Гасьен Куртиль де Сандра - Мемуары M. L. C. D. R.

• Название: Мемуары M. L. C. D. R.
• Автор: Гасьен Куртиль де Сандра
• Издательство: Ладомир, Наука
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-86218-525-6

Гасьен Куртиль де Сандра (1644–1712) — журналист и памфлетист, непосредственный свидетель и участник самых бурных событий второй половины XVII — начала XVIII века, автор около сорока книг и один из самых читаемых писателей своего времени.

«Мемуары M. L. C. D. R.» («Мемуары г-на графа де Рошфора»; «M. L. C. D. R.» означает: «Monsieur le Comte de Rochefort»), представляют сегодня несомненный интерес как с исторической, так и с литературоведческой точек зрения; героев Куртиля обессмертил в своей знаменитой трилогии Александр Дюма-отец.

Сочиненные Куртилем псевдомемуары носят абсолютно апокрифический характер. Герой «Мемуаров M. L. C. D. R.», граф де Рошфор, напоминает самого автора — военного, прожившего жизнь честного служаки, но так и не сумевшего сделать придворную карьеру.

---

Бриоше, знаменитый кукольник из Парижа, видя, что утомил парижан своими остротами, дождался, когда народ покинет его представления, и поехал в другие места. Он отправился в Шампань, оттуда — в Лотарингию, из Лотарингии — в Эльзас, наконец, в Страсбург и повсюду собирал людей, еще не видевших Полишинеля. Заработав в этих краях немного денег, он двинулся в Швейцарию — не скажу, в какой именно кантон, ибо, хотя мне его и называли, я позабыл, — но там так мало слышали о марионетках, что на первом же представлении закричали, что он колдун. Его поволокли к местным властям. Те, разбираясь в сей забаве не лучше площадных крикунов, постановили было его осудить, однако прежде решили посоветоваться с господином дю Моном, полковником одного швейцарского полка, когда-то служившим во Франции. Он поднял простаков на смех и сказал: в ремесле кукольника нет никакого колдовства, и если бы им случалось бывать в Париже или каком другом большом городе королевства, они бы знали, что это занятие — самое обычное. Господин дю Мон любил пошутить, и магистраты, подумав, что и в этот раз он потешается над ними, а на самом деле ничего не знает, решили выяснить всё сами. Они выслушали свидетелей, наперебой рассказывавших о всяких маленьких фигурках, которые могли быть разве лишь чертенятами, и высказались против Бриоше. Они предъявили свой вердикт господину дю Мону, а тот сказал: не иначе как им прикипело стать посмешищем — ей-богу, теперь ему стыдно, что он родился швейцарцем. Но, поняв, что их не разубедить, он переменил тон. Упомянув, что сперва противоречил им лишь из опасения, что его втянут в скверную историю, он объяснил дело так: помимо того, что Бриоше француз — а перед этой нацией ныне все трепещут, — среди его марионеток много таких, которые изображают государей и государынь разных стран; как знать, что за отношения у него с этими венценосными особами, — но, должно быть, неплохие, раз те позволяют показывать себя в театре; и весьма вероятно, что, если его обидеть, они в отместку разнесут весь кантон до основания. Он ничего не может добавить, решение остается за ними, но там, где затронуты интересы государей и государынь, нужно проявлять особую осторожность.

Речь сия, произнесенная с величайшей серьезностью, впечатлила магистратов, и они признали справедливым все сказанное господином дю Моном; теперь-де они должны удалиться, чтобы решить, как поступить далее, но просят его и впредь делиться с ними его соображениями. И в самом деле, они собрались на совет и единодушно постановили, что в такие дела вмешиваться незачем, а затем послали передать господину дю Мону: всех удовлетворило бы выдворение Бриоше, если тот возместит судебные издержки. Господин дю Мон взял на себя труд объявить Бриоше это решение, но кукольник якобы и слушать не пожелал; по мнению господина дю Мона, доложившего об этом магистратам, раз Бриоше не признаёт решение, то надо, чтобы с марионеток сняли царское платье — ибо на какой бы короткой ноге он ни был с государями и государынями, они поймут, что он подчинился правосудию, а ежели нет, то гнев их падет на него. Магистраты нашли это предложение справедливым, и марионеток раздели. Теперь Бриоше, прежде чем появиться с ними во Фландрии, как намеревался на обратном пути в Париж, должен был сшить им новые одежды.

