Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

• Название: Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
• Автор: Игорь Адамацкий
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89059-066-9

Последняя книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)». Произведения, составляющие сборник, были написаны и напечатаны в сам- и тамиздате еще до перестройки, упреждая поток разоблачительной публицистики конца 1980-х. Их герои воспринимают проблемы бытия не сквозь призму идеологических предписаний, а в достоверности личного эмоционального опыта.

Автор концепции издания — Б. И. Иванов.

---

Василий Иванович Аксенов (не тот Аксенов, который давно уже живет в Калифорнии, а наш — петербуржец) уже более двадцати лет описывает в романах и рассказах жизнь родного сибирского села Ялань и, вероятно, продолжит повествовать о селе и впредь, как писал Уильям Фолкнер о жителях Йокнопатофа — вымышленной местности где-то на юге Соединенных Штатов.

Былинные масштабы хвастовства в разговоре нетрезвых Егора Фоминых и его соседа-немца Ивана Мецлера — это народная мифология времен социализма. Утратив связи с традициями национальной жизни, взамен усвоившие «современность» как что-то сказочное и потустороннее, они ведут разговоры, которые кажутся забавными до тех пор, пока вдруг не поймешь, что за всем этим — жалкая попытка самоутверждения, а главное — попытка скрыть от самого себя ужасающий итог своей жизни.

Рассказ написан языком, который не только непереводим на другие языки, но и на литературный русский, язык рассказа — продукт конкретного времени, того пространства, которое носит название Ялань. На читателей одновременно воздействуют и магия «первой встречи» с персонажами новеллы, и магия «расставания навсегда». Было бы ошибкой «Ну надоела» относить к рассказам бытового плана. Это глава из экклезиаста XX века. Где-то «разбрасывают камни», в России — поджигают свои дома.

Борис Дышленко. В сборнике, посвященном прозе 1970-х годов, творчество Дышленко было представлено повестью «Пять углов», замечательно продолжившей традицию петербургской мистериальной прозы. Не меньшую известность в 1970-е годы ее автору принесли циклы «Правила игры» и «На цыпочках». Дышленко развивал ту разновидность прозы, которую можно назвать «условным реализмом», который независимая литература противопоставила социалистическому реализму. Особенности «условного реализма» легко понять из обмена репликами редактора издательства «Советский писатель» с Б. Дышленко по поводу его повести «Мясо»:

«Редактор: Под вымышленной страной вы, кажется, имеете в виду Советский Союз? Узнается природа Средней России.

Автор: Хорошо, я посажу кактусы. Кактусы не растут в Советском Союзе.

Редактор: Один из ваших героев носит русскую фамилию — Шедов.

Автор: Хорошо, он будет у меня Шедоу».

После множества подобных поправок повесть была все-таки отклонена. Ибо ее действие могло быть перенесено на Луну или в доисторическую эпоху, но все равно оказывалось бы — ее автор пишет о Советском Союзе, ибо в ней воспроизводились условия существования людей в тоталитарном обществе.

В прозаических циклах главный герой оставался тихим, деликатным, законопослушным человеком. Подозрение он вызывал своей приверженностью к частному образу жизни, в то время как власть хотела, чтобы подданные проявляли энтузиазм, поддерживая агрессивный и репрессивный дух ее политики. Дышленко описывает состояние героя, совпадающее с клинической картиной симптомов мании преследования. В повести «Антрну» герой спасается от «десанта» (так в стране называлась организация госбезопасности) в общине глухонемых.

Повесть «Что говорит профессор» (самиздатский журнал «Часы» опубликовал ее в 1985 г.) при первом чтении удивляла метаморфозой главного героя прозы Дышленко 1970-х годов. Перед нами уже хорошо известный характер человека деликатного, мягкого, погруженного, казалось бы, исключительно в приватную жизнь; но теперь, ради своей безопасности, он не принуждает себя к молчанию, напротив, — ничто не может лишить его права говорить о том, что он думает. Высказывания профессора хотят знать в страна и за рубежом — там книги его публикуют, а его речи транслируют радиостанции. Служба безопасности («экстрасенсы») получила директиву заставить профессора замолчать любыми способами.

Аллюзия более чем прозрачна — академик Сахаров, на положении ссыльного в это время находившийся в г. Горьком, был обложен со всех сторон целым подразделением КГБ. Но и в образе жизни самого автора повести много сходного с жизнью персонажа повести. Его личная жизнь год за годом состояла из перемещений от дома в котельную и возвращений домой, неизменно со старым портфелем, с неизменной пишущей машинкой. И как в доме профессора, машинка Дышленко стучала, описывая страну и предсказывая ее будущее. В повести «Что говорит профессор» Дышленко подводит итоги своего анализа советского социума.

