Исаак Зингер - Враги, История любви

• Название: Враги, История любви
• Автор: Исаак Зингер
• Жанр: Проза

---

"Я влип в такую грязь, что теперь все безнадежно", - сказал Герман. "Лучше, я думаю, я вернусь на Кони Айленд".

"В это время? У тебя на дорогу уйдет вся ночь. Нет, Герман, приходи ко мне. Я не могу заснуть и все равно не сплю всю ночь".

Тамара хотела сказать что-то еще, но аппарат потребовал вторую монету, которой у Германа не было, и он успел сказать только, что приедет к ней как можно скорее, и повесил трубку. Он покинул кафетерий и пошел на станцию метро на Семьдесят Девятой улице. Пустой Бродвей расстилался перед ним. Ярко сиявшие фонари создавали настроение зимнего праздника, таинственного, как в сказке. Герман спустился на станцию и ждал поезда. Кроме него на перроне был только один негр. Несмотря на мороз, негр был без пальто. Герман прождал пятнадцать минут, но не появилось ни человека, ни поезда. Фонари сияли пронзительно. Снег, мелкий, как мука, сыпался сквозь решетку в потолке.

Он жалел теперь, что позвонил Тамаре. Наверное, было умнее поехать на Кони Айленд. По крайней мере, он несколько часов поспал бы в тепле - если предположить, что Ядвига оставила бы его в покое. Он понял, что Тамаре придется одеться и ждать его внизу в холодном вестибюле, иначе она не услышит звонка.

Рельсы задрожали, и с шумом подошел поезд. В вагоне сидело всего несколько человек - пьяный, который бормотал и корчил рожи; человек с метлой и ящиком с сигнальными лампами, которыми пользуются путевые рабочие; другой рабочий, у которого была буханка хлеба и деревянная планка. Вокруг ботинок мужчин образовались черные лужи, их носы были красными и блестели от холода, их ногти потрескались и были грязными. В воздухе витало возбуждение, типичное для людей, превративших ночь в день. Герману казалось, что стены, лампы, стекла окон, рекламные плакаты страдают от холода и шума и нездорового освещения. Поезд все время свистел и выл сиреной, как будто машинист потерял управление и проехал на красный свет и заметил свою ошибку. Выйдя на Таймс-сквер, Герман проделал неблизкий путь до поезда местного назначения, который шел до станции "Центральная".

Поезда до Восемнадцатой улицы Герману опять пришлось ждать долго. Другие люди на перроне, казалось, были в той же ситуации, что и он: оторванные от семей, бесцельно бродящие мужчины, которых общество не могло ассимилировать, но не могло и изгнать; их лица выражали несостоятельность, сожаление и вину. Ни один из этих мужчин не был приятно выбрит или одет. Герман рассматривал их, но они игнорировали его и друг друга. На Восемнадцатой улице он сошел с поезда и прошел квартал до Тамариного дома. Здания контор были темными, заброшенными. Не верилось, что еще несколько часов назад здесь спешили по своим делам толпы людей. Беззвездное небо мрачно светилось над крышами. Герман осторожно поднялся по нескольким обледенелым ступенькам к стеклянной двери дома, в котором жила Тамара. Он увидел Тамару в слабом свете единственной лампочки. Она ждала его в пальто, из под которого выглядывала ночная рубашка. Ее лицо было серым от бессонницы, волосы не причесаны. Она молча открыла ему дверь, и они на усталых ногах потащились вверх по лестнице; лифт не работал.

"Сколько ты уже ждешь?", - спросил Герман.

"Это все равно. Я привыкла ждать".

Ему казалось непостижимым, что это его жена, та самая Тамара, с которой он познакомился двадцать пять лот назад на лекции, где дискутировался следующий вопрос: "Способна ли Палестина разрешить проблемы евреев?" На третьем этаже Тамара остановилась ненадолго и сказала: "О, мои ноги!"

Он тоже чувствовал мускулы на икрах.

Тамара перевела дух и спросила: "Она уже нашла больницу?"

"Ядвига? Все это взяли в свои руки соседки".

"Но это ведь, в конце концов, твой ребенок".

Он хотел сказать: "Ну и что?", но промолчал.

6.

Герман проспал час и проснулся. Он не раздевался, а в постели в пиджаке, брюках, рубашку и носках. Тамара снова натянула на ноги рукава свитере. На кровать, поверх покрывала, она бросила свою поношенную шубу и пальто Германа.

Она сказала: "Время моих страданий продолжается по воле Божьей. Я в самой середке этого времени. Более или менее, но это та же самая борьба, что была в Джамбуле. Ты не поверишь мне, Герман, но это почему-то утешает меня. Я не хочу забывать, через что мы прошли. Если в комнате тепло, мне кажется, что я предаю всех евреев в Европе. Мой дядя считает, что евреи отныне и навсегда должны надеть траур. Весь народ должен усесться на низкие скамеечки и читать в книге Иова".

"Без веры скорбеть невозможно".

"Уже одно это достаточное основание для скорби".

"Ты сказала по телефону, что собиралась мне позвонить. Зачем?"

