Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е

• Название: Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
• Автор: Игорь Адамацкий
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89059-066-9

Последняя книга из трех под общим названием «Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период)». Произведения, составляющие сборник, были написаны и напечатаны в сам- и тамиздате еще до перестройки, упреждая поток разоблачительной публицистики конца 1980-х. Их герои воспринимают проблемы бытия не сквозь призму идеологических предписаний, а в достоверности личного эмоционального опыта.

Автор концепции издания — Б. И. Иванов.

---

— То-то и вижу, Фролов. Ты на меня, Фролов, не сердись. Работа. Мы с тобой умрем скоро.

— Как умрем? Отчего?

— От скуки.

— От муки?

— От скуки, говорю. Ты на часы посмотри. Сколько еще до рассвета? Это ж с ума сойти!.. И заняться, главное, нечем.

Дмитрий Константинович мог возразить, ему было чем заняться, но возразить не успел, проверяющий сказал негромко:

— Ужас. Терпеть не могу безделья. Места себе не нахожу, просто беда какая-то… Хоть давай, что ли, в игру какую сыграем, все дело. Ты какие игры знаешь? Я тебе слово загадаю, хочешь?

Он написал на полях черенковской статьи две буквы: «М» и «А», между ними поставил три черточки.

— Отгадывай.

Дмитрий Константинович вспомнил:

— У нас это «виселицей» называлось.

Он уже много лет не играл в «виселицу».

— И у нас называлось, — оживился проверяющий. — Должен тебе заметить, я проверил сегодня человек десять. Никто не сумел выкрутиться.

— Наверное, слово редкое.

— Обыкновенное слово. Говори букву.

— Я.

— Эх ты, — проверяющий нарисовал столбик.

— Ну, брат, у тебя просто мозги набекрень. Так не годится. Ты проиграешь.

Черенков пожал плечами… Лопатки и плечи колола дранка, он лежал на крыше сарая, а свет на веранде уже погасили. «Дима, ты где?» Сквозь ветви рябины проступал Млечный Путь… Ветви шевелятся.

— Ты брось. Ты не спи. Так мы не договаривались. — Проверяющий ткнул в плечо кулаком. — Я задаю наводящий вопрос: кем ты хотел стать в детстве?

15

— Астрономом, — услышал Дмитрий Константинович. — В детстве я хотел стать астрономом. Все мечтали стать космонавтами, потому что запустили космонавта, один я — астрономом!..

Я был влюблен в звездное небо, особенно в августе, особенно в конце лета, когда падают яблоки в саду, а мы избываем последние ночи дачного существования. Я путался в таблице умножения, но умел уже отличать Гончих Псов от Волос Вероники. Я находил едва заметный Алькор в созвездии Большой Медведицы. Я видел Персея и спасенную им Андромеду и гигантского Кита, плывущего вдоль кромки леса. Бабушка говорила: лик человека отражен на Луне, — Каин убил Авеля. В бинокль отца — полевой, двенадцатикратный — я рассматривал Озеро Снов, Океан Бурь и Залив Радуг. Позже с часами в руках я наблюдал покрытие звезд лунным диском и ждал с замиранием сердца секунды, когда вспыхнет очередная звезда, отпускаемая на свободу. Я знал, что такое восторг. На восторге моем лежал отсвет отчаяния: я боялся. Я боялся думать о том, о чем лучше не думать, и я думал о звездах. Яблоки бьются оземь. Ветер шумит листвой. Мы все превращаемся в излучение. Если средняя плотность вещества во Вселенной действительно меньше критической, мы все превратимся в излучение. Через сорок миллиардов лет мы все будем ничто. Мы — это Земля, Солнце, звезды, все мироздание, включая атомы меня самого, так и не ставшего астрономом. Великая пустота! Один электрон на миллиарды кубических лет световых. Так жить нельзя. Надо что-то придумать. Кто я? Зачем? Во что я верю? За кого себя выдаю? Как я стал таким… я, я, который…

— Это романтизм, — пробормотал проверяющий. — Ты не можешь отгадать слово.

16

Телефонный звонок заставил очнуться.

— Здравствуй, Фролов, — сказала она.

— Здравствуйте, — сказал Черенков, возвращаясь на землю.

— Ты что, не один?

— Нет, почему же.

— Это ты или не ты?

— Кажется, я…

— У тебя изменился голос. Ты спишь?

— Кажется, нет. Я не знаю…

— Ты ничего не знаешь.

— Чего не знаю?

— Ты не знаешь, ты это или не ты, спишь ты или не спишь, любишь или не любишь…

— Кого не люблю?

— Никого ты не любишь. Ты меня не любишь. Ты меня бросил, ты…

— Я не я… Я, я…

— Ты, ты! Ты бросил меня, да?

— Нет… то есть да… То есть тут есть одно обстоятельство… — Он покосился на проверяющего: проверяющий укоризненно качал головой, ему не терпелось доиграть в «виселицу».

— Скажи: тебе плохо? Ты устал? Ты устал, да?

— Да, — сказал Черенков.

— Я приеду. Я возьму такси и приеду.

— Нет, нет, я не знаю… Ко мне нельзя.