Хотя господин дю Мон, как можно судить по моему рассказу, отнюдь не причинил ему зла, — тот, не в силах выкинуть этого из головы, сыграл с ним злую шутку; я тому свидетель, и вот как это было. Господин дю Мон долго служил в гарнизоне Берга{365} и завел любовницу; поехав в Дюнкерк с нею повидаться, он тайно проник в город и остановился в нем инкогнито; тут его возлюбленная и настояла, чтобы он пошел с ней на представление марионеток, пообещав так переодеть, что его никто не узнает. Не в силах отказать любимой, он скрепя сердце согласился и устроился с ней в уголке, одетый простым горожанином; девица же объясняла всем знакомым, что он — из друзей ее отца. Бриоше начал в театре представление; осмотрев собравшихся зрителей, он сразу заметил его, хотя тот скрывался как мог, — и тотчас же устами Полишинеля затараторил о великой измене в Испании, великой измене в Германии, великой измене в Англии, в Португалии, в Италии и, наконец, великой измене во Фландрии. Тут уж сам кукольник обратился к своей марионетке, сказав: пусть-де остережется, иначе выболтает все, что творится в Европе. Но Полишинель называл все новые и новые государства, и зрители не знали уж что и ждать от пьесы, которая все никак не начнется, — как вдруг наступила развязка. Бриоше снова заявил Полишинелю: раз уж тому неймется раскрывать тайны, то, в конце концов, а почему бы и нет, — вот только пусть никому не рассказывает, что швейцарский полковник господин дю Мон сидит здесь со своей красоткой переодетым в горожанина. А на представлении случились офицеры, знакомые с дю Моном, и они начали осматриваться вокруг, чтобы узнать, правду ли говорит Бриоше. Между тем господин дю Мон сам себя выдал: будучи разоблаченным, он так сконфузился, что захотел спрятаться, но один офицер, знавший его лучше остальных, сорвал с него шляпу, надвинутую на глаза, так что прятаться тому уже было бесполезно. Но если он чувствовал себя опозоренным, то куда больше причин стыдиться было у его любовницы — она радовалась уже и тому, что может скрыть лицо под вуалью. Так потеха была прервана, господин дю Мон прошептал Бриоше на ухо, что расквитается с ним, но кукольник не дал ему времени для мести: в тот же день он, уехав из Дюнкерка в Париж, скрылся от его мести. Я и впрямь задержался на этой истории, но не раскаиваюсь, ибо знаю, что она никого не заставит скучать. В самом деле, как бы ни смеялись над швейцарцами, не думаю, чтобы кто-нибудь прежде слыхал о такой простоте. Тем временем племянник мой совсем выздоровел и я возвратился в Париж, — но когда принялся и там рассказывать об этом случае, меня сочли выдумщиком, и лишь Бриоше подтвердил, что я ни в чем не погрешил против истины. Прошу тех, кто, прочтя эти воспоминания, усомнится в их правдивости, обратиться к нему. Я с удовольствием рассказал бы и много других, не менее занимательных историй, но нарочно умолчу о них, ибо они слишком длинны.

Прибыв в Париж, я обнаружил, что у меня скопилось немного денег, и, хотя после происшествия с господином де Сайяном мне пора было поумнеть, я все-таки снова начал подумывать, как бы ими распорядиться. Намерение это явилось у меня поздновато — будь я столь же расположен к рачительности, когда служил господину кардиналу Ришельё, не было бы никаких сомнений, что я смогу разбогатеть. Однако сейчас время для преуспеяния в этом для меня уже давно ушло, да и судьба сводила меня только с теми, кто обрекал меня на разорение. Господин де Сайян извинит меня за такие слова — они вырвались случайно и простительны человеку, который, желая сделать ему приятное, потерял восемь тысяч франков, не считая процентов. Я отнюдь не хочу его оскорбить — он поступал честно — и не держу зла, равно как и на того человека, о котором расскажу сейчас.

У меня было две тысячи экю, все в полновесных луидорах, а так как старикам свойственно копить деньги, я начал расспрашивать о ком-нибудь, кто взял бы их в рост, — тогда мои денежки оказались бы в надежных руках. Мне назвали некоторых людей, которых я, к несчастью, отверг, остановив свой выбор лишь на господине Жосье де Ла Жоншере, ибо он произвел на меня хорошее впечатление и, как я думал, был богат. Другой бы на моем месте тоже поддался искушению: у него была должность стоимостью в восемьсот тысяч франков, прекрасный дом в Париже, рента от ратуши, загородные поместья — и если бы я хотел поместить сто тысяч экю, то имущества, которым он мог бы поручиться, набиралось раз в шесть больше. Итак, я отдал ему свои деньги и даже подумал, что чрезвычайно ему обязан.

Но полгода спустя, проходя по улице, я увидел у его дверей толпу, а остановившись узнать, что происходит, услышал, что Король послал к нему солдат и что будет дальше — неизвестно. Этого было достаточно, чтобы понять: мои деньги пропали. Я словно в воду глядел — через несколько дней выяснилось, что дела плохи и у меня, и у всех остальных кредиторов. Он созвал нас и сказал, что сможет рассчитаться, но только если мы согласимся договориться и если Король будет к нему милостив: он якобы пострадал из-за случайности — постигших его несчастий не мог бы предвидеть и человек гораздо более прозорливый. Во-первых, его служащий украл у него около ста тысяч ливров; во-вторых, занятый делами, он лишь неделей раньше узнал об упразднении монет в четыре су, а также су с признаком{366} — а коль скоро таковых у него оказалось на шесть миллионов шестьсот тысяч франков, то как он ни старался, но все-таки потерял при обмене больше восьмисот тысяч франков. Об этом знали все, в том числе и господин де Лувуа, но это не помешало ему и другим генеральным казначеям квалифицировать ущерб как чрезвычайное обстоятельство во время войны и оценить его всего в пятьсот тысяч ливров; нет ничего несправедливее такого возмещения, которое было сделано под предлогом, что они якобы состояли в сговоре с провинциальными казначеями, а те смошенничали со счетами; за других-де он не скажет, но сам готов поклясться, что никогда не имел дела с мошенниками. В целом его потери достигают миллиона четырехсот тысяч франков, но они пришлись лишь на последний год-два, поэтому он просит не тревожиться, — Бог милостив, и все мы, у кого он занимал, ничего не потеряем. Вспомнив о прежнем благополучии, столь разительно отличавшемся от его теперешнего положения, он, не успев закончить свою речь, прослезился. Это заслуживало сострадания — действительно, будучи совсем недавно богаче иного принца, он вмиг дошел до такой нищеты, что едва ли имел на чем спать. Жена, в девичестве Кольбер, вышедшая за него ради денег, бросила его, как только он превратился в бедняка; друзья, по крайней мере называвшие себя таковыми, покуда с ним не случилась беда, забыли о его существовании, а один из них, Бребье — муж его сестры, к несчастью, — даже потребовал заключить его в тюрьму как несостоятельного должника. Каждый стремился лягнуть его побольнее, и лишь я один, зная, как переменчива судьба, почел должным не вредить бедняге, а помочь.