Тамара задумалась. "О, я не знаю, как мне начать. Герман, я не могу лгать так долго, как ты. Мои тетя и дядя потребовали, чтобы я рассказала им о нас с тобой. Если я рассказала правду такому ничего не значащему человеку, как Пешелес, то как я могла скрывать факты перед единственными родственниками, которые остались у меня на свете? Я не хотела жаловаться на тебя, Герман, во всем этом есть и моя вина, но у меня такое чувство, что я должна рассказать им. Я думала, что их хватит удар, когда я скажу им, что ты женат на нееврейке. Но дядя только вздохнул и сказала: "Человека оперируют, а потом к нему приходят боли".Кто знает это лучше меня? Боли пришли только наутро после операции. Он, конечно, хочет, чтобы мы развелись. У него не один, а десять кандидатов в женихи - образованные мужчины, прекрасные евреи, все они беженцы, потерявшие в Европе жен. Что я должна была ответить на это? Я также хочу замуж, как ты танцевать на крыше. Но дядя и тетя, они оба, настояли на том, что или ты разводишься с Ядвигой и возвращаешься ко мне, или я развожусь с тобой. Со своей точки зрения они правы. Моя мать, благослови Господь ее память, однажды рассказала мне историю об умерших людях, которые не знают, что они умерли. Они едят, пьют и даже женятся и выходят замуж. Знаешь, уж коли мы когда-то жили вместе и у нас были дети, а теперь мы блуждаем в мире безумия, то зачем нам разводиться?"

"Тамара, труп тоже можно посадить в тюрьму".

"Никто не посадит тебя в тюрьму. И вообще чего ты так боишься тюрьмы? Там тебе, может быть, будет много лучше, чем теперь".

"Я не хочу, чтобы меня выслали. Я не хочу, чтобы меня похоронили в Польше".

"Кто на тебя донесет? Твоя любовница?"

"Возможно, Пешелес".

"Зачем ему это делать? И какие у него есть доказательства? Ты ни на ком не женился в Америке".

"У меня с Машей еврейский брачный контракт".

"И что она может иметь с этого? Мой тебе совет, возвращайся к Ядвиге и помирись с ней".

"Это и есть то, что ты хотела рассказать мне? Я не могу больше работать на рабби, это теперь без вопросов. Я задолжал квартплату. У меня не хватит денег даже на то, чтобы прожить завтрашний день".

"Герман, я хочу кое-что сказать тебе, но не сердись на меня".

"Что?"

"Герман, люди вроде тебя неспособны принимать решения, касающиеся их самих. Я в этом смысле тоже не особенно хороша, но иногда легче решать проблемы других, чем собственные. Здесь в Америке у некоторых людей есть то, что называется "менеджер". Разреши мне быть твоим менеджером. Отдайся полностью в мои руки. Веди себя так, как будто ты в концентрационном лагере и должен делать все, что тебя говорят. Я говорю тебе, что делать, и ты делаешь. Я и работу для тебя найду. В твоем состоянии ты неспособен помочь себе сам".

"Почему ты хочешь это сделать? И как?"

"Это не твое дело. Кое-что я уж сделаю. Я позабочусь о всех троих потребностях, а ты должен быть готов делать все, что я от тебя потребую. Если я скажу тебе, иди на улицу и рой ямы, ты должен идти на улицу и рыть ямы".

"А что будет, если они посадят меня в тюрьму?"

"Тогда я буду носить тебе передачи".

"Тамара, ты хочешь этого только затем, чтобы всучить мне несколько твоих долларов".

"Нет, Герман. Никакого ущерби ты мне не причинишь. Завтра мы начнем. Я возьму в свои руки все твои дела. Я знаю, я новичок в этой стране, но я привыкла жить на чужбине. Я вижу, что все это чересчур для тебя, что ты скоро рухнешь под этой тяжестью".

Герман молчал. Потом он сказал: "Ты ангел?"

"Может быть. Кто знает, кто такие ангелы?"

"Я говорил себе, что это сумасшествие - звонить тебе так поздно, но что-то подталкивало меня позвонить. Да, я отдам себя в твои руки. У меня больше нет сил..."

"Раздевайся. Ты испортишь себе костюм".

Герман вылез из постели, снял пиджак, брюки и галстук и остался только в нижнем белье и носках. В темноте он положил свои вещи на стул. Раздеваясь, он слышал, как в батарее шипит пар. Он снова лег в постель, и Тамара придвинулась немного ближе и положила руку ему на ребра. Герман задремал, но время от времени снова открывал глаза. Тьма медленно светлела. Он слышал шорохи, шаги, слушал, как внизу в вестибюле открывалась и закрывалась дверь. Жильцы, должно быть, все были люди, рано уходившие на работу. Даже для того, чтобы жить в этой жалкой халупе, надо было зарабатывать. Через некоторое время Герман снова заснул. Когда он проснулся, Тамара уже оделась. Она сказала ему, что искупалась в ванной, в коридоре. Она испытующа посмотрела на него, и ее лицо приняло решительное выражение.