— Так ты не один?

— У меня проверяющий.

Долгая, долгая пауза.

— Счастливо провериться. — Она повесила трубку.

17

— Извини, друг, но пора завязывать. Я сейчас нарисую веревку.

— Не хочу, — сказал Черенков.

— Это нечестно, — сказал проверяющий, — называй букву.

— Твердый знак.

— Тупой! Тупой! — проверяющий застучал кулаком по столу. — Сколько можно подсказывать?! Ты туп! Ты темнота! Ты не человек, а туловище! Твое тело тождественно трафарету! Тоже тут… Ты тугодум, тук-тук. — Он постучал себя по лбу.

Дмитрий Константинович внял подсказке.

— «Тэ»? — спросил он удивленно.

— Слава богу, отгадал четвертую. Не делай меня человекоубийцей. Чур, чур! Чхи, — чихнул проверяющий.

— Чую, чую! — закричал Черенков, — буква «че»!

— Чудесно!

Стук в дверь.

— Чудесно.

Чайник эмалированный, занавеска ситцевая, плитка нагревательная, аппарат телефонный, стол, стул, диван, тишина, сон, бессонница, пауза…

18

— Это она.

— Это они.

— Это она. Как глупо, боже… Как бестолково!

— Я тебе говорю, это они. Называй последнюю. Только прошу, помни про свою астрономию.

— Буква «а». Вы задумали слово «мачта».

— Вот тебе «мачта». Ты проиграл. Я задумал другое.

На пороге стоял бородатый. В руке он держал веревку.

19

— Идем.

— Куда?

— Открывать ворота.

20

— Извини, пожалуйста. У меня к тебе просьба. Ты бы не мог отрезать кролику волосатую ногу?

Это моя жена появилась из кухни. (Мы приобрели мясо кролика, у кролика контрольная нога, а у моей жены аллергия на шерсть.)

Я иду на кухню и выполняю все, что она меня просит. Я взволнован.

— Ты редактируешь новый свод образцовых инструкций?

— Нет, я размышляю над судьбой одного человека.

— Звонил Фролов. Он спрашивает, куда ты пропал.

— Куда я пропал? Хорошо, спасибо.

Я возвращаюсь опять за машинку.

— Любимая моя! — пишу посвящение.

Любимая моя! Я посмотрел на небо и вспомнил те края, где я ни разу не был. Где я и быть не мог: там всякое такое — Весы и Козерог и многое другое…

21

Еще не заря, но предутренний сумрак. Фиолетовые разводы на востоке. Шествие облаков. Предрассветная дымка. Капли влаги на гипсовых лицах.

Чигирь-звезда горит над забором.

«Однако есть ли у меня полномочия?» — думал я, открывая ворота.

— Не спи, не спи, — торопил бородатый.

На территорию охраняемого объекта кузовом вперед въехала грузовая машина. Из кабины выскочил бородач, абсолютная копия первого.

Я подумал: наверное, братья.

Братья опустили борт кузова. Гипсовый человек лежал на спине. Гипсовый человек смотрел в небо.

— Ну вот, привезли, — сказал первый (а может, второй), он обматывал веревкой гипсовое туловище.

— Ребята, но почему ночью?

Братья многозначительно промолчали.

— Ребята, это кто-то выполняет план по выпуску валовой продукции?

— Послушай, — сказал второй (а может быть, первый), — не пытайся рассудком постичь то, что не поддается рациональному объяснению. Лично я давно не задаю вопросов.

— Но… но какова их природа?

Я услышал:

— Это мертворожденные. Их возникновение было ошибкой. Тяни.

Втроем потянули за конец веревки.

Гипсовый человек сопротивлялся, — он не хотел покидать кузов, — он цеплялся ногой за скамейку, в запасное колесо упирался плечом, он опрокинул ведерко, перевернулся на бок и, передвигаясь вперед короткими рывками, вывалился из машины.

Я посмотрел на лицо вновь доставленного, оно показалось чрезвычайно знакомым.

22

Мотор уже был заведен, когда на крыльце появился проверяющий.

— Стой, стой! Где накладные?

Я отскочил в сторону, я спрятался за кабину. Выглядывая отсюда, я видел, как проверяющий проверяет. Он подносил к самому носу какие-то бумаги — казалось, что нюхает. Он стоял под фонарем. Дул ветер.

Проверив, он сказал:

— Поезжайте.

Машина тронулась.

— Выходи, проигравший. Я тебя вижу! Пора!

— Прочь, прочь, прочь, — говорил я себе, на ходу залезая в кузов. Прежде чем лечь на место гипсового человека, я успел обернуться назад: проверяющий таял в тумане.

23

Что было дальше?

Ничего. С первыми лучами солнца на объект возвратился Фролов. Он был изумлен и испуган: неведомо кто в сапогах и штанах на манер галифе спал на диване.

Около крыльца Фролов обнаружил новую статую — с удивительно знакомым лицом.

Николай Исаев Почетная Шуба, или Сон в летнюю ночь на Гоголевском бульваре, с тем чтобы он совершеънно находился между Фонтанкою и Мойкой