в аморфной безликой массе. Так, как и мы, но иными способами и по другим причинам, исходя из своей польской сущности, выступаем против этой системы, поскольку иначе не можем – и здесь надо признать правоту Сталина, который как-то добродушно заметил, что коммунизм подходит полякам, как корове седло. Не это ли – кроме других традиционных причин – более всего сближает нас сегодня с грузинами, создавая, по поэтическому определению Бориса Пастернака, данному в стихотворении «Трава и камни», «чувство родства»?

С действительностью иллюзию,
С растительностью гранит
Так сблизили Польша и Грузия,
Что это обеих роднит.

Друзья-грузины озабоченно мотают головами: не хвали нас, Анджей, потому что много скверного творится у нас и мы вовсе не таковы, какими нас видят приезжие, а люди униженные, бесправные, с атрофией социальных связей, с диктатурой подпольных и наземных мафий и кланов, с экономическим кризисом более глубоким, чем когда-либо прежде. Я воспринимаю их слова с пониманием, снова ощущая общность, ведь и мы подобным образом объясняем скорым на похвалы иностранцам, что наши тяжелые внутренние утраты гораздо больше, чем это кажется гостям. Нет настоящего патриотизма без трезвого самокритицизма. Но и гости имеют право на собственную оценку, и потому, когда я приеду сюда повторно в 1973 году, то стану повторять найденное в Польше стихотворение покойного Алио Мирцхулавы в прекрасном переводе Збигнева Беньковского, буду повторять, зная об этом скверном, и именно поэтому:

Грузия, зачарованная света сторона…

4

И всё же описания грузинского застолья мне не избежать. А поскольку я на это решился, то пусть уж будут целых два.

Первый ужин – в первый приезд, в доме влиятельного писателя, редактора, общественного деятеля. Стол, протянувшийся через две большие комнаты, на нем – грузинские натюрморты неописуемого богатства форм и красок, за ним – гости в соответствии с иерархией, тонкостей которой мне не постичь. Поскольку это дом просвещенного человека, присутствуют и женщины, разве что отсаженные подальше, за последним из мужчин. Ближе всех к центру помещена не абы какая дама – Виктория Сирадзе, вице-премьер республики: таким образом продемонстрировано двойное уважение – к обычаям и к табели о рангах. Во главе стола восседает предводитель празднества, грузинский тамада. Это режиссер местного театра, друг хозяина и, вдобавок – что удовлетворяет требованиям этикета высшего порядка – человек, приятный главному гостю, постановщик его пьес. Этот главный гость, как я сразу догадался (немного опоздав, так как о моем приезде узнали, а потом пригласили буквально в последнюю минуту), – Александр Корнейчук, среднего дарования, хотя успешно набивший на сочинительстве руку драматург, а в значительно большей степени государственный деятель, любимец вождей, всегда оказывавшийся близко к трону, в то время Председатель Верховного Совета Украины. Он ведет себя свободно, улыбчив и добродушен. Тамада как раз заканчивает речь о многообразных заслугах Корнейчука, чей гений драматурга соперничает с гением государственного мужа. Гость должен это выслушивать стоя. Потом слово берет заместитель тамады и добавляет свою порцию восхвалений. За ним другие. Я уже уразумел, что сижу рядом с Шекспиром наших дней – не меньше. Затем хвалимый отвечает. В речах ценится как соблюдение правил застольной риторики, так и своя, авторская интонация. Спустя какое-то время я понимаю, что хороший тост – это особая форма устной литературы. Его можно сравнить с сонетом. Начать надлежит издалека, неожиданно, словно задавая слушателям загадку, потом сделать крутой вольт и, наконец, ловко связать концы в единое логичное целое. Неординарный тамада ценится здесь высоко.

Тут как раз завершился цикл, посвященный Корнейчуку. Поскольку я был вторым и последним гостем из-за границы, настал мой черед. Тамада ничего обо мне не знал, но был, понятно, слишком искушенным церемониймейстером, чтобы это могло ему помешать.

– Так. Прошу внимания! – зычно произнес он, подняв вверх сначала руку с бокалом, а затем остальную часть себя. – Дорогие друзья, – тут его голос приобрел ласково-интимную окраску. – Сегодня среди нас есть еще один дорогой гость, выдающийся польский поэт…

– Знаменитый! – вполголоса подсказал с озорным блеском в глазах мой сосед слева, симпатичный Григол Абашидзе, председатель Союза Писателей Грузии.

– Да! – охотно подхватил тот. – Знаменитый, высоко ценимый народом поэт, стихи которого знает и любит вся Польша…

– И Грузия тоже, – добавил Абашидзе, продолжая розыгрыш.

– Конечно! И мы тоже! Весь грузинский народ знает и любит его творчество.

Мне с трудом удалось сохранить каменное выражение лица. Справа меня тронул в бок Корнейчук.

– А какую поэзию вы пишете?

– Я в жизни не написал ни одного стихотворения, Александр Евдокимович.

– О-ля-ля! Только не выдавайте этого!

Это я понял и сам. Тем временем меня уже восхвалял заместитель. За ним пошли другие, уже меньше внимания посвящая моему поэтическому творчеству, зато убежденно произнося добрые слова о Польше и поляках. Когда этот цикл завершился, я ответил, как умел, говоря о Тбилиси, о грузинской литературе, об уничтоженных при Сталине замечательных поэтах Паоло Яшвили и Тициане Табидзе, о варшавской встрече с другим очень здесь любимым лириком Симоном Чиковани (помню, как он просиял, когда во время телевизионной беседы я – без предварительной договоренности с ним – спросил поэта о временах его авангардистской молодости и участии в литературной группе двадцатых годов «Голубые рога»; он обрадовался, как ребенок, что мы – поляки об этом знаем), о справедливости, даже если она приходит поздно, о надежде. Меня благосклонно выслушали, после чего принялись чтить очередного, теперь уже отечественного гостя, а поскольку выпито уже было прилично, всем стало легко и свободно. В доверительной беседе я всё же признался Абашидзе, что не являюсь поэтом. Он утешил меня: «Знаете, для грузина поэзия – это прежде всего искусство жизни. Если вы цените ее прелести и умеете пользоваться ими, то вы – поэт. Может быть, даже выдающийся». Эта интерпретация показалась мне симпатичной, а тем временем кто-то уже рассказывал о каком-то ораторе-златоусте:

– У него были свои приемы. Когда мы принимали делегацию из ГДР, он вдруг указал на нашего бывшего летчика и воскликнул: «Товарищи немцы, это большой друг вашего народа! Он во время войны бомбил Берлин!»

Так застолье открывало постепенно свою парадную сторону и изнанку, и так, в соответствии с ритуалом, хотя во все более раскованной атмосфере, почтили, наконец, последнего из мужчин – после чего наступила мобилизация, ибо настала очередь госпожи Сирадзе. По очереди превозносили до небес ее государственные заслуги, не забывая время от времени добавлять, что подобная карьера является очевидным свидетельством равноправия. Госпожа вице-премьер, одетая с неброской элегантностью, с легкой проседью и милым лицом матери-грузинки, слушала всё это с некоторым насмешливым блеском в глазах. Когда настал ее черед, она сказала что-то вроде: «Благодарю за добрые слова, но эмансипацию вы превозносите напрасно. Я вовсе не дорожу государственной карьерой и предпочла бы сидеть дома и нянчить внуков, но коли вы такие недотепы, так мне приходится…».