Тоталитаризм стремился к абсолютному подчинению личности человека — и достиг этой цели оккупацией всей сферы публичности, прежде всего сферы публичного слова. Культурное и духовное развитие людей, их свободное общение было возможным лишь в частной жизни, в неформальных сообществах и в неофициальной культуре. Не встречая физического и политического сопротивления, тоталитаризм деградировал, все более осознавая паразитарную сущность своих репрессивных учреждений. Б. Дышленко описывает эту последнюю стадию «развитого» тоталитаризма. Повесть упреждала горбачевскую перестройку. Ее автор предсказал освобождение Сахарова из ссылки, его славу и… даже скорую смерть от инфаркта.

Дышленко — «семидесятник», а это значит, он был убежден в спасительной миссии культуры и в бессмертии ее созидателей. Его повесть заканчивается тем, что в опустевшей, опечатанной квартире профессора и после его смерти раздается его голос и стучит пишущая машинка. Лидия Гинзбург писала, что «историческая функция человека» в литературе превращается «непосредственно в структурный принцип персонажа». Эта конверсия нашла свое место в петербургской неофициальной прозе.

Сергей Носов. Название рассказа «Архитектурные излишества» (написан в 1983 году) отсылает к одной из достопримечательностей хрущевской эпохи: глава государства устроил разнос главным лицам нашего города за увлечение помпезными строительными проектами, в то время как трудящиеся обитают… Рассказ — отдаленный раскат этого начальственного грома, который стал вполне пригодным для выражения вмешательства в заурядную жизнь людей запредельных сил. Рассказ Носова — триллер, в котором граница между виртуальным миром и действительностью исчезает, таинственные силы могут увлечь человека в таинственный мир, где действуют неведомые для него законы.

Жертва триллера — Черенков, занимающийся «научной организацией труда», проблемами «инструктирования и консультирования». Он не догадывался, что, заступив по просьбе знакомого на сторожевой пост, оказался во власти аномалий, действующих на территории складирования символов эпохи — инвалидов монументальной пропаганды. Проверяющий посты — таинственный представитель «зоны» — устраивает Черенкову экзамен и выявляет ненужность его реального существования, так как, занимаясь научными проблемами власти, он не осознает, что власть не нуждается ни в науке, ни в самооправдании, да и он сам стал уже отработанным продуктом времени, он — «излишество».

Это одно из возможных толкований смысла рассказа. Принципиальная загадочность происходящего погружает читателя в «археологию неведомого»: кто этот поверяющий — посланец инфернального мира? сотрудник КГБ? «черный человек» — предвестник смерти? Или мистический Инструктор, материализовавшийся из науки управления Черенкова?

Николай Исаев. Автор уже обратил на себя внимание до написания «Почетной Шубы» иронической повестью с витиеватым названием «Странная вещь! Непонятная вещь! Или Александр на островах. Счастливая новогреческая пародия». Используя исторический материал разного происхождения, он создал что-то вроде «Картин из жизни Пушкина». В «Почетной Шубе» Исаев не столько занимает читателя сочиненной историей, сколько заключает его внутрь петербургской литературной традиции, которая служит материалом для создания аллегории той эпохи, когда город из военно-политического бюрократического поселения еще только восставал в своей метафизической и мифологической сущности.

Постмодернизм и барокко имеют много точек схождения: легализуют смешение высокого и низкого, интеллектуального и чувственного, античного и современного, обостряют противопоставления и сближают крайности, способны завершать стили эпох и зачинать новые. На эту мысль наводит повесть Исаева «Почетная Шуба». В ней мелькают призраки уже известных литературных персонажей и риторические фигуры русской литературы от Державина до Салтыкова-Щедрина, — будто литературные герои той поры продолжают жить, делать свою карьеру, а сам автор — не кто иной, как портной Петрович из «Шинели» Гоголя, а может быть, и сам Николай Васильевич: «Сколько раз уж приходилось писать о всякой дряни — и дрянь выходила! А как же иначе? Из чего возьмешься кроить — из того и сошьешь! А тут вот, наконец, — Петр Иванович, надворный советник». В сюжет запускается не гоголевская шинель, ставшая мифологемой русской литературы и национальной идеологии, а «Почетная Шуба» с царского плеча — дар чиновнику за усердную службу.